Французы, все до единого, забрались в общинный дом. Вскоре оттуда послышались грохот и звон. Наверно, они расколотили вдребезги кувшины с вином. А там пошли крушить все, что попалось под руку. Нупа так и подмывало броситься к общинному дому. Но вдруг из дверей высунулся француз и стал озираться вокруг. Потом он вышел наружу и направился прямиком к манговому дереву, за которым прятался Нуп. Вот он уже близко. Нуп не сводил с француза глаз; только сейчас он почувствовал, как горят у него уши. Француз ничего не подозревал. Самоуверенный и наглый, он шел, выпятив свою волосатую грудь. У него были непривычно светлые глаза и рыжие волосы. Во всей повадке его было что-то звериное. Нуп вспомнил, как он однажды подстрелил тигра. Этот француз — сущий тигр. Теперь он совсем рядом. Еще шаг, и он заметит Нупа. От винтовки его тянуло пороховой гарью. Нуп не видел теперь ничего, кроме его живота.
Фьюить!
Нуп спустил тетиву!
Стрела вонзилась французу прямо в живот. Он застыл на месте. Винтовка выпала у него из рук. И он грохнулся навзничь, заревев, точно раненый буйвол. Французы тотчас высыпали из дому. Их набежала тьма-тьмущая. Самое время уходить. Но Нуп не трогался с места. Нет, он должен увидеть — покажется ли кровь? Он выглянул тайком из-за дерева: француз валялся кверху брюхом, из которого торчала стрела.
Брюхо толстое и белое, как у лягушки. Но крови не было. В чем дело? Почему не видно крови?
Один из французов наклонился над раненым и выдернул стрелу. Ага! Из белого брюха хлынула красная кровь. Она залила весь живот и темным пятном растеклась по земле Конгхоа. Нуп со всех ног кинулся прочь.
— Авансе!.. — заголосили французы, — Авансе!..[6]
Большое ружье пальнуло ему вслед. Бум! — грохнуло справа. Бум!.. Бум! — громыхнуло слева, потом сзади. Пули стаей гнались за ним, посвистывая: тюи-тюи… Но он уже скрылся в чаще. Нуп петлял между деревьями из стороны в сторону. А пули не умели петлять, они летели только прямо, и деревья останавливали их. Листья, срезанные пулями, падали на спину Нупу.
Но вот ружья стали стрелять пореже, а там и вовсе умолкли. Опустился вечер. Птицы уснули. Французы остались в деревне. Нуп углубился в горы, он искал земляков. По сколько ни шел, куда ни сворачивал — нигде ни души. По правую руку — никого не встретил. По левую — никого. Иногда, заслышав шорохи и шум, он думал: вот они. Но следом раздавалось рычанье, и он понимал: там тигр. Усталый вконец, он время от времени валился на землю и, прикорнув у ближайшего дерева, забывался недолгим сном, чувствуя напоследок, как трава холодит разгоряченное лицо. Потом, вздрогнув, просыпался. Нет, разоспишься еще и угодишь тигру в лапы. А если тигр сожрет его, некому будет сказать Гипу, Ньонгу, всем землякам: знайте, стрела и француза ранит до крови, никакой он не бог… Всю ночь шел он по лесу, то ликуя: мол, все же увидел вражью кровь, то гневаясь: еще бы, ведь француз забрал весь рис, пли думая: где-то теперь Лиеу?.. Рассвело, а он все шел; рассеялся утренний туман — он шел и шел. Так добрался он до ручья, имени его Нуп не знал. Вдруг он увидел: там, где ручей выбивался из-под земли, дрожат листья на ветках. Люди! В кустах прятались четверо или пятеро ребятишек… Да, они там, вся деревня. Дети, завидев Нупа, бросились наутек.
— Стойте! Куда вы?! — крикнул он, поднеся воронкой ладони ко рту. — Стойте! Это я, Нуп! Нуп, а вовсе не француз!..
Тут из зарослей выбежали взрослые.
— Эй, Нуп!..
— Да это и вправду он!
— Смотрите, соседи, Нуп вернулся!
— Матушка! Матушка, полно, но плачьте! Вот он ваш Нуп — живой…
— Нуп, а Нуп! Мы, брат, как услыхали пальбу, ну, думаем, нет больше нашего Нупа. Все глаза по тебе выплакали!
Соседи обступили его.
Нуп, улыбаясь, обвел их взглядом, потом поглядел на мать:
— Мама! Земляки!.. Я подстрелил француза, и из раны пролилась кровь! Никакой он не бог… Осилить его можно…
Молодежь зашумела, приступила с расспросами. Только Гип, он стоял позади всех, вздохнул:
— А уста твои, Нуп, не лгут?
Парни, обернувшись, уставились на Гипа. Но тут дядюшка Па, у него от старости все волосы повыпадали, раздвинув стоявших впереди него парней, подошел к Нупу и положил руку ему на плечо.
— Нуп, — сказал он, — отродясь никогда не лгал. Помолчите-ка лучше, пусть он нам все расскажет.
Гип спрятался — с глаз долой — за большим деревом и стоял там один-одинешенек. Долго прислушивался он к шумному говору, пока наконец не услышал голос старого Па:
— Да, Нуп, сказать по правде, здорово ты меня уважил. Но теперь француз будет мстить нашей деревне за убитого, он жаждет крови. Думаю, лучше нам, соседи, уйти от греха подальше.
— Я не хочу уходить, — сказал Нуп. — Лучше нам, молодым, вернуться в Конгхоа. А придет француз — ударим по нему!
Гип глядел на Нупа, широко раскрыв глаза. Нет, он тоже не желал никуда уходить. Он хотел вернуться назад, в деревню Конгхоа: там растет добрый бамбук с тонкостенными стволами, из него выходят отменные торынги; там Гипу любо дудеть на рожке у ручья Тхиом. Да, Гип во всем согласен с Нупом…
* * *
Пять дней подряд деревенский люд идет по горам. Днем они идут. А к ночи Нуп посылает парней рассеяться по скалам и караулить, чтоб ни тигр, ни слон не потревожили сна стариков да женщин с детьми. Старый Па приходит к Нупу каждую ночь. Нуп согласен теперь с его словами: в Конгхоа возвращаться нельзя, мы еще слишком слабы, того и гляди француз вырежет всю деревню.
— Хорошо, пойдем дальше, — говорит Нуп. — Но куда нам идти?
— Ну-ка, прикинь, сколько деревень вернулись и снова гнут спину на француза: Баланг, Конгма, Дета, Нгазио, Харо… Вокруг горы Тьылэй осталось лишь три деревни, куда еще не добрался француз, — Конгка, Ханынг, Конгле. Надо и нашей деревне Конгхоа обосноваться поблизости, с их помощью, глядишь, и выживем.
Дядюшка Па недавно похоронил жену, остался у них маленький сын, которого он таскает теперь на спине.
— Веришь, Нуп, — говорит он, — у меня на сердце то же, что у тебя. Как придем на новое место, сразу сделаю себе самострел. Нагрянет француз, будем драться. Только вот с сыном как быть? Да и стрелок-то теперь из меня никакой. Ты бы мне присоветовал, Нуп, за что взяться. Говори, я все сделаю.
— Хорошо бы уговорить парней наших сделать себе самострелы. Вы человек почтенный, вас всякий послушает.
И старый Па, посадив ребенка за спину, идет говорить с людьми.
Нуп, оставшись один, долго думает. Нет, надо драться с французом, его можно одолеть… Ручей журча бежит у его ног, то прячась во тьме, то мигая светлыми бликами. Вот так и в душе у Нупа тьма и свет все время сменяют друг друга. Всю ночь может он простоять, глядя на ручей, ни на мгновение не сомкнув глаз…
Новую деревню возвели у ручья; отсюда до Конгка полдня ходу. И прожили здесь спокойно один год.
III
Нуп стоял в подполе, у сваи. Звучавший в ночи детский плач болью и гневом отзывался в его сердце. Нуп вспомнил о сыне старого Па. Его звали Тун. Когда жена старого Па умерла и ребенок лишился молока, старый Па стал жевать молодые сочные початки кукурузы и давать эту жвачку сыну. Он укладывал малыша на пол и изо рта в рот осторожно кормил его, беловатый сок кукурузы заливал щеки ребенка и стекал на настил. Расставленные руки его упирались в пол по обе стороны от малыша — ни дать ни взять петух, прикрывает крыльями цыпленка, потерявшего мать; и хоть велики крылья, да нет в них того тепла… Тун рос очень плохо. На лице его, схожем с отцовским, видны были лишь большие карие глаза, печальные и ясные.
«Ах, дядюшка Па, где вы теперь? — думал Нуп. — Тун небось плачет, заходится. Вы утешаете его, а он, бедняга, все зовет маму. Экая напасть!.. Проклятый француз!..»
Сегодня утром француз схватил старого Па, а вместе с ним и Туна.
Месяц назад он нагрянул в деревню Конгле. Дважды уходил в лес тамошний люд, но на сей раз пришлось покориться французу. А нынче поутру он объявился на полях близ Конгхоа.
Нуп в это самое время ходил в Конгка наменять соли. Парни стали бить по французу из самострелов. Но он ответил частым огнем из ружей, и пришлось им разбежаться. Враги схватили старого Па с Туном, сестрицу Он да двух парней — Гунга и Зиа — и увели их в свою крепость.
Под вечер прислали они человека из Конгле объявить во всеуслышание деревне Конгхоа:
— От вашей деревни взято пять заложников. Ежели вся деревня до последнего человека сдастся властям, пятеро заложников будут освобождены. В противном случае они будут казнены.
И вот стоит Нуп, а вокруг земляки: Шунг, Сип, Гип, Зу…
— Слушай, Нуп, — говорит старый Шунг, — я не хочу, чтобы умер дядюшка Па, не хочу, чтобы умер Тун… Хватит, покоримся французу — хоть для вида… Ты слышишь, Нуп?
Стиснув рукой самострел, Нуп натягивает тетиву.
