ПРОСПЕКТ НА НЕВСКОМ:
22 автора, которых нужно знать
[битая ссылка] [email protected]
Москва – Петербург – телепатия творчества
Существует устойчивый стереотип: Москва и Петербург друг друга недолюбливают, якобы исторически так сложилось соперничество двух столиц. Возможно, но не берусь вдаваться в анализ причин. Живя в Петербурге почти сорок пять лет, Москву всегда любил и люблю. Когда был помоложе, занимался бизнесом – прыгал в машину и летел в столицу: нравилась эта суета огромного мегаполиса, его деловая хватка, предприимчивость… И к друзьям тянуло. А в общении с ними никакого соперничества не ощущал. И вообще, ломать надо такие стереотипы, конкретными поступками, добрыми примерами сотрудничества и дружбы опровергать их!
Книга, что вы, дорогой читатель, держите сейчас в руках, думаю, таким «опровержением» и является. Подумать только, еще три месяца назад мы не знали друг друга! Но инициативные и энергичные москвичи разыскали меня «ВКонтакте» и предложили столь необычный проект. Согласился не раздумывая. А питерское писательское сообщество не раздумывая поддержало: двадцать два автора прислали свои произведения, и дело завертелось. Подробности «кухни» описывать не буду, это что-то вроде «черного ящика»: на входе – переписка с московским издательством «Проспект», на выходе – готовый сборник. Динамично, по-деловому, четко! Фантастика какая-то! Телепатия, телепортация! Творческое взаимодействие. Никаких очных встреч, поездок, все на расстоянии, через Интернет, по телефону. И все получилось!
Встречайте! Читайте! Мы все старались для вас, читатель! Издатель, составители, авторы – очень разные, молодые и зрелые, но все без исключения – талантливые и интересные!
И еще, напоследок. У всех у нас есть устойчивое ощущение, что этот наш проект – первый. Но далеко не последний!
Гумер Каримов
Часть 1
Алексей Ахматов
Анатомия лени
Марина Бойкова-Гальяни
Ключ
Игорь Болотов
Белый-Иван-чай
Елена Ворон
Свидетель обвинения
Ксения Зверлина
Его дети. Метаморфоз. Счастливые
Гумер Каримов
Ночь в «Клозери-де-Лила»
Людмила Лапина
Темное отражение
Александр Мартусевич
По ту сторону. Вечер 20 мая
Мариян Петров
Phyto sapiens
Леонид Смирнов
Грустная сказка со счастливым концом
Светлана Тулина
Колбаса
Юлия Чернова
Амазонка
Алексей Ахматов
Анатомия лени
Рассказ
Лень – моя тень. Я ленив, как тритон, греющийся под корягой майским вечером. Часами лежу в затоне своего старого продавленного дивана и смотрю в потолок. По потолку шастают тени облаков, елозит пыльной тряпкой солнце. И больше ничего не происходит. Через час закроют магазины… Правда, в холодильнике есть еще пяток яиц и сыр. Хрен с ним, с сахаром, чай можно попить и без углеводов. Лежу. Звонит телефон. Неужели мне придется с кем-то говорить, объяснять что-то? Еще, чего доброго, выяснится, что надо куда-то ехать. Смотрю в потолок, белый и тяжелый, как мокрое полотенце. Может, напиться? Нет, лень. Поесть – лень. Сделать шаг с дивана – все равно, что роман написать. Два шага – два романа. Остаюсь лежать. Солнце ушло. Сумерки «с тяжким грохотом подходят к изголовью». Мысли текут произвольно и неторопливо. Я ими не управляю, я их не думаю, просто они текут сквозь меня. Концы их сонно извиваются, как хвосты ужей. Пытаться ловить их и бесполезно, и лень. Это они думают сами по себе… Я человек конченый. Потому что не принимаю себя таким, какой есть. Я – лентяй, не согласный со своей ленью, но ею обездвиженный. Я не знаю, зачем жить, зачем читать и писать, зачем… нет, зачем есть и пить, я знаю. И еще знаю, зачем делаются кое-какие дела животного происхождения. Но это – помимо меня.
Зачем Микеланджело лез с кистями под купол Сикстинской капеллы, мне неясно. Я человек конченый, потому что не могу простить себя за это непонимание. Увы, моя капелла останется не только нерасписанной, но даже неоштукатуренной. Я чудовищно ленив, и за это буду в аду. Даже знаю, каков он будет. Его уже готовят для меня, не торопясь, подбирая орудия пыток.
Самое смешное, что это не я придумал. Это все – текущие мимо моей головы мысли.
Счастлив тот, кто живет в ладу со своей ленью. Словно с любимой женщиной, сладко спит он, прижимая ее к сердцу, на правах законного супруга. Он говорит о ней, посмеиваясь: «Лошадка с ленцой хозяина бережет, не надорвется и не введет его в убыток». Я же, ленясь, каждый день, словно грехопадение, совершаю прелюбодеяние. Сам бы побил камнями себя, да лень. Паралич воли. Опять звонок. «Слушай, друг, перезвони попозже. Часика через три. Нет, не могу, записать не на чем. Да у меня и ручки под рукой нет. Позвони попозже, убегаю. В сапогах уже». Кладу трубку и переворачиваюсь на другой бок. Все. Идти куда-либо уже поздно. Лежу.
Передо мной фактурные обои, желтые со складочками. Словно улицы и переулочки какого-то горного селения или южного городка. Можно скользить по ним взглядом, течь по переулкам, впадая в широкие проспекты или вдруг упираясь в тупики. Скольжу по ним взглядом, продираюсь через завалы, строительный мусор, прохожу перекресток, еще один. Кругом каменные дома, лепящиеся друг к другу, какие-то храмы всевозможных конфигураций, а стало быть, и конфессий. Большие, средние, совсем маленькие. Купола, маковки, башенки, шпили. И кругом народ соответствующий. Какие-то буддисты, христиане, мусульмане, дервиши, сектанты… Ходят толпами и поодиночке, в рясах, простынях, балахонах с капюшонами. Город религиозной терпимости. Иду по кривым улочкам, не зная, как отсюда выбраться. Одет я как-то очень уж вызывающе, выделяюсь из общей толпы. Поскорей бы покинуть этот Вавилон.
Толпа цыган, бредущая навстречу, словно река в полноводье, запрудила улицу. Суетятся и галдят – воронья стая… Приходится остановиться. Тяжело идти против течения. Кажется, они обсуждают меня на своем воровском наречии. Взгляды кидают на меня резкие, даже осуждающие. Кто-то из них постучал меня пальцем по макушке. Стук сухой, гневный. Резко оборачиваюсь, но кто из них тот наглец, не понимаю – их много, мельтешащих и извивающихся. Молча пробиваюсь к стенке и по стеночке уже выбираюсь из этого табора. Слава Богу. Хотя – какому? Будде? Ахурамазде? Христу? Какая разница?! Бог един. Во всех лицах. И все есть воплощение его воли. И пророки, и дьявол, и даже я. Что может случиться со мной, когда я есть порождение Бога? Ничто. Ни со мной, ни с кем-либо другим, потому что страдания наши и наслаждения, и даже сама смерть есть лишь воплощение Его воли… Кажется, это я уже не про себя думаю, а проповедую на площади этим цыганам. Те, однако, боюсь, не понимают меня, поскольку постепенно расходятся с унылыми лицами.
Я снова один, бреду вверх по улице. Вдруг меня цепко хватают за рукав. Две пучеглазые носатые старухи тащат меня в какой-то погреб. Я пытаюсь вырваться, но они, бормоча свои черные заклинания, сильнее меня. В ужасе кричу что-то проходящим мимо старикам в остроконечных шляпах, в восточных туфлях с загнутыми носами, но они, ухмыляясь, проходят мимо. Успеваю подумать, что рассуждения о том, что все находится в Божьей воле, хороши, только когда тебе самому ничего не угрожает. В моменты опасности я уже не мыслитель, а жалкое животное.
Похоже, старухам не понравились мои проповеди, и сейчас они тащат меня в свой подвал для ритуального убийства. Что же это? Ведь со мной ничего не может случиться, если Бог есть… Э, брат, а если нет? Но тогда все бессмысленно, и жизнь, и страданья, и радости… Однако как страшно, когда волокут тебя в сырой подвал… Чудом вырываюсь из их рук и наталкиваюсь на попа, огромного, пузатого, с роскошными кудрями и крестом на цепочке. Православный, видимо! Родненький. Счастье-то какое!
– Батюшка, спаси меня! – кричу я ему.
Старухи бросились на попа, а тот как встал пузом вперед, крест выставил, так что ведьмы с шипеньем, словно два кусочка сала на раскаленной сковородке, стали уменьшаться в размерах. И не стало их. И сразу спокойно сделалось.
– Что, сын мой, – говорит священник, – заблудился? Идем со мной. Отдохнешь в безопасности, подкрепишься.
Пошел с ним обратно, вниз по той улице, по которой я только что поднимался наверх. Он погладил меня по голове и втолкнул в небольшую церковку. Низкие сводчатые потолки, иконы кругом с лампадками. Кое-как перекрестившись, сел я на лавочку под образами, а он мне говорит:
– Ступай в келию наверх, а я пока ужин нам приготовлю.
Довольный, поднимаюсь по витой лестнице наверх и попадаю в уютную, забранную персидскими коврами келью. Тихо. Смотрю на иконы в углу и вижу, что лица у святых какие-то странные. Глаза, вылезшие из орбит. Так Распутина на карикатурах изображают. Страшные глаза. И до такой степени это мне покоя не дает, что решаюсь спросить у батюшки про них. Открываю дверь и вижу – стоит внизу священник мой и шепчется с давешними ведьмами. А в руках у него нож загнутый. Ужас на меня накатил. Понял я, что все они заодно. Все трое вдруг перестали шептаться и уставились на меня. Потом бросились по узкой лестнице ко мне, толкаются, спешат. Я же, закрыв дверь на крючок, прыгнул к окну. Распахнул его. Второй этаж. Что дальше – не ясно. Зажмурившись, прыгаю…
