Фульвий замолчал. В эту минуту все встали из-за стола, начались прощания и разъезд гостей.
IV
Пока гости ужинали в зале Фабия, Сира пришла к кормилице Фабиолы, Евфросинии, которая перепугалась, увидев ее рану. Евфросинья обмыла рану и перевязала ее.
— Бедняжка! — сказала она. — Но что ты сделала такое, чтобы заслужить гнев нашей госпожи? Тебе, должно быть, очень больно? Сильно же ты, вероятно, провинилась перед ней, если она так разгневалась. И сколько крови! Боги мои, да что ж ты такое сделала?
— Я осмелилась спорить с ней.
— Спорить? Спорить с госпожой? Бессмертные боги! Да ты рехнулась? Слыханное ли это дело, чтобы раба могла спорить с госпожой, как наша! Сам Кальпурний побоится спорить с ней! Теперь я не удивляюсь, что она... так взволновалась, что и не заметила, как поранила тебя! Однако ты молчи и никому не рассказывай! Не надо, чтобы знали, что... что... ну, что ты спорила с нею. Это не сослужит тебе добрую службу. Нет ли у тебя хорошенького шарфа? Я перевяжу им твою руку, будто ты принарядилась, вот и не будет видно твоей раны, никто ее не заметит. Но это у твоих подруг много нарядов, а у тебя ничего нет; ты, кажется, совсем не любишь наряжаться. Я пойду погляжу.
Евфросинья вошла комнату невольниц, смежною со своей комнатой, отворила сундук Сиры и, перерыв все, что там лежало, нашла на дне его покрывало, украшенное жемчугом и драгоценными камнями. Она удивилась, что у Сиры оказалась такая дорогая вещь. Напрасно покрасневшая Сира просила ее оставить покрывало в сундуке, позволить ей не надевать его, говорила, что невольнице не пристало носить такую дорогую вещь, которую она хранит только в воспоминание о своей родине и иной участи в доме отца и матери. Но Евфросинья, желая скрыть от других поступок Фабиолы, заставила Сиру обвязать руку покрывалом.
Сира вышла в маленькую прихожую, находившуюся около комнаты привратника, где невольницам позволялось принимать своих родных и друзей, Она держала в руках корзину, накрытую полотном. Вскоре туда пришла девушка лет шестнадцати или семнадцати, бедно, но чисто одетая. Она бросилась на шею Сиры и прижалась к ней. Девушка была очень хороша собой, но слепа от рождения.
— Садись, Цецилия, — сказала ласково Сира .и повела ее к столу. — Я принесла тебе вкусный ужин. Поешь.
— Мне кажется, что я и так всякий день отлично у тебя ужинаю.
— Да, верно, но сегодня госпожа прислала мне со своего стола лучшие блюда.
— Какие вы обе добрые! А уж ты, так прямо не знаю, что и сказать. Почему же ты сама не попробуешь этих вкусных блюд?
— Честно говоря, мне приятнее смотреть, как ты их ешь. Ты, бедненькая, наверное, устала?
— Послушай, Сира, это не годится. Я не могу есть как богатые, одеваться, как богатые, чужими трудами и подачками. Я разделю охотно с другими бедняками, что мне дают, но не могу лишить тебя ужина; это уж было бы совсем нехорошо с моей стороны.
— Ну, ладно, ладно! Я отдам половину ужина подругам, а мне самой, право, сегодня есть не хочется.
Сира направилась в комнату невольниц и отдала им серебряное блюдо, присланное Фабиолой. Рабыни были завистливы, жадны и не понимали, почему Сира раздавала все, что у нее было; но скоро они перестали удивляться и, не задумываясь, пользовались ее добротой. Они спокойно съедали ее ужин и столь же спокойно брали у нее все, что она предлагала, не испытывая при этом благодарности. Рабство лишило их способности ценить доброе к ним отношение.
Войдя в комнату невольниц, Сира сняла шаль с руки, чтобы не давать повода к расспросам, откуда у нее появилась такая дорогая вещь. Выходя, она снова надевала ее, боясь упреков Евфросиньи. В этот момент Сира увидела Фульвия. Она побледнела и тотчас спряталась за колонну. Колени ее подгибались и сердце билось так. что казалось, готово было выскочить из груди. Вне себя от страха она перекрестилась и, собрав все силы, бросилась к двери и быстро выбежала наружу, не заметив при этом, что слабо надетая перевязь соскользнула с се руки.
Взгляд Фульвия, не увидевшего Сиру, упал на покрывало. Подняв покрывало, Фульвий побелел. Глаза его с ужасом остановились на кровавых пятнах. Осмотревшись, он быстро спрятал покрывало под плащ. Бледный и встревоженный, Фульвий возвратился домой, позвал слугу и заперся с ним. Не говоря ни слова, он положил перевязь на стол перед зажженной лампой. Старик-слуга взглянул на нее и замер. Несколько минут они молча рассматривали ткань.
— Это, несомненно, та же ткань, — сказал слуга, — и однако она умерла, — это также не подлежит сомнению.
— Ты уверен в этом, Эврот? — спросил Фульвий, пристально смотря на него.
— Уверен настолько, насколько может быть уверен человек, который видел умершую собственными глазами. Где ты нашел покрывало, и откуда на нем кровь?
— Все это я расскажу тебе завтра; сейчас я слишком устал.
Может быть, эта кровь — знак грядущего мщения?
— Какая чушь! Видел ли кто-нибудь, что ты поднял этот... это покрывало?
— Никто не видел.
— Значит, мы в безопасности. Пусть лучше оно будет в наших руках, чем в чьих-либо других. Ночью придумаем, что делать.
— Да, хорошо, только ложись спать в моей комнате. Оба улеглись, — Фульвий на громадной кровати, а Эврот — рядом на низкой постели. Последний долго не спал и пристально глядел на лицо Фульвия, сон которого был тревожен: Фульвий метался и бредил. Ему снилось, что он в далекой стране, в красивом городе, построенном на берегах реки. От берега отчаливает галера, раскачиваемая волнами, и чья-то рука машет ему на прощанье богато вышитым покрывалом. Потом возникает другая сцена. Корабль в море его носит страшная буря, и на мачте привязано и развевается то же покрывало. Корабль разбивается об утесы; раздается страшный вопль, и все исчезает под черными, разъяренными волнами. Только конец мачты еще виднеется из-под волн, и покрывало все еще развевается на ней! Но вдруг посреди черных морских птиц появляется черная фигура; она летит, махая большими, блестящими крыльями. В руке у нее дымится зажженный факел. Черная фигура приближается к покрывалу, срывает его и, летя, распускает его перед собою с гневом и ненавистью, но на нем уже не видно богатого шитья, а только одно слово горит огненными буквами: «Мщение!».
V
Когда Фульвий вышел из дома, Сира пришла в себя от страха и направилась к Цецилии. Бедная слепая окончила свой ужин и дожидалась подруги. Сира принесла воды и вымыла ей руки и ноги, по тогдашнему христианскому обычаю, потом расчесала ей волосы и заплела их в косы.
В эту минуту появилась Агния; ее провожала Фабиола. Агния, остановившись у двери, показала Фабиоле рукою на Сиру и Цецилию. Слепая сидела на стуле, а Сира все еще расчесывала ее густые волосы; на столе стояли остатки ужина, Фабиола была тронута. Ей еще никогда не приходилось видеть женщину, которая бы отдавала бедным свой ужин и добровольно принимала на себя обязанности служанки. Она тихо сказала Агнии:
— Эта невольница уже доказала, что она одарена умом, а теперь доказывает, что у нее редкое сердце. Когда ты спросила у меня вечером, как я могла не полюбить ее, рабыню, то я удивилась; но теперь, мне кажется, что я могла бы полюбить ее, и я жалею, что согласилась уступить ее тебе.
Вскоре Фабиола простилась с Агнией и вернулась в свои покои. Агния подошла к Цецилии.
— Так вот в чем твоя тайна, Цецилия! — сказала она. — Ты не хотела обедать у меня потому, что обедала и ужинала у Сиры. У меня есть для вас радостная новость. Сира! Фабиола уступила тебя мне и с сегодняшнего дня мы будем жить вместе, как сестры.
Цецилия захлопала в ладоши и, обняв Сиру, воскликнула:
— Ах, как я рада! Милая, милая Сира!
Сира была глубоко тронута и дрожащим от волнения голосом ответила Агнии:
— Как ты великодушна, Агния! Ты всегда заботишься о других и всегда ищешь, кому бы помочь. Ты подумала и обо мне... Ты не прошла и мимо меня. Благодарю тебя, но я не могу расстаться с этим домом. Уверяю тебя, что мне хорошо здесь живется.
— Но ты будешь свободна, — сказала Агния. — Я завтра же отпущу тебя на волю.
— Да, конечно; правда, я не родилась невольницей, и только обстоятельства... воля Божия привела меня сюда.
Она заплакала. Цецилия и Агния молчали. Наконец Сира успокоилась и твердо сказала:
— Я говорю тебе, что воля Божия привела меня сюда и указала мне путь, по которому я должна идти, забыв о собственном счастье. Я вижу свою цель; не идти к ней я сочту великим грехом; мне нужно остаться при Фабиоле.
— Объясни мне, почему? На что ты надеешься?
— Я молюсь об одном, — и это моя цель. Пусть будет так, как Богу угодно, но я отдаю этой цели всю свою жизнь, и прошу тебя, милая, добрая, не становись между мною и ею.
— Как хочешь, Сира, как хочешь, милая сестра! Позволь мне так называть тебя. Оставайся на том пути, который ты избрала. Он прекрасен, и ты должна достигнуть своей цели, если так горячо стремишься к ней, что ставишь ни во что собственное счастье и собственную свободу.
