Я не знаю, где сейчас греческая женщина по имени Пенелопа — осиротевшая мать, страстный борец за мир и счастье человечества. Но, признаюсь, мне бы очень хотелось, чтобы она прочла эти невыдуманные рассказы о людях, чьи жизни, по ее словам, «светят, как звезды», и чтобы книга эта пришлась ей по душе.
СКАЗКА
Екатерина Федоровна Яковлева, профессор одного из столичных институтов, получившая в последние годы особенно широкую известность в связи со своими работами в области туберкулеза, по дороге на курорт решила навестить дочь Женю.
Мать и дочь очень любили друг друга. Больше того: они были друзьями. Но, как это часто случается, занятые делами, они не виделись вот уже несколько лет. Из писем Екатерина Федоровна знала все о жизни дочери: знала, что она с мужем, оба инженеры-гидрологи, находится сейчас на одной из великих волжских строек. Знала о всех волнениях, радостях и горестях Жениной работы. Но всякий раз, когда, получив очередное письмо, Екатерина Федоровна задумывалась над ним, она рисовала себе Женю ребенком, худенькой шустрой длинноногой школьницей, красивой русоволосой студенткой, но никак не могла представить ее инженером на огромном строительстве.
Шесть лет назад Женя написала с Урала, что у нее родилась дочь. Прислала фотографию голого, толстого несмышленыша, прядку черненьких, похожих на пух волос и сообщила, что девочку назвали Алёной. Фотография, переходя из рук в руки, долго путешествовала по клинике. Сама же Екатерина Федоровна была в этот день необыкновенно рассеянна, часто уходила в себя и среди своих обычных дел вдруг, без всякого повода, произносила: «внучка», «бабушка», — улыбалась и пожимала плечами.
Это было давно. А вот теперь, когда машина остановилась у маленького домика с яркокрасной черепичной крышей, низко, на южный манер, надвинутой на самые окна, Екатерина Федоровна испытала новое для нее чувство смятения, ожидая встречи с неведомым ей существом, появление которого сделало ее бабушкой.
С треском распахнулась дверь. С терраски, оплетенной яркой зеленью, одновременно скатились большая овчарка и маленькая чернявая девочка в пестром платье с красным бантом в пышных вьющихся волосах. Производя невероятный шум, обе пробежали по дорожке через палисадник и у машины вдруг затихли, будто замерли. Огромный пес присел, ревниво кося глазом на девочку, а та, разгоряченная бегом, все еще тяжело дыша, уставилась на Екатерину Федоровну. Удивление, смешанное с недоверием, светилось в ее больших карих глазах.
— Это наша бабушка, — сказала Женя, выходя вслед за матерью. — Поцелуй ее, доченька.
— Алёна, — чинно представилась девочка и протянула Екатерине Федоровне ручку с тонкими, длинными и, как сейчас же определила про себя бабушка, «хирургическими» пальцами.
Потом, заговорщически взглянув на собаку, девочка вдруг фыркнула:
— Разве такие бабушки бывают?
Не зная, что ответить, Екатерина Федоровна оглянулась на дочь. Женя лукаво улыбалась.
— Вы не бабушка, вы тетя, — рассудительно сказала маленькая Алёна и добавила: — Вот у Тамары Зайцевой — бабушка. Она старенькая и в очках.
По горло занятая работой, Екатерина Федоровна близко не сталкивалась с детским миром, и когда вечером Женя с мужем, уходя на партсобрание, оставили Алёну на попечение бабушки, та совсем растерялась.
Алёна же, привыкшая к тому, что к ним частенько заходят ночевать папины и мамины сослуживцы, наезжающие в командировку, наоборот, чувствовала себя очень свободно. Усевшись против Екатерины Федоровны, она принялась занимать ее разговором о стройке, которая «самая, самая, самая большая». Показала своих кукол и мишек. Все они, оказывается, тоже что-то такое сооружали из кирпичиков и пластилина. Убедившись, к удивлению своему, что странная бабушка в строительных делах ничего не понимает, и вспомнив, что мать говорила, будто она какой-то большой-большой доктор, девочка переменила тему и принялась рассказывать, как осенью она болела ангиной и как ее лечили.
Потом, должно быть неожиданно даже для самой себя, она влезла к бабушке на колени, охватила ее шею тоненькой смуглой ручкой и категорически потребовала:
— Бабушка, сказку!
— Какую же тебе сказку, деточка? — растерянно спросила Екатерина Федоровна.
— Все равно. Только интересную. Самую интересную.
Наступило неловкое молчание. «Что же рассказать ей?» — думала Екатерина Федоровна. Перед ней вдруг встало ее собственное, такое уже далекое детство. Ее мать — прачка — целые дни поденно стирала белье у разных людей. Она так уставала, что, вернувшись домой, иногда засыпала, сидя у стола, пока дочь доставала из печки обед. Сама Екатерина Федоровна с шести лет оставалась за няньку при младшем братишке, а с восьми уже помогала матери стирать и полоскать чужое белье. Окрики, подзатыльники, вечно сосущая пустота в желудке — вот что вспоминалось ей теперь, и ни одной, ни одной сказки…
А Женя? Ей, наверное, рассказывали сказки и в яслях и в детском саду. Но Екатерина Федоровна работала и училась: сначала в ликбезе, потом в вечерней школе, потом на рабфаке, наконец в институте… Жениных сказок она не знала.
— Бабушка, бабушка же? — Алёна нетерпеливо трясла Екатерину Федоровну за плечи.
«Как же быть? — думала между тем бабушка, все более и более смущаясь. — Может быть, призвать на помощь Пушкина?»
Память у нее была хорошая, и она довольно бодро начала:
— Жил старик со старухой…
Алёна безжалостно опередила ее:
— У самого синего моря… Знаю, знаю! Это про золотую рыбку. Другую, другую!
— Хорошо, — торопливо согласилась Екатерина Федоровна, испытывая непонятное тягостное ощущение перед этой маленькой девочкой.
Она чувствовала, что внучка удивлена. У всех ребят бабушки как бабушки: носят очки, чулки вяжут, следят за тем, чтобы внучата побольше ели, и, конечно, время от времени рассказывают интересные сказки, — а тут первый раз в жизни появилась бабушка и ничего не может, ничего не умеет. Екатерина Федоровна с грустью ощутила какую-то пустоту, пробел в своей жизни, которого раньше за многочисленными своими делами вовсе и не замечала. И вместе с этим пришло страстное желание во что бы то ни стало завоевать это маленькое сердце, рассказать хорошую сказку, быть не хуже других бабушек.
— Жил-был славный царь Дадон… — начала она уже значительно менее уверенно.
— Смолоду был грозен он, — как эхо, отозвалась Алёна и зевнула, вежливо прикрыв рот ладошкой. — Эту нам в детском садике читали. А новой сказки ты не знаешь? Ну, хоть маленькую, хоть самую малюсенькую, ну, вот такую!
Алёна показала кончик мизинчика.
Теперь внучка уже не трясла бабушку. Она смотрела ей в глаза, и в ее взгляде было не удивление, не упрек, а откровенное разочарование. У Екатерины Федоровны тоскливо заныло сердце. В отчаянии, миновав так и просившуюся на язык присказку: «В некотором царстве, в некотором государстве», Екатерина Федоровна начала, еще не зная, о чем она будет говорить и чем кончит:
— Вот тут, Алёнушка, где папа с мамой строят гидроэлектростанцию, когда-то проходил фронт…
Произнося это, Екатерина Федоровна волновалась даже больше, чем тогда, когда однажды поднималась на трибуну международного конгресса.
— Когда воевали с фашистами? — тотчас же спросила Алёна и заёрзала, поудобнее усаживаясь на коленях.
— Нет, раньше. Давно, в гражданскую войну… По одну сторону фронта были красные, а по другую белые.
— А почему белые? Они в белом ходили?
— Нет, детка. Так называлась армия, которая воевала против народа, за царя.
— За царя Дадона?
Екатерине Федоровне пришлось по возможности проще рассказать внучке, за что сражались красные, за что белые, и заодно, не без большого, правда, труда, объяснить, что такое не сказочный, а настоящий, «всамделишный» царь и кто такие были помещики, фабриканты, купцы.
В молодости Екатерина Федоровна слыла хорошим агитатором, и теперь она с радостью чувствовала, что ее слушают внимательно, но так, точно рассказывает она не то, что сама хорошо помнит, а будто ведет она внучку из мира реального в иной, сказочный, малопонятный и страшный. Не все доходило сразу. Узнав, например, что помещики и фабриканты присваивали себе то, что производили рабочие и крестьяне, Алёна вдруг спросила, почему же тогда этих людей, берущих чужое, не взяли в милицию. Пришлось объяснять снова. Но главное было достигнуто: контакт установился, внучка слушала внимательно.
Теперь, когда она приоткрыла Алёнушке дверь в мир прошлого и та притихла, вытаращив глаза, бабушка усадила ее получше и уже уверенно продолжала:
— Так вот, деточка, здесь проходил фронт. Белые наступали на красных, они хотели отнять у них вот эти края, где было много хлеба, чтобы рабочие в Москве и других городах умерли от голода. Красные знали этот их замысел и сражались тут изо всех сил. А рабочие в городах, занятых белыми, старались помочь красным. Коммунистическая партия имела там свои подпольные группы… Ты, деточка, только не думай, что они жили и работали под полом.
