– Лил! Мне надо в душ! – кричит она. – Лилли-и-и!
Я беру щетку для волос, тянусь к двери и отпираю ее. Надя вбегает и включает воду. На ней свободная спортивная футболка, а ее блестящие черные волосы спутались на затылке. Она садится на край ванны и смотрит, как я расчесываюсь.
– Ты очень красивая! – говорит она охрипшим от сна голосом.
Правда? По крайней мере, снаружи ничего не изменилось.
Я продолжаю расчесываться. Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять, готово. Я расчесываю волосы двадцать пять раз каждое утро. Я делала так с самого детства.
Сегодня будет обычный день.
– Но я думала, что после Дня труда белое не носят, – добавляет Надя.
Я смотрю на свой новый свитер из белого кашемира: он мягкий и уютный. Я надела его с белыми короткими шортами.
– Никто больше не соблюдает это правило, – говорю я ей, отворачиваясь от зеркала. – К тому же белый – цвет зимы.
Я шлепаю ее по попе щеткой.
– Скорее забирайся в душ!
– Я успею накрутить волосы до того, как приедет Ренни? – спрашивает меня сестра.
– Нет! – отвечаю я, закрывая за собой дверь. – Пять минут!
Вернувшись в комнату, на автопилоте начинаю складывать школьные принадлежности в коричневую сумку. Новая ручка и кожаный ежедневник, который мама подарила мне в честь начала нового учебного года. Леденцы, вишневая гигиеническая помада. Я пытаюсь вспомнить, не забыла ли чего, но ничего не приходит в голову, так что я беру белые сандалии и спускаюсь по лестнице.
Мама на кухне в халате пьет эспрессо. Папа подарил ей на Рождество одну из дорогих новомодных кофе-машин, и она старается угодить ему, варя кофе хотя бы раз в неделю, хоть и предпочитает чай, а отца все равно почти всегда не бывает дома, и он даже не видит, как она этой машинкой пользуется. Мой отец – врач-исследователь. Все время, что я его помню, он работал над новым препаратом для лечения рака. Часть месяца он проводит в лаборатории в Бостоне и ездит по всему миру, чтобы представить свои открытия. Этим летом он даже попал на обложку какого-то научного журнала, название которого я все время забываю.
Показывая на тарелку с маффинами, мама говорит:
– Сядь и поешь перед уходом, Лилли. Я испекла твои любимые, с сахаром.
– Ренни вот-вот приедет! – возражаю я, но, увидев разочарование на мамином лице, беру маффин и заворачиваю его в салфетку. – Поем в машине.
Гладя меня по волосам, мама говорит:
– Поверить не могу, что ты уже в выпускном классе! Еще год – и ты уедешь в колледж. Моя девочка-красавица совсем взрослая!
Я прячу взгляд. О да, теперь я взрослая.
– Ну хоть одна малышка у меня еще осталась. Надя уже собирается?
Я киваю.
– Теперь вы с Надей в одной школе, так что тебе нужно за ней приглядывать. Ты же знаешь, как она на тебя равняется, Лилли.
Мама сжимает мою руку, и я тяжело вздыхаю. Я должна лучше присматривать за Надей, а не так, как в эту субботу, когда оставила ее на вечеринке у Алекса. И неважно, что она была с подругами.
Я должна была остаться.
С улицы доносится гудок машины Ренни, и я встаю.
– Надя! – кричу я. – Ренни приехала!
– Еще минутку! – кричит Надя в ответ.
Я обнимаю маму и выхожу через гараж.
– Возьми маффин для Ренни! – кричит мама, но я уже закрыла за собой дверь. Ренни все равно бы его не съела. В начале каждого сезона тренировок группы поддержки она полностью отказывается от углеводов. Хотя ей никогда не удается продержаться больше месяца.
В гараже я надеваю сандалии и направляюсь по подъездной дорожке к «джипу» Ренни.
– Надя сейчас придет, – говорю я, забираясь внутрь.
Ренни наклоняется ко мне и обнимает, как делает каждое утро. Я мысленно приказываю себе: «Обними ее!» – и только тогда мне удается обнять ее в ответ.
– Твоя кожа шикарно смотрится на контрасте с белым! – восклицает она, рассматривая меня с головы до ног. – Хотела бы и я быть такой же загорелой!
На Ренни обтягивающие джинсы и еще более обтягивающий кружевной топ с глубоким вырезом, под ним – топ телесного цвета. Она такая худенькая, что видны все ребра. Похоже, на ней нет бюстгальтера. Ей он и не нужен. У нее спортивная фигура.
– Ты тоже хорошо загорела, – замечаю я, пристегиваясь.
– Это бронзер, детка! – она надевает солнцезащитные очки и начинает тараторить со скоростью сто слов в минуту. – У меня есть идея для следующей вечеринки. Тема мне сама вчера ночью приснилась, и это будет… Ты готова? Ревущие двадцатые! Девушки оденутся как флэпперы, ну, знаешь, с перьями на голове, длинными бусами, а парни – в костюмы с длинными пиджаками и шляпы-федоры. Отпадно, да?
– Не знаю, – говорю я, глядя в окно. Ренни болтает так быстро и так много, что у меня голова тяжелеет. – Ребятам это может не понравиться. Где они найдут такую одежду на острове?
– Ау! Есть такая штука, как Интернет! – Ренни стучит пальцами по рулю. – Почему Надя так долго? Я хочу приехать раньше всех, чтобы застолбить парковочное место на весь год.
Она жмет на гудок – один, а потом два раза.
– Хватит! – говорю я. – Ты всех соседей разбудишь!
– Ой, да брось! Ближайший дом в километре отсюда.
Входная дверь распахивается, и Надя сбегает по ступенькам. Она кажется совсем крошечной на фоне нашего громоздкого белого дома. Он отличается от большинства построек на острове: современные линии и много стекла. Мама помогала его проектировать. Изначально это был наш летний дом, но, как только я перешла в старшую школу, мы насовсем переехали на Джар Айленд. Это я упросила родителей жить здесь круглый год, чтобы не расставаться с Ренни и всеми моими летними друзьями.
Мама машет нам с крыльца. Я машу в ответ.
– Ну так что? Ревущие двадцатые! Ты «за» или «против»? – спрашивает меня Ренни.
Если честно, мне все равно, но я знаю, что мой ответ для нее важен, и поэтому мне хочется сказать, что я «против».
Но я не успеваю, потому что Надя садится в машину. Ее волосы еще влажные после душа. На ней новые джинсы и черный топ, который мы купили втроем, когда в июле вместе ходили по магазинам. Это было будто бы вечность назад.
Она забирается на заднее сиденье. Я оборачиваюсь и говорю:
– Надо было высушить волосы, Надя! Ты же знаешь, что всегда простужаешься, когда выходишь с мокрой головой.
Запыхавшись, она отвечает:
– Я боялась, вы уедете без меня.
– Мы бы тебя не оставили! – восклицает Ренни, поворачивая руль. – Мы твои старшие сестры и всегда за тобой присматриваем, крошка!
Мерзкие слова вертятся у меня на кончике языка, и я сжимаю зубы, чтобы не произнести их. Если я это скажу, все изменится навсегда, станет даже хуже, чем сейчас.
Мы выезжаем на дорогу.
– Тренировка чирлидеров в четыре часа, – напоминает мне Ренни, пританцовывая на месте. – Не опаздывай. Нам надо оценить свежее мясо. Посмотрим, с чем придется работать. Ты не забыла взять мини-камеру, чтобы всех записать?
Я открываю сумку и ищу, хотя уже знаю, что ее там нет.
– Забыла.
– Лил! Я хотела пересмотреть их сегодня вечером в хорошем качестве! – Ренни недовольно вздыхает, как будто она во мне разочарована.
Я пожимаю плечами.
– Как-нибудь справимся.
Ведь именно этим мы сейчас и занимаемся, да? Мы справляемся. Но Ренни это явно удается лучше, чем мне.
– Надя, кто из твоих подружек самая красивая? – спрашивает Ренни.
– Патриция! – отвечает Надя.
Ренни поворачивает налево, и мы проезжаем мимо сдаваемых в аренду коттеджей, которыми пестрит Кэноби Блафс. Я сосредоточиваю внимание на одном. Дом опустел, и снаружи смотритель закрывает его до следующего сезона. Думаю, это отец Рива. Он опускает ставни на окнах первого этажа. До хозяйской спальни смотритель еще не добрался, и ее окна широко раскрыты.
Я отворачиваюсь и краем глаза смотрю на Ренни. Мне интересно, думает ли она о том же, о чем и я. Но ее лицо не выражает ни узнавания, ни тревоги – ничего.
– Надя, ты гораздо красивее Патриции. Имей в виду, для сборной старшей школы я выбираю наилучших, – говорит Ренни. – Дай мне знать, если хочешь поддерживать кого-то одного, и я это устрою.
