Стиснув рукой самострел, Нуп натягивает тетиву.
— Нет! — кричит он. — Не покорюсь!
— Значит, ты хочешь смерти всех пятерых?
Он не отвечает. Стиснув зубы, он чувствует: глаза и веки разъедает горечь, словно по ним мазнули стручком перца. Гнев распирает грудь. Почему? Кто скажет? Почему француз все время берет над нами верх? Вон деревня Конгле покорилась. Не сегодня завтра черед Конгка и Ханынга. А куда бежать деревне Конгхоа? Осталась ли еще земля у нашего племени бана?.. Да есть ли он в самом деле у киней, клинок славного Ту? Почему не слыхать, чтоб они бились с французом?..
Так стоит он и думает до полуночи. И лишь когда купа малых звезд[7] останавливается над его головой, он смиряется: ничего не поделать, послушаем дядюшку Шунга. Пусть он и уводит к французу половину деревни — десять семей или, как говорится, очагов. Тогда дядюшка Па с Туном, Он, Гунг и Зиа будут спасены. А остальные десять очагов уйдут вместе с Нупом поближе к деревне Конгка, построят заново дома, понароют вокруг волчьих ям, натыкают в землю шипов да кольев. С Нупом пойдут семьи Лиеу, Зу, Сипа и Гипа…
* * *
Они прожили на новом месте год. Потом француз нагрянул в Конгка и Ханынг. Пришлось обеим деревням покориться. И тамошний люд отправился гнуть спину к французу в крепость Полебонг.
После этого француз собрался выступить на Конгхоа. Деревня всполошилась. Она была как камень посреди потока — со всех четырех сторон вода; как зверь, забежавший в деревню, — со всех четырех сторон люди. Нуп хотел уходить дальше в горы. Но Сип сказал:
— Нету нам больше пути. Куда ни пойдем, всюду француз прибрал к рукам и леса, и горы. И не осталось такого места, где люди бы вместе с нами встали против француза.
…Десять очагов Конгхоа, десять последних вольных семей во всей округе возвращаются нынче в неволю.
Они идут, растянувшись по склонам длинной цепью. Одни несут младенцев, спеленутых широкою перевязью за спиной; другие, с детьми постарше, тащат их на плечах, кто идет, прижав к груди скатанное одеяло, кто силком ведет на веревке свинью. Боль и тоска сжигают нутро, никому не охота перемолвиться и словечком. Они идут туда, где должны будут жить под началом француза.
Перейдя ручей Тхиом, все останавливаются для привала. Нуп идет последним. Он становится на камень посреди ручья, пусть холодные струи обовьются вокруг ног, поднимутся до колен. Детишки, подражая ему, забегают в воду и хохочут. Им, несмышленым, и горя мало. Поживут под французом — намаются. Нуп глядит на них с жалостью, не зная, что и сказать.
Где-то в горах раздается голос торынга. Он похож на гул ветра, когда тот, в самую пору созревания риса, мчится над горными пашнями и, встретив на пути одинокие деревья, ударяется о стволы и гудит раскатисто и протяжно. Он походит на призывный девичий клич, когда в полевом домике уже сварен рис и стряпуха скликает уборщиков к трапезе.
Нет уж, живя под французом, не услышишь пенье торынга. Француз не позволит выжигать леса под просторные пашни, ловить рыбу в ручьях, ходить в лес за дикими клубнями и плодами. Он знает одно: ступай гни спину, строй дорогу, чтоб ему, французу, сподручнее было ходить на людей бана, еде, зиарай, на киней и всех прочих. Некому станет выпалывать сорняки, и они сожрут весь рис на полях. Жди голодухи! Но все одно, француз никого не пустит в лес за клубнями маи. А если кто и умудрится собрать дикого меду, ни капли его не достанется малым детям — все, как есть, отнимет проклятый француз…
Нуп оглядывает земляков: вот они, все сорок, сидят у ручья. Меж ними его мать. Как она поседела! Огненный ком подкатывает к горлу. Нуп пьет воду, потом еще и еще, жар не проходит. Господин солнце сияет высоко в небе, лучи его, отражаясь от воды, слепят глаза.
— Пора, собирайтесь, соседи! — кричит Нуп. — Только сперва я вот что скажу вам: у кого есть добрые кувшины, котлы, браслеты получше, спрячьте их здесь, в лесу, не носите в деревню, на глаза французу. Он, как стервятник, похватает добро, отнимет… Тут все будет в сохранности. Мы — рано ли, поздно ли — все равно уйдем в лес, по пути и прихватим пожитки.
— А когда мы уйдем? — спрашивает Сип.
Нуп отвечает:
— Покуда еще не знаю. Но другого выхода у нас нет. Долго под французом не проживем…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Революция[8], словно великий ветер, донеслась до Тэйнгуена[9] и помчалась по нему — из края в край. Сколько гор облетела она, сколько рек, сколько племен, к которым прежде вроде и не было пути. И они поднялись разом, приветствуя Революцию, как приветствуют и встречают рассвет.
В деревню Конгхоа весть о Революции пришла ясным, солнечным утром. Рис только что созрел. Молодежь и женщины, как велит обычай бана, валили бамбук, обдирали лыко, плели веревки и потом, связав их воедино, тянули длинное вервие от полей до самой деревни, чтобы рис без труда отыскал дорогу к дому. Нуп и Лиеу — они поженились недавно и впервые сообща работали в поле — тоже привязывали веревку к вбитому в землю колу, как вдруг услыхали за спиной чей-то топот. Обернулись и видят: это бежит Кхыу, что из Баланга.
— Что там стряслось?! — крикнул Нуп, — Небось японец нагрянул, гонит людей на работу. Придется опять уходить в лес, оставлять рис в поле…
Еще в третьем месяце[10] японец ворвался в Анкхе и разбил француза[11]. Сперва люди бана решили: японец — он и впрямь хорош. Деревня Конгхоа снялась с места, отведенного ей французом, и воротилась восвояси. Потом и сам француз спрятался в Конгхоа. Тогда Нуп спустился в Анкхе и позвал японцев — пусть прогонят француза. Француз бежал, а Нупу досталось пять брошенных винтовок и патроны — несколько ящиков. Он обрадовался, но потом, охваченный смутными опасениями, все спрятал. Вскоре кто-то из деревни Детунг донес японцу, и тот, нагрянув в Конгхоа, потребовал: сдать оружие! Винтовки пришлось отдать, но, вручая их незваным гостям, Нуп сказал: «Патронов у нас нет…»
А потом вместе со старым Па, дядюшкой Шунгом и Сипом унес ящики в лес и доверил их верной страже — деревьям и скалам.
Деревенский люд давно уже стал приглядываться к японцу; так ли уж он хорош? Нуп постарался во всем разобраться и объявил:
— Нет, земляки, в японце на самом деле ничего хорошего нет. И родом он не отсюда, а из какой-то дальней страны. Француз на работу его не гнал, не брал с него подати. В поле японец не трудится, ест наш рис. Просидит здесь подольше, станет точь-в-точь как француз.
Народ в Конгхоа встревожился.
Вот и теперь, видя, как Кхыу бежит со всех ног и, тяжко дыша открытым ртом, кричит: «Нуп! Эй, Нуп!..», Нуп подумал: «Все! Японец сел нам на шею вместо француза…»
Кхыу остановился. Он глядел на Нупа и Лиеу, ухватясь за ветки придорожного кустарника, лицо его заливал пот, изо рта вместе с хриплой одышкой вырвалось:
— Нет!.. Нет, не японец!.. Не японец… Слушайте… Наши, наши разбили и француза и японца!.. Взяли Конгтум, Плейку[12], Анкхе!..
— Это правда? — спросил Нуп, широко раскрыв глаза.
И, не дожидаясь ответа, бросил корзину, бросил тесак на дорогу и побежал с этой вестью к дядюшке Па.
— Эй! Эй! — кричал он. — Француз разбит!.. Японец разбит!.. Наши… Наши земляки одолели и француза, и японца!
Соседи, побросав колья с веревками, сбежались, обступили Нупа:
— Что, правда?
— Да так ли это?
— Кто тебе сказал?
А дядюшка Па спросил:
— Как зовут человека, одолевшего француза и японца?
— Неужто нашли меч? — спросил дядюшка Шунг.
Кхыу и сам ничего толком не знал. Такой разговор услыхал он в деревне Детунг — и весь сказ.
— Говорят, — припомнил он только, — будто человек, одолевший француза и японца, уже стар, с бородой…
Кто принял его слова на веру, кто усомнился; вся деревня шумела и спорила. Ночью Нуп погасил в доме огонь, улегся, закрыл глаза и вдруг увидал старика с бородой. Где он, этот человек? Как умудрился осилить разом и француза, и японца? Небось раньше и сам гнул на них спину, а теперь вот как-то разбил и того, и другого? Не счесть, сколько набралось у Нупа вопросов, да только кого тут расспросишь.
Дней через пять поднялся в деревню вестник из Баланга.
— Человек, одолевший француза и японца, — сказал он, — сейчас в Анкхе. Он зовет пятерых от каждой деревни спуститься туда поговорить с ним. Концы здесь, у нас в горах, длинные, ему самому все деревни не обойти, не объясниться с людьми.
Деревня Конгхоа собралась и решила:
— Да, надо! Надо спуститься в Анкхе и повидать старика с бородой. Пусть дядюшка Па выберет ходоков.
Старый Па встал и начал выкликать людей по именам:
— Дядюшка Шринг!..
Нуп, протиснувшись сквозь толпу, стал впереди и следил за каждым движением губ старого Па. Легкий ветер шевелил нити стариковой бороды.
