тем находилась в совершенно ином месте.
Раз, два. Удар сердца, еще удар. Прежде я не заглядывала так глубоко. Переплетя свои пальцы с пальцами сестер, я мысленно устремилась в самое средоточие жизненной силы Света. Туда, где ветвистый узор превращался в нити, рассыпающиеся черным пеплом от соприкосновения с жаром раскаленной кочерги.
Не дать нитям распасться, узору с полотном – обуглиться и разойтись. Я завязывала узелки так быстро, как могла. Это было тяжело – рана, полученная братом, мало напоминала те пустяковые проплешины на рисунке жизни, что я с иголкой в руках чинила прежде. Я не думала о том, насколько аккуратными и крепкими получаются стежки. Не до того. Продержаться, дать брату силы на поединок. А после его победы я все исправлю, обещаю.
Ниточка к ниточке, узелок за узелком. Ни разу прежде мне не приходилось делать ничего подобного, но, когда раздался восторженный вопль зрителей, я поняла: получилось. Брат, несмотря на ранение, продолжил сражаться.
Внезапно барабаны стихли. Меня обступила гнетущая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием сестер. Раздался громкий всплеск воды, когда кто-то из соперников ушел под воду.
Я не сразу поняла, что им оказался Свет.
Нити жизни распадались в моих руках. Они истончались, оставляя вместо себя лишь пепел. Слишком много черных пятен на рисунке жизни. Слишком много… Я металась, пытаясь залатать узор, но не успевала. Я была слишком слаба для такой работы. Мне не хватало дара или, возможно, опыта, чтобы поспеть за всем. Я ненадолго вынырнула в настоящий мир, чтобы взглянуть на Света обычным зрением. Брат медленно поднялся из-под воды. На плече виднелась глубокая рана, но она пугала не так сильно, как сочащийся кровью бок. Свет, стоя на покачивающихся от слабости ногах, обвел взглядом берег с застывшими на нем зрителями. Воин позволил ему это сделать, а затем…
Толпа вскрикнула, я покачнулась. Я уже знала то, что для других станет открытием: рана, нанесенная Воином, оказалась смертельной. Для моего брата все было кончено, но я не хотела в это верить.
Я жаждала все исправить. Собрать пепел и им начертить новый узор. Ведомая страхом, злостью и отчаянием, я сделала то, чего делать было нельзя: сплела нити брата с собственной жизнью.
– Кара, у тебя кровь течет из носа, – испуганно прошептала Рони.
Я вытерла нос пальцами, чувствуя, как на них осталось что-то теплое и липкое. Перед глазами все плыло, я видела лишь расползающийся узор собственных нитей.
С каждым мгновением он становился тоньше, бледнее. Сила, что раньше питала меня, исчезала – будто река поменяла русло и воды хлынули в другой источник.
Я стиснула зубы, сдерживая крик. На грудь словно опрокинули котел раскаленного свинца. Дышать стало больно, почти невозможно.
– Кара, у тебя под ногтями тоже кровь…
Я снова ощутила на себе чужой взгляд – ищущий, встревоженный. Он принадлежал не сестре и буквально вырвал меня из океана боли, в котором я растворялась.
Я отчетливо поняла, что, если не отпущу Света, сама шагну за ним. Только благодаря мне его сердце еще бьется, но каждый жадный вдох брата лишь оттягивает неизбежное. И цена этой отсрочки – моя жизнь.
В этот момент я согнулась, не в силах сделать вдох. Удар в живот был настолько болезненным, будто его нанесли мне, а не брату. Это оказалось слишком. Нашу тонкую связь будто с размаху разрубили топором, и я потеряла брата. Во всех смыслах. Я больше не видела Света изнутри, но и снаружи мой взгляд его не отыскал – брат с головой ушел под воду.
Кажется, я закричала. Не знаю зачем. Я уже понимала, что он ничего не чувствует, последний удар сердца раздался, когда порвались связывающие нас нити.
Как в вязком кошмаре, я наблюдала за соперником. Тот нырнул, а затем встал над водой с телом брата. Если у толпы еще оставались сомнения, то я знала наверняка: Свет уже не очнется.
Минуты показались часами. Жрец склонился над телом Света, опустил голову ему на грудь в надежде поймать прерывистое дыхание, а затем тяжело поднялся. В наступившей тишине он чуть надломленно, но достаточно громко, чтобы услышали все, провозгласил:
– Поединок окончен. Свет, сын короля, погиб. Воин, одолевший его в честном бою, может готовиться к коронации. Если через три дня никто не бросит ему вызов, он станет королем Тринадцати кланов.
Жрец первым опустился на одно колено перед победителем поединка, а за ним и все остальные. Я рухнула на землю, не видя ничего и никого вокруг. Впервые в жизни я упала в обморок, но, признаться, была этому даже рада.
– Кара, нас убьют на рассвете?
– Нет, милая. Нам дадут три дня на молитвы и скорбь и лишь по истечении этого времени отправят к предкам-зверям.
Шута прижалась ко мне справа, Рони – слева. Первую ощутимо потряхивало, она не замолкала ни на минуту, вторая часто-часто всхлипывала, но молчала.
– Это будет больно?
Воин, заходивший час назад в мои покои, где нас с сестрами заперли (собственно, всего лишь приставили стражу ко входу, дверь на ключ никто не запирал, но легче от этого не становилось), отозвал меня в сторонку и сказал, что ему придется убить нас, – таковы правила. Смерть наша будет безболезненной, ибо он не желает нам зла. Нам дадут выпить яд, а затем отведут к ритуальному костру. К тому моменту, как наши тела заполыхают, распространяя по округе зловоние горелого человеческого мяса, мы уже будем мертвы.
Когда Воин произнес все это так же спокойно, как до того убил моего брата, – с равнодушием делового человека, выполняющего неприятную работу, – я подумала, что не могу даже вцепиться ему в горло. Я слаба, он убьет меня на месте, но не это пугает. Как переживут свою участь девочки, оставшись без моей поддержки? Каково им будет в одиночку ждать смерти? Хватит ли смелости выпить яд, или, запаниковав, они взбунтуются и навлекут на себя более болезненную смерть?
Я смотрела в спину удаляющегося Воина, обнимала сестер и ненавидела. Ненавидела его за смерть брата, ненавидела себя за никчемность. Будь я мужчиной, меня бы с детства обучали воинскому мастерству. Будь я мужчиной, могла бы вызвать своего врага на ритуальный поединок. Но я родилась женщиной. Всего лишь женщиной, и уже не имело значения, кем был мой отец и какой клан признал меня своей.
Закрытого окна коснулся сумрак ночи, но сестры все еще не легли спать, и я не гнала их в постели. Разложив любимую мамину мозаику в виде объединенного знамени Тринадцати кланов, мы собирали ее при свете одной-единственной свечи – больше нам не принесли, и требовать я ничего не стала.
Раздался стук, почти сразу оборвавшийся звуком распахнутой двери. Я подняла голову. В покои, аккуратно ступая тяжелой подошвой по толстому дорогому ковру, вошел
