Помаявшись, его мысль неизвестно почему стала спотыкаться об эмблему-эмбрион. Ничего примечательного Саша в ней не усмотрел, отчего мысль могла бы споткнуться... однако настроение портилось. Мысли крутились вокруг приезда, вообще всего вечера. Сколько глупостей в один день... На колеснице ехал человек в черном плаще, капюшон пол-лица закрыл. Он его не знает, не встречал... но что-то знакомое вертелось в памяти: и вспомнить не получается, и отделаться не может. А зачем он об этом эмбрионе и шествии думает, вот что непонятно? Настроение стало еще хуже.
Наверное, под стать этим "солнечным" мыслям на стенах и потолке проступил желтоватый оттенок, свет стал поярче. Он покрутил головой, понимающе кивнул. Мысли его бежали плавно, поэтому он только через минуту заметил, что хорошо ему знакомая кухня движется - ну да, равномерно уменьшается в своих размерах. Он притих, наблюдая незнакомое явление, и просидел с минуту недвижим. Придушенно пискнул. Мир восстановился, но только на минуту. Родные, знакомые стены набирали желтый цвет и при этом со всех сторон наезжали в центр комнаты, на него. Страх бросился в лицо, горячая волна наполнила рубашку, подняв ее дыбом, - вокруг табуретки осталось пространство в два квадратных метра. Он истошно взвыл - безобразие остановилось. Вобрал голову в плечи, искоса осмотрел комнату. В этот момент хрустальные вставки в абажуре над головой звонко треснули, кожурой посыпались на пол, а лампочка, словно сдерживаемая, стремительно набрала силу, озарив все пространство режущим заревом, как это показывают в кино. Но он сидел не в кино, а на собственной кухне, превратившейся в желтый пенал, мокрыми руками вцепившись в табурет. Стало нечем дышать. В желтом свете его лицо стало как у больных печенью, почти горчичного цвета. Желтизна стен еще ярче, ядовитее. Он медленно пополз со стула. Коснулся подошвой пола - ничего не изменилось. Коряво сделал шаг к окну - выпрыгнуть хотелось, но ноги тряслись, ступали боком. А куда прыгать? Окна ни на что не похожи: то ли не ведут никуда, то ли вообще нарисованные. Он вытянул шею, стараясь разглядеть что-нибудь сквозь мутную поверхность, но ничего не увидел. Дышать надо, взять себя в руки, летело в голове... Комната сверкает ослепительно-ядовитым светом. Затошнило. Что делать?!
Негромко, за стеной послышались голоса. Как знак подать? Но как бы хуже не сделать... Он подался туда, осторожно озираясь. Взгляд его скользнул вперед, и он увидел, что из стены уголком высовывается письмо с ярким штемпелем. Оно, как живое, боком из стены пролезало вперед, хотело, чтобы его взяли! Саша потянулся схватить его, а письмо, - словно зная его мысли, - ухнуло куда-то в стену, и трещины не осталось!
Тут же стало слышно, как трещат за стеной бумагой, будто конверт разрывают и листок разворачивают. Послышался разговор. Саша с трудом разобрал, но понял, что говорят о гибели. О какой гибели?! Он уловил, что не о нем, а обо всех. У него ёкнуло сердце, он прижался к стене, но голоса не стали разборчивей, а потом пропали.
Что-то непонятное было в этом разговоре, он даже забыл о своем диком положении. Медленно поволок ноги вдоль стены и скользнул взглядом по зеркалу. Там отразилась его всклокоченная, помятая физиономия. Он уставился на себя, и вдруг по зеркалу побежали линии: в центре появился скрюченный эмбрион, а его лицо покрылось тьмой. Он прирос к полу. "Это что за знак?" - подумал он и поднял голову, ощутив теперь раскрывшееся в нем событие: вместо настоящего его жизнь быстрым шагом уже вошла в будущее.
Его словно толкнули в спину - он сделал шаг на мощеную улицу. Под ногами булыжники, сильно сбитые от старости, по таким улицам он бегал в детстве, но откуда они в Городе? Саша пошел быстрее, сердце заколотилось...
Показалась спина человека. Белые брюки и майка на лямках. Человек обернулся - Седой! Да он не изменился! Седой идет вперед, но оглядывается через плечо. Поджидает! Это он был на шествии, ехал на колеснице в черном плаще! Саша почти нагнал Седого, и вдруг его правая рука превратилась в сияющий посох длиной и шириной в руку. Пропавший, бабушкин, волшебный! Он побежал с ним, пряча его подмышку. Седой обернулся и быстро пошел навстречу, разводя руки. У него белые густые волосы, а глаза черные. Они горят, и выражение горячее, сильное, глаза очень умные. Что ему надо - непонятно. Саша шарахнулся, увернулся, в горле что-то всхлипнуло от ужаса, и он повернулся к Седому тем боком, где рука-посох. Грани на нем вспыхнули белым светом, а рукоять - россыпью зеленых огней. Тот, не отрывая от посоха глаз, медленно попятился, тоже повернулся боком, а из заднего кармана у него показался уголок письма с большой маркой. Седой проследил за ним взглядом и улыбнулся - одними губами.
Саша кинулся в переулок - Седой бросился на него сбоку. Тот замахал руками и начал подниматься в воздух, головой вверх, как стоял. Скорость выросла мгновенно. Вокруг нет света, все - глубокий туман, капли вокруг, ничего не видно. Туман стал прозрачнее - появился ночной свет и далеко внизу, как из космоса, огни городов. "Удрал", - с облегчением подумал он, но почему от Седого надо бежать, подумать не успел - над головой что-то густо всхлипнуло. Он задрал голову - наверху забился парус, под ногами заскрипел дощатый настил, а в руках оказался штурвал. Парусная лодка, корабль! Подхватил и понес! Несколько мгновений он стоял на нем, почувствовав быстрое движение и ветер. "Это что значит?!" - едва вскипела мысль, как он сразу оказался на земле, довольно сильно отбив пятки об асфальт.
Он стоял посреди улицы, смотря вверх. Потом, пройдя метров триста, повернул к своему дому. Была ночь, мелко скрипели цикады, и воздух был теплый и прозрачный, почти такой, как наверху. Внутри у него все дрожало, гудела голова. Он вошел в дом, не зажигая света, почти наощупь дошел до кухни и заглянул туда. Желтого света не было, и размеры нормальные. Заснул, что ли, или перепил? Да всего одна пива! Никакой это не сон... он вспомнил Седого и долго смотрел в пол, сопя и кусая губы. Навалилось огромное, тяжелое предчувствие... У него затряслись ноги, он сел на подоконник. Испуганно обежал глазами комнату, не уменьшается ли снова, и уставился в небо, надеясь разглядеть эту парусную лодку. "Странно я летел... - думал он. - А как же попал к дому? Пятки болят..." Он повернул одну ногу, потом другую и долго разглядывал летние туфли, удивляясь, что ноги целы и подошвы не порвались от такого удара. "А штурвал был гладкий..."
Он смотрел на звезды и темные листья, освещенные ярким светом Луны, думая, как завтра все разъяснит, позвонит куда. Губу опять прокусил до крови. Тыльной стороной ладони вытер кровь. Офисы уже в девять откроются, а кое-где и раньше. Сразу позвонить в полицию, на почту сходить, к врачу надо. От этих мыслей ему стало легче, он встал и он пошел по дому, дотрагиваясь до разных предметов, разглядывая тени, переливающиеся с неба через белые подоконники бесплотными призраками. Попав в комнату, они дышат, движутся, ища себе место. То мрачным, пронзающим светом зажигают спящий во тьме металл ламп, то шевелением слоистых миражей приковывают испуганный взгляд проснувшегося и очарованного ночью.
Саша шире распахнул окно и посмотрел на небо. Долго стоял у окна, не думая ни о чем, только дыша свежей темнотой и всем существом приникая к ночному покою.
Глава 4
Утром он проснулся ни свет, ни заря и не успел открыть глаза, как вспомнил письмо, которое у Седого из кармана торчало, а ему в самолет кто-то принес, при том, что почту никогда в самолет не доставляют. И он собственной персоной торчит на фотографии! "Сон, бред!" - мелькнула мысль, но услужливая утренняя память сразу показала шествие сатанистов с такой реальной давкой в переходе, что у него заныла скула, по которой заехал какой-то псих. Он спустил ноги с постели и расстроенно уставился в пол. Значит, не сон... Акции - ладно, они у любого могут быть, а откуда они про Седого знают? Сел в самолет и сошел с ума?
От этих печальных наблюдений над своей жизнью его мысли сменились рваной чередой безымянных мыслишек о чем-то вообще несообразном. Он поднял с пола рубашку и удивился, почему ее рукава растут по бокам, а не внизу, как у брюк. Покрутил ее так и этак и защипил на вешалку для брюк рукавами вниз. Осмотрел спальню. Вещей вокруг много, и непонятно, что с ними делать. Валяются, стоят, лежат там и тут, а значит, что-то делать надо. Раз валяются, стоят, лежат... У него наступило расстройство чувств, в которое попадает пес, если чужой человек предлагает угощение: съесть очень хочется, а подойти страшно. Пес, обуреваемый противоречивыми чувствами, не знает, как ему быть: крутит ушами, слушая голос, но смотрит при этом в сторону, тянет нос к пахучему куску и тут же прыгает вбок. Он весь чистая импульсивность, которая может закончиться как угодно. Чем упорнее Саша старался связать все детали, тем бессвязнее становились мысли, как будто человек, не умея схватить центральную идею, так же развинчен, а его поведение так же импульсивно, как настроение пса.
