п-последняя ночь?
— Тебе единственной могу сказать. Немногие уйдут отсюда, если…
— …Не говори! Мне пора. Бинтов наготовила целую гору. Хорошо, ребята добрые, рубах не жалеют.
В дверь негромко стучат. Входит боец в заплатанной студенческой шинели, очень тесной, по-видимому, с чужого плеча. На ногах валенки, они разбухли от воды, стали лохматыми, как вывернутые рукава шубы. Одно мгновение боец смотрит на Веру, и та, смущенно отвернувшись, отходит в самый темный угол чуланчика. На ее бледных щеках вспыхивает какой-то странный румянец.
— Ты что, Глухов?
— Я знаю, товарищ командир. Кому-то нужно идти, пошлите меня.
В отряде Андрея Глухова знали, как человека отчаянной храбрости. Но в то же время было в нем что-то мальчишечье, нескладное, озорное, и это смущало Антона Лазаревича.
— Ну садись, Андрей. Благодарить тебя не буду. Потому не придумали еще люди подходящих слов для такого случая.
В сенцах слышен дробный стук деревяшки.
— Сейчас придет. Еще одного пошлем…
Дубок делает едва уловимый жест бровями, и Яков Назарович, вдруг поперхнувшись, кашляет.
— …Еще одного на пост выставил…
Начальник штаба подсаживается к ящику.
— Положение наше знаешь. Объяснять много не буду. Если сегодня ночью мы не уложим через болото гати, окажемся в очень трудном положении. Нужна, помощь. Получить ее мы сможем только от крестьян. Нужно пробраться в Камышовку — это самое близкое село. Там много верных людей. Пусть и старый и малый ломают жерди и идут к нам навстречу. Расстояние не слишком велико, если поднажмем, до свету управимся. Пусть начинают от Вороньего камня, перекликаться будем филином. Пробраться лучше всего между Щучьим и Скворцовкой, там глухомань, да и наряды у них не так густо стоят. А вообще думай сам, — голос Антона Лазаревича вдруг срывается и становится глухим, — у Грузовской балки двое слегли, у Запруд и Лесосеки — сразу шестеро, сегодня у Гремячего… но сегодня ночь особенная. И-иди, Андрюша!
Глухов пошарил под шинелью, достал наган. Пальцем отодвинул защелку, покрутил пустой барабан.
— Мне нужен один патрон.
Командир и начальник штаба незаметно переглянулись.
— Один патрон я тебе дам. Ну, не прощаюсь…
— Постой-ка! — Яков Назарович извлек из-за пазухи липкий кусочек ржаного хлеба, величиной со спичечный коробок. — Подкрепись в пути-то. Пойдем, я тебя провожу.
— Счастливо тебе утром встретиться с нами, — тихо говорит Вера, и губы ее слегка вздрагивают.
И снова молодой боец смотрит на женщину, и не понять никому из присутствующих, что сейчас он прощается не только с ними, но и со своей юностью. Хлопает дверь, и еще долго звенит старая литовка, висящая в углу.
— Человек ушел на подвиг, — как бы про себя говорит Дубок. Вера задумчиво смотрит на оплывающий огарок свечи и слушает, как плюхаются с крыши тяжелые капли дождя.
Нет! Не ради своего спасения пошел Глухов на подвиг. Четыре месяца назад ранило Андрея осколком гранаты в бою под Семеновкой. Он потерял много крови и пришлось недельки три проваляться в походном лазарете. И вот тогда обрушилась на него нежданно-негаданно непрошеная любовь. Лечила его, как и всех раненых, жена командира отряда, доктор Вера — маленькая стройная женщина с глубокими задумчивыми глазами. Была в этих глазах затаенная грусть и еще что-то, но такое волнующе близкое, что забилось сердце молодого бойца тревожными всплесками. Никогда не искал он с ней встреч, сторонился, если шла ему навстречу, ни разу даже не пытался заговорить и лишь об одном мечтал — быть снова раненым.
Очертя голову, с остановившимся от страха дыханием бросался он под губительный огонь вражеских пулеметов. Закрыв глаза, первым выскакивал на бруствер окопа, когда над цепью раздавался зычный голос командира: «А-а-така-а!» Но облетали его каппелевские пули, на другие головы падали отточенные клинки, и других уносили с поля боя на шинелях.
По вечерам седоусые ветераны отряда собирались где-нибудь под таким же седым кедром, крутили неизменные «козьи ножки», и кто-нибудь из них говорил как бы невзначай: «Андрюшка-то Глухой опять на офицера с пустым наганом полез. Шальной какой-то малец. И впрямь Глухой».
Никто не знал, почему бывший ученик слесаря из железнодорожных мастерских челябинского депо, робкий, застенчивый юноша, вдруг стал шальным и глухим. Не знала об этом и жена командира отряда. Но только с некоторых пор сама начала уступать дорогу, сторониться. Видно, заметила что-то. Чутко женское сердце на большую любовь.
Тяжкое время переживала страна. Голодная, обмороженная, обносившаяся Москва только что попрощалась с Яковом Свердловым. Весь Урал и Сибирь были захвачены Колчаком, на юге высаживались десанты интервентов. Вооруженные до зубов части генерала Каппеля разнюхали следы маленького партизанского отряда и, как гончие, шли за ним по пятам.
…В этот вечер Андрею Глухову было особенно тоскливо. Днем каппелевцы шесть раз бросались в атаку на партизан, и каждая из них заканчивалась рукопашным боем. Берегли патроны. Прошлой ночью Андрей почти не спал (подносил хворост на болото) и сейчас едва стоял на ногах. Но особенно его удручало, что он второй день не видел Веры. «Не заболела ли», — мучительно размышлял он. Привык видеть ее каждый день, и это стало уже необходимостью. Долго не осмеливался, но все-таки подошел к закрытым ставням. В щель увидел перевернутый ящик из-под снарядов. На нем деревянная кобура от маузера, вся потертая, с трещинкой. Тяжело опершись на локти, сидит командир, Рядом с ним Вера. Они негромко разговаривают.
«…Это наша последняя ночь? Немногие уйдут отсюда…», — услышал он обрывки разговора и сразу же отошел, устыдившись, что подслушал чужие слова. Но эти-то слова больше всего и поразили его. Значит, это правда. Значит, завтра не будет и ее.
Андрей Глухов постучал в дверь.
…Дождь на время притих. В прорехи рваных облаков выглянули первые звезды. У одного облачка поджелтилась каемка, там пряталась луна. В лесу будто кто ворошит травы. Капель. Вскрикнула хищная ночная птица, со стороны болота ей зловеще проскрипело в ответ: ск-р-р, ск-р-р.
Андрей лежал под вздувшимися корнями поваленной осенним ветровалом ели и старался что-либо рассмотреть впереди. Щека прижалась к тонкой былинке. Пожевал былинку, выплюнул. Горько. Больше часа прошло, как он ушел из отряда.
Где-то здесь, рядом, притаились враги. Они лежат, не шевелясь, выставив в темноту холодные жала штыков. Их не сразу заметишь, а когда заметишь, будет поздно… Позади него тоже лежат люди и тоже слушают: не загремят ли выстрелы. От этого сейчас многое, ох, как многое зависит.
Андрей приподнялся, наметил черную колонну дерева, смутно проступающую впереди. Пробежал так, что закололо под ложечкой. Благо шум падающих капель глушит его шаги. На этот раз он оказался под толстой елью и, прижавшись к шершавому стволу, начал высматривать
