Дверь была нарисована на бетонной стене забора. Нарисованы косяки, ручка и петли, только лампочка, освещавшая дверь, была настоящая.
Марина с тоской огляделась по сторонам. Сад был темен, свет горел только в окнах первого этажа, больше дверей в заборе заметно не было. Сама мысль о возвращении в дом была ей отвратительна. Господи, какому идиоту потребовалось освещать нарисованную дверь. И тут в конце дома она увидела человека, он направлялся в ее сторону. С освещенного места разглядеть его не представлялось возможности. Он держал в руках какую-то длинную палку. Сторож, что ли? На память пришла злодейская улыбочка Обжоры. Марине сделалось вдруг страшно. Она поборола внезапную дрожь в ногах и сделала шаг по направлению к приближающемуся человеку.
— Скажите, как отсюда выйти? — она кивнула в сторону нарисованной двери.
— Скажу, — проговорил человек, вступив в зону света. — Эни, бени, раба…
Это был уже знакомый Марине тип с мохеровым шарфом на голове, в руке он держал грабли.
Марина посмотрела на него со злостью.
— Квинтер, финтер, жаба, — чуть слышно ответила она, понимая, что другого способа наладить контакт с дурачком не имеется. Но он услышал ее отзыв и снова как тогда на улице зашелся восторгом.
— Тут дверь на стене нарисована. Не знаешь, как отсюда выйти, а? — сердито проговорила Марина.
— Это моя дверь, она в мой мир. Она закрыта, — сказал дурачок, разведя руками. — А я здесь работаю, — он показал грабли. — Мне дверь нарисовать разрешили, она в мой мир внутренний.
"Господи, еще в твой мир попасть не хватало", — подумала Марина, а в слух сказала:
— Плевала я на другой мир, мне на улицу выйти нужно.
— На улицу — это, пожалуйста.
Молодой человек, опираясь на грабли, пошел вдоль дома. Марина последовала за ним.
Через десять метров в заборе обнаружилась настоящая дверь, она не была освещена и потому совершенно незаметна в темноте сада.
— Приходи, — сказал дурачок, выпуская Марину на освещенную улицу.
Дверь за ней захлопнулась. Ну да, это была та самая дверь, в которую она входила. Тогда зачем им нарисованная?.. Да плевать!
Марина шла по улице в расстегнутом пальто без шапки, которую оставила в доме Матильды. В голове было пусто, в глазах темно, как и в душе.
На автобусной остановке два голубя бродили под ногами, выискивая на грязном асфальте пищу. "И вас съест жирная тетка, если не будете осторожны, — подумала Марина. Она впервые в жизни смотрела на голубей как на еду, раньше ей и в голову не приходило, что из них можно готовить удивительные блюда.
— И меня съест… — прошептала она и улыбнулась. — Всех съест.
Она подняла глаза и увидела на столбе объявление, напечатанное ярко- желтыми буквами:
КУПЛЮ ВОЛОСЫ
Глава 3
Жизнь председателя
— Питер Брейгель терпеть не мог детей. Вы посмотрите на их типично идиотические лица. Это ведь выродки какие-то.
— Эти детские выродки со временем превращались в уродов-взрослых, у него ведь и взрослые такие же. Но мне они симпатичны, потому что они не мрачные, а веселые уроды. Даже самый совершенный мрачный человек хуже веселого урода, — возразил Максим, посмотрев на женщину.
— Да, это верх черного юмора. Мне кажется, Брейгеля никто не воспринимает как черного юмориста. А меня Матильда зовут, — сказала женщина и улыбнулась, этак кокетливо поведя плечиком.
"Жирное чудовище, — подумал Максим. — Она еще заигрывает, с ума сойти".
Матильда была в белом костюме, хотя это зрительно увеличивало ее тело, придавая ему невнятность и необъятные размеры. Но, похоже, это ничуть ее не смущало. На голове была огромных размеров шляпа с розовым пером экзотической птицы. Одно это небрежно развивающееся на шляпе перо стоило двухмесячной зарплаты, которую Максим получал в своем издательстве.
Максим случайно оказался на выставке. Он и идти-то не хотел, хотя Брейгель ему нравился, но только здесь сегодня он понял насколько.
Потом они с Матильдой прохаживались по залу, говорили о Босхе и Малевиче, а еще о Бахе.
— А поедемте ко мне в гости, — вдруг предложила Матильда и расхохоталась. — Да не бойся, я же тебя не съем.
Максим побывал у нее три раза, на четвертый она предложила ему остаться насовсем. Первую ночь, когда они были вместе, он думал, что его стошнит. Потом ничего привык как-то, даже начало иногда нравиться, во всяком случае, о Марине — своей бывшей жене — он совсем не думал. Она почему-то сразу ушла из его жизни, и если вспоминалась, ничто внутри него не вздрагивало.
Он как-то незаметно для себя полюбил, положив голову на огромный мягкий бюст Матильды, слушать рецепты приготовления экзотических блюд. Она знала наизусть тысячи рецептов из разных стран мира. О гвинейской птице Бау-ба, клокочущей зобом так, что кажется слышен в ее песне звук океанского прибоя, которая готовится в глиняном сосуде, закопанном в землю на 2 дюйма с травами выжженной равнины, и от вкуса которой людей охватывает помрачение ума, и они начинают видеть мертвых предков; о редкой озерной рыбе Анабас, которая многие десятки километров может проползти на плавниках в поисках невысохшего водоема, но, приготовленная индейцами племени Карауги, источает упоительный аромат на сотни метров, о вкусе которой местные краснокожие индейцы складывают песни, а женское тело после употребления Анабаса становится молодым и упругим; об ушах жирафа южной Америки, засоленных в выдолбленной деревянной миске, секрет приготовления которых знают только местные аборигены; об оленьем вымени, закопченном эскимосами Аляски, после съедения которого не страшен никакой мороз; о салате из крошечных птичек Колибри; о жареных лапках богомолов; о блюде из тушеного языка индийского слона…
— Ты замечал, мой мальчик, как едят люди? По тому, как ест человек, можно распознать его характер. Есть люди, которым совершенно не идет есть. Они как будто делают что-то непристойное, на них и смотреть-то стыдно. Но есть люди, которые едят будто танцуют. Наблюдать за ними — эстетическое удовольствие, удовольствие в наблюдении за процессом. Во время еды проявляются многие человеческие комплексы. Всякий при еде на людях старается скорчить из себя что-то особенное, он наблюдает за процессом своей еды словно со стороны. И совсем другое дело, когда он ест дома наедине с собой. Часто человек отвратителен в эти минуты. Ты видел, как ест Обжора? Это омерзительно. Даже на людях он старается, но не может побороть свою гнусную суть. Вся суть человека вылезает наружу, когда он ест, хоть и пользуется ножом и вилкой.
Матильда обучала Максима, как распознавать вкус и запах блюд. За первый месяц он перестал питаться в столовых, макдональдсах и прочих заведениях быстрого питания. Рестораны они с Матильдой посещали только особенные. Не всегда это были дорогие заведения, но Матильда знала, где готовят правильно. Каждый день из этих ресторанов к ним домой доставляли готовые блюда. Вкус Максима обострился, он уже распознавал тончайшие оттенки и запахи блюд и напитков. Это было удивительным и новым для него ощущением — у него словно менялось мировоззрение. Каждое экзотическое блюдо несло в себе не только вкус, запах и внешний вид, но и особые ощущения, отклик организма. Все зависело от пропорций тех или иных продуктов. Были эротические блюда, после которых в организме разгоралась буря сексуальных желаний; были блюда, после которых активно начинал работать мозг, некоторые из них успокаивали или наоборот возбуждали; были блюда, которые лечили болезни — от других, если употреблять их часто, болезни наоборот развивались. Все это было сложной наукой, которую нужно было изучать, и он погрузился в нее с головой. Максим не любил учиться, но здесь было совсем другое, здесь было то, к чему, как оказалось, он стремился всю жизнь.
— В свободное от еды и отдыха время Матильда занималась рукоделием. Она создавала дивные шкатулки из человеческих волос. Каждая шкатулка была произведением искусства. Иногда Матильда выставляла их на выставках народных промыслов, и ее шкатулки привлекали особое внимание посетителей. Для этого она покупала волосы или их приносил Обжора.
Уже более десяти лет Матильда являлась председателем клуба "Петербургский гурман". Как правило, ежемесячные собрания клуба проходили в доме культуры имени известного гурмана и обжоры времен социалистического реализма Максима Горького или у кого-нибудь из членов клуба на дому, в тех случаях, когда опробовалось новое редкое блюдо. В городе поговаривали, правда, что бывают и тайные собрания Клуба, но это все были ничем не подкрепленные слухи.
Клуб "Петербургский гурман" считался элитарным закрытым обществом и попасть туда было непросто. Требовалось три рекомендации членов клуба, после чего кандидатура еще долго обсуждалась на собраниях, назначали испытательный срок и уже только после этого допускали к столу. А вот вылететь было элементарно — стоило только застукать члена элитарного Клуба с шавермой в руке — и можно было писать заявление об уходе по собственному желанию.
