— Тронулись братцы, вперед! Наказ мой не забываем! Да вразнобой идем, шаг не печатаем!
Немцы и свеи, что впереди нас встали, пришли в движение по команде собственных сотских голов, «офицеров» по иноземному. Вот, стало быть, и наш черед пришел!
Ну, погань воровская, сейчас «порадуем» мы вас, ох порадуем… Днем дождь поливал, фитили тушил, порох мочил — ни разу пальнуть не вышло. Сейчас же иначе все будет!
Лагерь воровской прикрыт только «острожками» из сцепленных между собой крест-накрест кольев да поперечной перекладины. Конных они остановят, спору нет, а вот пешцев… Пешцы, коли до острожек беспрепятственно добегут, острожки эти руками в стороны и растащат!
Нет, конечно, коли враг с той стороны к обороне изготовился, попробуй, убери преграду — живо сабелькой аль пико приголубит! Да и то, добежать надо! Ведь ворогу огненного боя покуда хватает, чай ляхи с ворами Лжедмитрия (уже второго по счету!) огненным припасом делятся, да и запасы из взятых городков и крепостиц — все у воров… Однако же упились поганые, упились хмельным! В ночи палят, с бабами гулеванят, драки затевают, орут, будто бесноватые, да песни непотребные во все горло распевают — победу праздную, стало быть! И это хорошо, ой как хорошо! Ибо удара нашего не ждут, на дозоры понадеявшись. А может, воевода воров и вовсе не смог порядка в войске своем навести, коли допускает подобное…
И точно — порядка у ворога нет никакого! Костры жгут, костров много — при свете огня видно хорошо, так глаза их к свету и привыкают. А там, где кончается свет, там тьма — словно стеной ляхов и запорожцев окружает!
Нет, не увидать им рати князя Михаила Скопина-Шуйского, приближающейся едва ли не бегом... И не слыхать, точно говорю, не слыхать нас из-за шума, что в лагере ироды подняли! А дозоры… А что дозоры? Недаром к князю с повинной головой явились бывшие казаки Болотникова под предводительством головы Дмитрия Шарова, верной службой надеющиеся заслужить прощение за воровство. И хоть казаки народишко и разбойный, и вина за ними серьезная — но Скопин-Шуйский человек умный не по годам. Взял под крыло справных воев, в степи ратному искусству научившихся, с татарами не раз сабли скрещивающих, да хитрости и премудрости воинские разумеющих. И вперед основных сил их сейчас и отправил, сторожи «тушинцев» по-тихому снять, шума не поднимая — стрелами. Ибо не хуже степняков из луков бьют — а что в ночи, так ведь дозорных со спины огонь костров подсвечивает!
И судя по всему, справились-то, казачки — раз уж мы вперед пошли, а у воров тревогу не поднимают…
Ближе к лагерю иноземцы перешли на легкий бег, пришлось побежать вслед за ними — но в какой-то миг немецкие «мушкетеры» (потому как пищаль они мушкетом кличут, оттого и название!) в стороны расступились, по сотне вправо и влево от нас. А тут уж и острожки стоянки воровской показались…
— Стой!!!
Выкрикнул команду я вроде погромче, чем хотел — но севшим после бега голосом получилось как раз, что нужно: стрельцы мои меня услышали, в то время как в лагере тушинцев я никого не насторожил. Будь иначе — и воры принялись бы пристально вглядываться в нашу сторону… Впрочем, моих ореликов, замерших в пяти шагах от границы освещенного кострами участка, разглядеть все равно ой как непросто!
— В два ряда — становись!
Сотня послушно выполняет мою команду — каждый стрелец давно знает свое место в строю, так что даже сейчас, в предрассветной тьме, никто не ошибается.
— Заряжай!
Все ратники (в том числе и я) потянулись к одному из «двенадцати апостолов», висящих на перевязи-берендейке, перекинутой через левое плечо. «Апостол» — это деревянный футляр-зарядец с порохом, причем отмерено в нем ровно на один заряд… Я упираю пищаль прикладом в землю, без всякой спешки засыпая в ствол нужное количество огненного зелья. После чего, вынув шомпол из паза под стволом, утрамбовываю им порохом.
— Пулю клади!
Следующей в зияющее черным отверстие ствола отправляется пуля — ее я достаю из мешочка, отдельно пришитого к берендейке. Вновь утрамбовываю шомполом…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Пыж клади!!!
Наконец, в ствол отправляется пыж (небольшой кусок потертой, изношенной ткани).
— Фитиль пали!
Вымоченную в пороховом растворе веревку (ее после высушивают на солнце) я также извлекаю из мешочка с пулями. Поджечь ее в сухую погоду не составляет труда: достаточно пары ударов кремня о кресало. С обеих сторон от меня раздаются негромкие удары-щелчки, после которых в темноте проявляются крошечные огоньки.
— На плечо!
Пищали у всех стрельцов разом взмывают вверх.
— Фитиль крепи!
Перехватив свое оружие, я закрепляю тлеющую веревку в удерживающем ее двузубце — жаграх. У меня получается не сразу — пальцы чуть подрагивают от волнения и предвкушения скорого боя…
— Прикладывайся!
До того висящий на плечевом ремне бердыш вонзается заостренным втоком в землю — а в выемку, образованную обухом и тупием секиры, укладывается ствол пищали, позволяя мне без особых усилий удерживать ее, нацелив на лагерь тушинцев!
— Полку крой!
Все как один стрельцы открывают полку замка (похожа она на малое корытце) — на неё ратники засыпают немного пороха из натрусницы — вровень с краями. У кого-то натрусница — это деревянный, а то и железный футляр с узким горлышком; у меня же имеется настоящий рог! Постаравшись насыпать порох как можно ближе к затравочному отверстию, соединяющему полку и канал ствола (все же костры вражеские дают свет — хотя опытные стрельцы и с закрытыми глазами справятся!), я дважды легонько хлопаю ладошкой по ложу пищали. Так порох наверняка попадет в затравочное отверстие… Наконец, я закрываю полку.
Все.
Пищаль готова к бою!
Выждав всего пару мгновений, чтобы поспели отстающие, я уже не скрывая своего голоса, по молодецки зычно кричу:
— Целься… ПАЛИ!!!
Одновременно с командой отворачиваюсь, закрываю глаза (иначе вспышка пороха может их обжечь) — и нажимаю на спусковой крючок. Зажженный фитиль устремляется к пороховой полке…
Выстрел!!!
…Залп полусотни стрельцов гремит оглушительно. И он опередил последовавшие вслед за ним залпы иноземных мушкетеров, пусть всего на пару-тройку ударов сердца, но опередил! А в ответ ему со стороны лагеря тушинцев раздаются заполошные крики перепуганных воров, отборная ругань — и протяжный вой раненых, в том числе и моими стрельцами…
В том числе и мной.
Разрядив оружие, первая полусотня меняется местами со стрельцами второй — и тут же я отрывисто кричу:
— Прикладывайся!
Пищали занимают положенное им место на бердышах.
— Целься… ПАЛИ!!!
После второго залпа мою сотню заволокло дымом так, что сквозь него уже ничего не видно. И все же я не спешу бросать своих людей вперед, рассчитывая, что заряженные нами пищали еще могут пригодиться.
— Первая полусотня — заряжай! Вторая — бердыши склонить, пищали наземь, сабли наголо!
Послушно выполняя мои команды, ратники выдергивают бердыши — и вновь вонзают в твердь у своих ног. Но уже под наклоном к противнику, способному ударить в ответ, пока еще пороховое облако не развеялось! Вот бердыши и сослужат нам службу — как те же острожки, к примеру… Сами вои, оголив клинки, отступают на пару шагов назад и чуть расходятся в стороны, чтобы не мешать друг другу рубиться. А то глядишь, своего соратника сабелькой-то и зацепят, вместо вора!
Нет, такого допускать нельзя, никак нельзя…
Пороховой дым вскоре развеялся — и нам открывается картина охваченного паникой лагеря: вопящие и голосящие на все лады воры мечутся из стороны в сторону, кто-то волочится по земле, зажимая раны… Однако в стороне уже замаячили всадники, стремительно скачущие в нашу сторону! Впрочем, тут же стало понятно, что это не закованные в брони крылатые гусары, а прочие тушинцы: запорожские казаки, ляхи победнее, а то и вовсе татары, прибившиеся к Лжедмитрию! Так вот, последние направили лошадей к заграждению — но замерли у острожек, не имея возможности их с ходу преодолеть. Впрочем, часть всадников тут же спешилась, надеясь освободить путь соратникам…
