БЕЛЫЕ НОЧИ
Представьте себе: лето, середина 80‑х. Ты приезжаешь домой с набережных, с «Треугольника» с какой–либо юной герлицей.
Вы слегка пьяны и очарованы друг другом на эту дивную, и так затянувшуюся Белую Ночь.
…Утро. Хочется сказать ей что–нибудь хорошее, одновременно не посылая её на х..й. Да она и так всё знает сама, и нисколько не обижается…
Сами собой рождаются вальсирующие строки:
Золото, Вы мое золото,Хоть я бессеребренник, и Вы это знаете.День, и гитара расколота,Вы головою киваете.
Завтрак: чай и яичница,Вы ничуть не расстроены, —В школе Вы были отличницей —Все в жизни отлично устроено.
Золото, Вы мое золото,Ласковое, самоварное.Вы удивительно молоды,Всё еще будет, сударыня!
Я, же — ублюдок редкостный,Мне всех милей Одиночество.А Любовь? А Вы скажете: «Хрен ты с ней!»,Вот Вам мое пророчество.
Вы еще будете сравниватьКачество и количество.Скажут Вам: «Блядь», скажут: «Славная»,Скажут Вам: «Ваше Величество!».
Я же — король незатейливый,В моем королевстве устанете.В нем, как бы Вы не хотели бы,Вы королевой не станете…
Ночь — интересная сводница,Утро — защитник общественный.Золото, солнце, негодница,Будьте ж немного естественней!
Всё: пол–второго, извольте!Пальто подаю Вам ловко.Вот Вам на кофе: не спорьте!И вот она, остановка…
ЦВЕТЫ
С цветами вообще веселуха полная! Мы с Трёх углов через Медного всадника обычно домой возвращались, а перед ним на решётке всегда такие залежи силоса наблюдались!
От роз — до гвоздик и гладиолусов: новобрачные традицию блюли, да туристы подбрасывали!
Помню долгую дискуссию о том, этично ли это, от памятника цветы тырить:
вывели в оконцовке, что дядя Петя там всё–таки не похоронен, а цветы окрестные менты всё равно к утру сами собирают, да цыганам оптом сбрасывают! Это ж не Пискарёвка!
Гениальный был момент, когда они нас всё–таки повязать решили: Я, набрав любимых роз, первым домчался до Синодской арки, ведущей на Красную, и оглянулся назад (хоть в соляной столп не превратился!).
Там, петляя и перепрыгивая через ограду, вензеля выписывали все остальные, но круче всех был бегущий букет длиннющих гладиолусов в хайкингах: это был Лёшка Боцман, и так невысокий, да ещё и букетик ростом и объёмом с себя прихватил!
Ну, окрестные проходные мы–то получше их знали, так, с вылетом на Бульвар Профсоюзов и обратно, испарились!
А цветы мы, всё–таки, и после постоянно таскали, да и потом на Канал Грибоедова без них никогда не приходили!
СКВОТ
Ты говоришь, что сквот на Грибоедова был более уютный? Полностью согласен! Но разгадка тут, скорее, крылась в его отдалённости от «Треугольника» и в обилии других вписок по дороге: кто–то оставался у Ярочкина на Красной, кто–то на Почтамской у Матроскина, кто–то у Крюкова канала вместе с Лёшкой Уфимским, а кто–то не мог пройти мимо Декабристов, где была большая квартира, ныне покойных, Ёза и Янки Ишмуратовых.
В общем, по дороге, отряд то и дело недосчитывался очередного бойца, и до места назначения добирались лишь самые стойкие, такие, как мы с Ингером (Железновым) и Валеркой Блэйком. Причем последние иной раз приносили меня на своих плечах.
На Канале было клёво, даже, кажется, и телефон был! Плюс вечно несливающий бачок унитаза, который мы с Блэйком периодически пытались починить, да только практики из нас хероватые получились: как инженеры по образованию, конструкцию устройства секли на ноль, а вот чтобы качественно исправить…
Недавно вспоминали, как какая то интеллигентная барышня туда зашла, передать кому то что то. А потом, перепуганная, жаловалась, что она по ошибке заглянула не в ту комнату, а там четверо полуобнаженных фавнов вокруг трехлитровой банки пива распевали под гитару оперными голосами из «Мамы» Боярского: «Ля–ля–ля-ля–ля, была я на ярмарке, ля–ля–ля стою у дверей… ля–ля–ля вернулась с подарками…
Ну, я это пел, каюсь, а что до того, что все в трусах (хорошо, хоть в них!) — так ведь лето, жарко было!
Если помнишь, мы с Ингером крайнюю комнату занимали: обычный безмебельный пенал с видом на Канал. Так вот его, как прирождённого дизайнера, отсутствие оной мебели сильно беспокоило: мне на это было — как от Крестов до Алькатраса, два матраса по углам присутствуют, и ладно!
Хрен с ним, если бы он только по поводу неё сокрушался, так нет, творческая натура художника требовала выхода, причём немедленно!
Как–то раз, возвращаясь, то ли с Казани, то ли с Трёх Углов, навестив все попутные пьяные углы и затарившись «Ркацители» по 4 рубля под завязку, с трудом поднявшись по лестнице, открываю дверь в нашу комнату и ни хрена понять не могу: передо мной ОКНО!
Этот гибрид Нимейера и Церетели приволок откуда–то огромную раму от пола до потолка, со стёклами и форточкой (слесарь Полесов, блин, без мотора), и водрузил её ровно посередь комнаты! Намертво!
Я это тогда даже как глюк не воспринял: просто есть преграда, которая мешает мне пробраться к моему матрасику, который мне сквозь неё и виден, к тому же!
Теперь рассказ Ингера:
— Лежу я, никого не трогаю, Кастанеду почитываю. Думаю, вот, сейчас Рыжов заявится, принесёт чего–нибудь (ага, а я уж и костерок развёл, и веточек подбросил, этих, как их там… можжевеловых! Чтобы дымок пах!). Тут открывается дверь и на пороге выплывает тот самый ёжик из сильного тумана, с авоськой сушняка.
Окидывает взором комнату, видит постель, видит препятствие, секунду думает, подходит к раме, открывает ФОРТОЧКУ, просовывает в неё и аккуратно ставит на пол драгоценную ношу, а после с невообразимыми матюгами сквозь неё же втискивается сам!
И ведь влез! И ни одного стекла не побил!
…Чудесное было там место! И балкон, нависающий над каналом, и тополя на набережной, и даже бомжи с алкоголиками по округе какие–то симпатичные!
ПРО ФОРТОЧКИ
Порой от набережных мы возвращались всё ж не только на общераспространённые между всеми нами вписки.
Приходит на ум замечательный адрес: квартира Саши Фишмана на улице Социалистической (занесло, блин, диссидента!), название которой служило детерминантой степени опьянения: тут и по трезвяни–то не каждому дано с первого раза произнести, а так — всё, сливай воду!
Его диссидентство, впрочем, было сродни его же постоянной озабоченностью в определённом плане: до кратковременного удовлетворения, после чего оно переходило в постоянную хмурую озадаченность. Дело в том, что Саша очень любил отлавливать барышень где–нибудь в районе «Треугольника», очаровывать их рассказами о «гибели русской демократии» и приводить их домой под покровом ночи на чашку «чего получится».
А, так как он усиленно играл в либерала (или же являлся таковым), то приводил к себе домой — (э-э! с другими целями!) — просто переночевать, подкормить, да и просто попьянствовать и прочих представителей нашей разношёрстной тусовки, т. е мужское население. В частности, меня и, ныне покойного, Маршала.
И вот тут у него случались накладки…
Дело в том, что мы с Олегом очень быстро просекли, каким макаром пролезть в квартиру без ведома хозяина (P. S ментам: с его же благосклонного к тому отношению!), не дожидаясь его прихода. Всё очень просто: стояк парадной вплотную примыкал к стенке с Сашкиным окном, а перешагнуть из окна на карниз соседнего, нырнуть в форточку, да открыть фрамугу, а потом и входную дверь — ребёнку под силу!
Так ведь ребенку–то — да, ему сам Бог (или кто Там?) велел! И телосложение, и вес и габариты позволяют! А в варианте с нами — чуть сложнее, но, обо всём по порядку…
Накладок было с этой впиской больше, чем одна, я Сашку хорошо понимаю, и даже сочувствую: приходишь домой с очарованной сударыней, а там — два упыря, пожрав всю имеющуюся съедобную и несъедобную провизию, радостно предлагают тебе остатки сушняка, вопрошая: «Пить будешь?».
В ту ночь мы отправились опережать нашего местного Сахарова в компании ещё и Коли Барабанова (группа «Спокойной Ночи!»). Поднявшись на нужный этаж, открыв окно на улицу, я, привычно дотянувшись до соседней форточки, нырнул внутрь.
Фишман не поставил наружную раму на верхний и нижний замки…
Фрамуга, тоскливо скрипнув, начала поступательно–возвратные движения, стеная всеми своими дореволюционными петлями (Господи, хорошо не современными, сделаны на совесть!). Я застрял, не имея точки опоры, как Винни Пух в норе у Кролика, правда, задницей наружу, и хмуро раскачивался на уровне четвёртого этажа дома дореволюционной постройки на оконной раме.
