Юга дернулся, но Выпь сжал пальцы, не пуская. Третья спица проткнула землю как раз у Юга под носом.
— Многоног... Как догадался-то?
— Догадался уж, — тихо буркнул пастух овдо.
Спиценог ушел.
Парни двинулись дальше. Волоокую темноту разбивали мазки душек, да чуть манящая бледно-голубым трава. Ядовитая, зато видимо отмечающая тропку.
— Я к тебе заходил, — признался Выпь, взглядывая на смуглеца, — мамка твоя на тебя ругалась. Сильно.
— Да что с ней сделаешь, такой и помрет, бранчливой да визгливой, — скороговоркой отмахнулся Юга, на ходу разбирая тяжелые волосы, — меня подкидышем с детства кликает, мол, не родной я ей. Ну и она мне как чужая тетка драчливая.
Выпь ничего не ответил. Сам он мать свою и не знал даже, на ноги его приходимцы поставили, а уж как Топленки совсем под воду ушли, пришлось и ему куда глаза глядят податься.
С Юга они друзьями не были, знали друг друга, как и положено жителям одного стана, но близко не сходились. Юга все больше при саде старосты обретался, за тровантами ухаживал, да при заезжих в Гостином Доме путался. Выпь же с века до ока в индовье пропадал.
У Дома облюдка остановились. Юга перекинул на плечо тяжелые волосы, улыбнулся, показав слишком много зубов сразу. Быстро проговорил:
— В гости не зову, уж извиняй. Здесь обожди, я скоро обернусь.
Сказал — сделал, Выпь заскучать не успел. Сунул в руки пастуху мягкое тряпье скруткой.
— Вот здесь все, в свертке. На дитячий рост у меня все равно нет ничего, что попроще набрал. Ну, а теперь веди, показывай!
Выпь ругнулся про себя — не дело живую девчонку приблудную как чудную заморскую диковинку любопытным глазам казать. Но обещал. Слово он всегда держал.
— Не разболтаешь? — глянул исподлобья.
— Ай, за кого считаешь?! — Юга тряхнул волосами, упер кулаки в бедра. — Если б я трепался, да обо всем что видел-слышал, так давно язык мой рабочий на корню бы подрезали...
У самого Дома Выпь все же не утерпел, остановил Юга:
— Ты, только, того... Она... Странная немного.
— Или ты особую из беды выручил? — ничуть не смутился темноглазый.
Выпь же только разглядел кровоподтек на смуглой скуле, будто вдарил кто в сердцах или в стену толкнул. Юга не впервой было битому ходить, пятна с него быстро линяли, но Выпь отчего-то вдруг потерялся.
— Нет, она... Не знаю.
— Да не проговорюсь я! Гляну только, а после сам решай, что с ней делать. С меня должок, еще с того раза.
Мотнул рыхлой, наспех сплетенной косой, и первым сунулся в Дом, наперед хозяина. Дом и рад был — открылся, подставился под мимолетную ласку тонких пальцев. Камни живые к садоводу всегда льнули, в любой Дом войти был волен, стоило только попросить.
Выпь же покачал головой. Не любил первое их знакомство вспоминать.
Девчонка спала, свернувшись клубком под старым плащом. Юга осторожно присел рядом, почти не дыша, всмотрелся в детское странноватое личико.
— Она тебе кем сказалась? — спросил звонким шепотом.
— Серебрянкой назвалась. Имя ли, не знаю.
— Серебрянкой, хм...
Юга распустил волосы — влажно, душно пахнуло сыростью Провала. На темные пряди села, расправила крылья душка. Довольно засветилась, в прозрачных крыльях виднелись черные паутинные косточки. Ради них душек вываривали, а полученный экстракт после продавали по большой цене. Выпь слышал, что он дарит легкость жизни и дыханию. Уходить садовник не торопился, глаза его настороженно поблескивали.
— Ну, а что если она из этих...
— Из каких?
— Из Ивановых поделок, — понизив голос, опасливо поделился Юга.
Выпь лишь фыркнул.
— Как? Мы здесь, а Ивановы там где-то. Сами по себе.
— И очень просто! — запальчиво вскинулся Юга. — Девчонка сама же сказала — заблудилась! А то ты не знаешь, что если заблудишься, то куда угодно попасть можешь, даже... к Ивановым.
Выпь призадумался. Сам-то он к этим местам тоже приблудился. Оглядел девочку. И сколько же она у сладня провела?
Спросить, как проспится.
Или не спрашивать.
— Еды я прихватить не догадался, — с досадой вымолвил Юга, перебирая бусы на шее, — у тебя есть что?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Немного, — спохватился пастух.
Пропитанием он сильно не заморачивался, неприхотлив был. В Доме, пустующем несколько пальцев кряду, запасов не держал. Твороп весь извел. Почесал в затылке.
— Староста позвал. Праздник у него. Там еды прихвачу. Ты идешь?
Юга глумливо усмехнулся:
— Мой выход последний, важным людям в подарок, в отдохновение.
Выпь кивнул, про себя удивившись — ну какой из Юга подарок, с его-то нравом-норовом.
— Ну, я пошел тогда. Удачи с девчонкой, пастух.
— Ага. Спасибо.
— Обращайся, — хмыкнул Юга, прекрасно зная — не обратится.
Глава 2
2.
К Дому старосты Выпь добрался с изрядным опозданием. Пустили его без расспросов, сразу провели в обеденную, где уже не продохнуть было от гостей и обильной еды. Робел поначалу, но скоро освоился, пристроился в шестом углу, откуда и вид был хороший, и об него самого глаз не спотыкался.
Гуляли знатно, одного огня было клетей десять, да еще пара чаш. Веселили собравшихся приглашенные ваганты, гости пели и плясали, ели и пили за здоровье хозяина и домочадцев. Младшая дочь нарядной бездвижной куклой сидела на почетном месте, под охраной матери и тетки. Не смела шелохнуться, изредка моргала тупо, опоенная каменным порохом. Сестер ее староста успешно сбавил из Дома за важных людей, за большие дарцы, и нынче прогадать не хотел. Прибывшие нови в разговорах уже разобрали по косточкам и девушку, и гул, и самого хозяина.
Выпь скучал. До тех пор, пока к нему не пробрался услужник с вестью: староста к себе требует.
— Хорошо, — буркнул пастух, испытывая некую даже благодарность к холеному, сытенькому слуге Дома, потому что изображать ветошь под любопытными взглядами делалось все труднее.
Староста ждал его на черном дворе, в кругу нескольких уважаемых гостей и стылой пустоглазой тьмы. Огонь в уличных клетях дрожал под вспышками крепнущего ветра, тени людей вытягивались, мазали узорчатые стенки красного улья.
— Вот и пастух наш, парень толковый! — радостно представил его староста.
Гости с интересом оглядели Выпь, с сомнением переглянулись:
— Молод больно... — Протянул налитой мужик в богатой одеже и с багровой рожей. На пузе у него хвастливо лежало ожерелье-низка из дарцов. Взялся под бока. — У нас вон все пастухи раза в полтора и старше, и опытнее, и с плетьми-подсеками не расстаются, да и то не всегда с гулами ладят, а этот-то разве потянет? Ииии, сомнительно мне что-то.
— А вот я вам, гости дорогие, все и покажу-докажу. Ну-ка, ну-ка...
И ухватился за резной засов, крепящий створцы улья.
— Нет, — вырвалось у Выпь. На него удивленно обернулись. Не по чину заговорил, да смолчать не мог, продолжал хрипло, — нельзя. Матка выходит, нельзя тревожить. Худо будет.
Гости обменялись взглядами, заулыбались.
Хозяин же нахмурился, начиная сердиться. Ударил тяжелым кулаком в стенку улья.
— Или ты мне указывать вздумал? Забыл, кто тебе платит, кто тебя в стане приютил?
Выпь сглотнул.
— Не забыл. Потому и говорю — не выпускайте.
— Или боишься?
— Боюсь, — честно признался Выпь.
Присутствующие грянули смехом. Пастух никак не мог растолковать их гонор: здоровые мужики ведь все были, о гулах знали, о матках тоже наверняка слышали.
Вспомнил, как уважаемый тио отводил гостей к себе в горенку, как возвращались те после — со странным неживым блеском в глазах. Вспомнил тонкие пустотелые стеклянные травинки, тонкомолотый порошок-порох — забаву из Городца, до которой его наниматель сделался большим охотником.
Староста, посмеиваясь, убирал засов. В стенки улья тяжко бился встревоженный гул. Выпь отступил, соображая, что предпринять. Чтобы без урона для чести и жизни гостей.
