– Нас опередили! – Женщина показала пальцем на покойного вора.
– Кто это?
– Гуля звонит в милицию. Они разберутся.
– А деньги?
– До приезда милиции ничего не трогать! Понял, сынок?
– Бля! Мне долг отдать, кровь из носу! Где Батискаф?
– Отец мертв. – Женщина поднесла руку к горлу, преодолевая спазм. – Там! В кухне!
– Я все-таки пороюсь!
– Нет, я сказала! У меня тоже очередь на машину горит. Ромка десять тысяч в тайном месте для меня оставил.
– Глупо! Мы родственники! Имеем право!
– Так. А почему это тебе двадцать?
– Не отдам долг, счетчик включат, понятно? День – пятихатка! Усекла, маман?
– Сам виноват! Не играй! – Она помолчала, соображая. – Это что ж получается, тебе все, а твоей сестре – ничего? Врешь, Митька! Папка дочь не обидит. А насчет тебя он говаривал: – Не давай, мать, денег Митьке! Это все равно, как в унитаз спустить. Вот что говорил твой батька.
– Постыдись, тело бати еще не остыло, а ты уже о деньгах печешься. Знал отец, когда разводился, что алчную бабу пригрел. Эх, мать!
Вернулась Гуля, бледная, губы дрожат.
– Едет милиция!
– Лапонька, хочешь, на лавочке у подъезда посиди.
– Ничего, мамочка, больше не потеряю сознания. Мить, ты когда приехал?
– Только что. Отец денег обещал, двадцать тысяч.
– А где они лежат?
– Не успел сказать. А мама мешает смотреть. Говорит, милицию ждать.
– Странно, сынок, батя обещал денег, а где спрятал, не говорил.
– Не успел.
– Мам, пусть Митька пороется.
– А милиция? Да и деньги может уже того… стащили. – Мать красноречиво посмотрела на труп вора. – Возьми-ка, Митя, тряпку, пошарь в карманах.
– Покойника? – Гуля ухватила мать за руку.
– Дурочка, мертвые не кусаются! – Митька хохотнул, достал из кармана брюк носовой платок и присел возле трупа. Кроме финского ножа, там ничего не было.
Стелла замычала, привлекая внимание.
В дверь позвонили.
– Милиция! Наконец-то.
Мать пошла открывать. Вошли трое. Один прошел в кухню, второй остался осматривать труп вора, третий развязал, наконец, Стеллу, вытащил кляп.
Первым желанием Стеллы было вскочить и бежать отсюда прочь. Но затекшие ноги показались чугунными и, сделав шаг, она неловко села прямо на пол.
– Говорить можете?
Стелла глядела на милиционера выпученными от страха глазами.
– Ваше имя?
Она молчала.
– Лейтенант, вы не понимаете, у свидетельницы шок. Забирайте девушку и к доктору! Живо! Приведете в чувство и допросите.
– Есть, товарищ капитан!
Молодой милиционер помог Стелле встать на ноги и, поддерживая за спину, вывел из квартиры. Истерика началась позже, когда ехали в милицейской машине. Стелла вдруг забилась, стала плакать, рваться наружу. Водитель остановил машину. Лейтенант обнял ее, прижал щекой к своему рукаву, и Стелла затихла, лишь всхлипывания и слезы напоминали о пережитом. И вдруг сказала:
– Я хочу домой, к маме!
Милиционер облегченно вздохнул:
– Скоро вы к ней попадете. Наш психолог убедится, что с вами все будет хорошо, потом ответите мне на несколько вопросов и поедете домой к маме.
Милицейский психолог разрешил допросить девушку.
– Ничего, – сказал он, – девушка почти в норме.
Выслушав, лейтенант свистнул:
– Вы? Убили? М-да-а.
– Меня посадят?
– Думаю, нет. Чужой мужчина в квартире, вор, с финским ножом. Самооборона налицо. Ничего, разберемся! Насчет бугая сомнительно, при первом осмотре пальчиков не нашли. Был кто, не был – установим. А то, что наводка, уверен. Вспомните, бугай искал деньги.
– Да, искал деньги, украшения. Я потеряла сознание, потом пришла в себя, но глаза не открывала. Здоровенный детина, бугай, искал деньги. Помню, сказал: «Сберкнижка на Быкова Романа». Обозвал Романа гадом, мол, Митьке сказал, что книжка на предъявителя.
– Так-так. Это правда?
– В точности так. Какой Митька, не знаю. Впрочем, сына зовут Митькой. Бывшая жена грызлась с ним из-за денег: «Ты в карты просадил целое состояние, а у меня очередь на машину горит».
Лейтенант внимательно оглядел Стеллу: девушка ему нравилась.
– И еще, – неожиданно вспомнила она, – бандит, которого я… ну… обмолвился, войдя в квартиру, – дескать, Романа нет дома, мокрого сегодня не будет.
– Финка! Он хотел зарезать Романа, но тот был уже мертв. Сердечный приступ!
Стелла кивнула. Неожиданно переживания лишили ее дара речи.
– Вам нехорошо?
Кивнула.
– Идемте! Отвезу домой.
Стелла оперлась на теплую, надежную руку милиционера.
– На тебе лица нет! – воскликнула мать. – Стелла, в чем дело?
– Мама, я отдохну.
Стелла прошла в свою комнату, легла на диван, прикрыла глаза:
– Слава Богу! Дома! Триста рублей. Хотела вернуть. А кому? – Вспомнила жену Романа, сына Митю, который навел на отца бандитов. Стало противно от себя самой и от них. Расстроенная свадьба показалась пошлым спектаклем. Афанасий? Кто такой Афанасий? Засыпая, вспомнила ясное лицо молодого лейтенанта, восхищенное, чистое: – А я ему понравилась…
Игорь Болотов
Белый-Иван-чай
Рассказ
Лязгая, электричка растягивает свое железное тело, с воем набирает скорость, вагоны начинают раскачиваться, отъезжает стеклянная дверь, открывая черноту тамбура, грохочущего буферами, стуком колес на стрелках…
Верую.
Косые лучи утреннего солнца режут пространство вагона, пробегают по неживым лицам ранних редких пассажиров, чтобы, догнав их тени, вспыхнуть в конце вагона.
Воистину.
Мимо пробегают изображения станционных, пристанционных домов, домиков, домишек, колеи разбегаются врозь, блестящая дуга убегает влево, чтобы исчезнуть за занавесью лесного клина, кустарника, искрящегося на солнце каплями росы…
Аминь.
Когда от тебя отворачивается фортуна, не нужно вглядываться в ее анус. Не увидишь там ничего, кроме волокнистого неба твоего Берлина да пустой платформы с плевками на сером асфальте. Услышишь воронье карканье сквозь войлочную мембрану неподвижного воздуха.
Потерял картинки Пронина? Забыл их в вечерней легкой электричке, когда теплые струи воздуха врывались в открытое окно, через которое наблюдал за убегающими полосами света? Забыл дорогие раритеты возле окна? Опомнился, и похолодело сердце, когда шум электричек смолк? Тихо стало?
Ищи!
Разыщи бригады контролеров, работавших в теплый вечер в электропоезде № 6371, в 21:12 тронувшемся от платформы 21-й километр, обратись в линейные пункты милиции по пути следования, расклей объявления на станциях!
Следствие, говоришь? Два года как простые вещи не радуют? Задери голову к электропроводам, когда спазм охватывает глотку.
Вой!
Саша умер морозной зимой одиннадцатого года, когда странные светящиеся столбы поднимались из снежных сугробов в небо. После Нового года, в белой рубашке, как уснул, сидя на диване напротив включенного телевизора. Остался номер в памяти телефона, по которому некому звонить. А где наш диалог? Где внимательный взгляд опушенных густыми ресницами глаз сквозь холодные линзы очков? «Саня, ты слышишь, ты видишь?» – «Игареха, ты слышишь, ты видишь?» Генетически близкий, но такой иной, ревнуемый мною с детства. За три года тетя Оля потеряла двоих сыновей. Андрей болел, но Саша! Младший, тонкий, умный.
Я вез ей в Сиверскую вести о смерти Саши поздним январским вечером, почти ночью, когда сияние жизни обратилось сияньем Луны в ледяном воздухе, черной пустоте. Там, за Гатчиной, есть участок шоссе, обсаженный великими березами, тянущими к дороге персты, усыпанные бриллиантами холодного блеска, холодного блеска стекол в тонкой оправе. И вдруг горсть бриллиантов сорвалась с неподвижной ветви и, рассыпавшись звездной пылью, устремилась мне навстречу, ударилась в лобовое стекло, ко мне, в тепло – эта последняя, жесткая и нежная ласка. До свиданья. И снова, километр за километром – сияющая безмолвная дорога. Ты был необычно молчалив в нашу последнюю встречу, худой, кутался в любимую дубленку. Тебя не было слышно весь последний год. Молчал, потеряв бизнес, сидел дома, варил супы Полине и Ладе.
Утро, смотрю в окно – неоновый свет фонарей как-то незаметно перешел в голубеющие сумерки, и мелкого, крупчатого снега, кружащегося вокруг лампы фонаря, не стало видно, а стало видно, как чернеет в ветвях ворона, закутавшись в свои перья. Холодно.
А у нас жизнь, Саша. Сладкая водка на морозе.
Кризис.
Один мужик в Нижнем Новгороде, извозчик, набрал кредитов на автобус, а отдавать нечем. Как-то утром сказал семье, что уходит на работу, а сам сел в свой автобус и выстрелил в себя из охотничьего ружья.
Нет денег.
Помню, когда был маленьким, но уже в школу ходил, как хотелось на каникулах заработать где-то сто рублей.
Сто рублей. Именно сто.
Кризис.
Кризис?
Кто свистнул на дворе? Вон сосны стоят. И тысячу лет назад так стояли. Все люди работают…
Двери открываются. Никто не выходит и не входит, пустой перрон. Куда клеить объявление? Ни одного столба. «Осторожно, двери закрываются». Вот сюда, на перила, и скорей обратно, проскочить, задержав рукой дверь…
