Агния была единственной дочерью богатых и знатных людей и доводилась двоюродною сестрой Фабиоле. Несмотря на разницу лет, Фабиола нежно любила ее. Мы уже сказали, что Фабиола была властной и высокомерной. Только два лица могли укротить ее нрав: Евфросиния и Агния. Фабиола принадлежала к числу тех женщин, которые не умеют любить вполовину и, полюбив раз, любят всем сердцем и готовы сделать все для любимого человека.
— Дожидайся меня в прихожей, — шепнула Агния проходившей мимо Сире.
— Как это мило с твоей стороны! Спасибо, что ты зашла, — сказала Фабиола Агнии, — ты останешься ужинать с нами. Отец пригласил двух приезжих иностранцев, и я должна принять их. Один из гостей мне любопытен. Это Фульвий, о богатстве, уме и талантах которого кричит весь Рим, хоть никто точно не знает, кто он и откуда к нам появился.
— Не благодари меня, милая Фабиола, — ответила ей Агния, — я сама рада, когда родные отпускают меня к тебе.
— А ты, как и всегда, одета в белое, — сказала Фабиола, осматривая Агнию, — и опять без серег, без колец и без ожерелья! Ты похожа на весталку или на невесту. Но что это? — не крикнула вдруг Фабиола, что это за пятно? Это кровь! Иди переоденься; я сейчас прикажу дать тебе одну из моих накидок. Ни за что, — сказала Агния, — правда, это кровь, и кровь бедной невольницы, но в моих глазах она благороднее и чище моей и твоей крови.
Фабиола поняла, что Агния была свидетельницей ее низкого поступка, и что Сира, проходя мимо Агнии, испачкала ей платье. Она чувствовала себя униженною, она стыдилась самой себя, но не хотела показать этого, и потому сказала с досадой и горечью: — Тебе, верно, хочется перед всем светом обличить мой неукротимый и заносчивый нрав и объявить всем, что я слишком строго наказала дерзкую рабыню?
— Нет, нисколько; я хочу сохранить это пятно, как воспоминание об уроке, данном мне бедною невольницей. Она показала мне, как безропотно надо выносить физическую и нравственную боль.
— Что за странная мысль! Право, Агния, я всегда находила, что ты слишком много придаешь значения этим тварям. Да кто они такие?
Такие же люди, как и мы с тобой, — сказала Агния, — одаренные таким же разумом, такими же чувствами. С этим спорить невозможно. Они члены той же семьи, что и мы; тот же Бог, который даровал нам жизнь, даровал ее и им, и если Он — Отец наш, то невольники и невольницы — наши братья и сестры.
Раб — мой брат! Рабыня — моя сестра! Да избавят нас от этого боги! -воскликнула Фабиола в ужасе. — Эти твари — наша собственность, и они должны делать и думать все, что им прикажут их господа.
— Ну полно, — сказала кротко Агния, — не сердись. А ведь верно, что простая невольница сейчас оказалась выше тебя по сердечности, по твердости духа, по терпению и кротости? Не отвечай мне! По твоему лицу вижу, что ты сознаешь это. Я бы не хотела, чтобы с тобою опять случилось то же самое. Прошу тебя, исполни мою просьбу.
— Все, что тебе угодно; ты знаешь, я ни в чем тебе не отказываю.
— Продай мне Сиру. Ведь будет неприятно видеть ее около себя после того, что случилось.
— Напротив того, Агния, мне хочется на этот раз победить чувство гордости; я чувствую к ней нечто похожее на... право, не знаю, как сказать! Она такая странная! Я в первый раз испытываю какое-то мне самой непонятное чувство в отношении к рабыне.
— У меня она будет счастливее, — настаивала Агния.
— Конечно, — ответила Фабиола, — кто может быть несчастлив с тобой? Все люди, близкие к тебе, счастливы: это дар, и я никогда не видала такой семьи, как ваша. Вы все, как и Сира, придерживаетесь этой странной школы и не различаете рабов и людей свободных. В вашем доме на всех лицах читаешь спокойствие, мир, счастье, все весело работают и исполняют свои обязанности. Никто ничего не приказывает, а дело делается, Я всегда думала, — продолжала Фабиола, смеясь, — что к той комнате, куда ты никого не пускаешь и которая всегда заперта, ты спрятала какие-нибудь чары и приворотные зелья. Если бы ты была христианка и тебя отдали бы зверям на растерзание, я думаю, и они не бросились бы на тебя, а легли бы послушно у твоих ног. Но что ж ты глядишь на меня так грустно? Ведь я шучу, разве ты не видишь?
— Агния, смотревшая действительно задумчиво и печально, вдруг встрепенулась и сказала:
— Ну что ж, на свете и не то еще случается! Если бы тикая ужасная участь ожидала кого-нибудь, то именно Сиру я бы хотела иметь рядом: отдай мне ее!
— Полно, Агния, клянусь, я шутила, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы вообразить себе, что подобные ужасы возможны. что такое страшное несчастье может постигнуть тебя. Что же касается Сиры, то это правда, она способна жертвовать собою. В прошлом году во время твоего отсутствия я опасно заболела; все невольницы боялись подходить ко мне, чтобы не заразиться, и кормилица должна была бить их, чтобы заставить их прислуживать мне. Одна Сира не отходила от меня ни днем, ни ночью; она без устали ухаживала за мною, и я думаю, что отчасти ей я обязана моим выздоровлением.
— И ты не полюбила ее за это всем сердцем? — спросила Агния.
— Полюбить? Полюбить рабыню?! Да разве это можно?! Какое ты еще дитя! Я щедро наградила ее. дала ей денег, подарила разных вещей. Однако я не знаю, куда она девает деньги и вещи, которые я ей дарю. Другие невольницы уверяют меня, что она ничего не хранит, что у нее ничего нет на черный день, говорят, что она всегда делит свой обед с какою-то слепою девочкой.
— Отдай мне Сиру, — сказала Агния с жаром. — ведь ты обещала мне сделать все, о чем я тебя попрошу. Отдай мне ее! Назначь какую хочешь цену и позволь мне нынче же увести ее с собою.
— Ну, пожалуйста, какая ты неотвязная! Я не могу тебе перечить. Пришли завтра кого-нибудь к управителю моего отца, пусть они договорятся. А теперь пойдем к отцу и его гостям.
— Ты забыла надеть свои серьги и ожерелья.
— Ладно, в этот раз я обойдусь и без них; я сегодня что-то не расположена наряжаться.
III
Они нашли всех гостей Фабия в комнате, назначенной для приемов и ужинов. На этот раз был не пышный пир, а обыкновенный ужин в обществе нескольких друзей и хороших знакомых.
Не будем подробно описывать блюда, находившиеся на столе в этот вечер. Как мы уже сказали, отец Фабиолы любил пожить в свое удовольствие и не жалел денег.
Когда девушки вошли в гостиную, Фабий поцеловал дочь и тотчас заметил, что на ней не было ни одной драгоценной вещи. Фабиола покраснела и не знала, что отвечать отцу. Ей опять стало стыдно и не хотелось признаться, что вспыльчивость довела ее до того, что она ранила рабыню; какое-то раздражение, смешанное с недовольством собою, помешало ей заняться туалетом. Агния поспешила выручить подругу; она сказала шутя, что Фабиола не хотела, вероятно, появиться во всем блеске роскошного наряда с нею, одетого так просто, чтобы не затмить ее собою. Эта невинная фраза послужила поводом к шуткам, которые привели Агнию в замешательство. Фабий, смеясь, уверял Агнию, что пора ей подумать о женихах и замужестве и больше заботиться о своих нарядах, что она уже не дитя, а почти взрослая девушка. Бедная Агния смутилась и поспешила оставить Фабия, возвратившись к подруге, разговаривавшей с гостями.
Мы упомянем о некоторых из них и, во-первых, о Кальпурнии — человеке начитанном, но страшно нудном, надоевшим всем своею ученостью. Это был плотный, высокого роста мужчина с короткой, толстой шеей, как будто вросшей в его туловище. Такие короткие и толстые шеи всегда придают человеку незавидное сходство с каким-нибудь сильным, но тупым животным. Второй гость был Прокул, он жил в доме Фабия и любил хорошо поесть. Кроме этих двоих, были и другие, более интересные люди. Между ними выделялся умом и красотой молодой офицер преторианской гвардии Себастьян, находившийся в дружеских отношениях с семейством Агнии и Фабиолы. Ему не было и тридцати лет, но будущность его была уже обеспечена; он был любимцем обоих императоров, Диоклетиана на Востоке и Максимиана в Риме, и мог надеяться на самую блестящую карьеру.[2] Одет он был очень скромно, был прост и в обращении; разговор его, серьезный, умный и занимательный, привлекал к нему общество. Все любили говорить с ним, все любили его слушать.
Себастьян был представителем лучшей молодежи того времени. Он славился своею щедростью, благородством, мужеством и добротой. Рядом с ним, будто для контраста, стоял красавец Фульвий, новая звезда римского общества, о котором Фабиола говорила Агнии. Он был молод, щегольски одет, речь его была изысканна, но с легким иностранным акцентом. Его подчеркнутые учтивость и светскость многим уже начинали казаться приторными. Кольца на руках, золотые вещи на платье свидетельствовали о внимании, которое он уделял своему наряду, и соответствующих денежных расходах. Фульвий появился в Риме внезапно. При нем был только старый слуга, по-видимому, очень к нему привязанный. Никто не мог с уверенностью сказать, был ли он рабом, вольноотпущенником или же другом Фульвия. Слуга отличался смуглым цветом лица и говорил с Фульвием на незнакомом языке. Он обладал довольно отталкивающей наружностью, а в глазах было что-то звериное, и другие слуги его боялись.
