Тарик кивнул пожилому мужчине и ответил традиционным жестом.
В небе над ними раздался крик Зораи, требующей немедленного внимания. Тарик покачал головой в притворном раздражении и свистнул ей. Она спикировала вниз с диким, пронзительным писком, из-за чего вторая часть двора тоже обезлюдела. Снова самка сокола приземлилась на вытянутую руку Тарика в лунчатой манкале и начала чистить клювом перья, пока он нес ее в конюшню, чтобы покормить.
– Тебе не кажется, что эта птица слегка… испорчена? – Рахим наблюдал за соколом, пока тот заглатывал без передышки целую полосу сушеного мяса.
– Она лучший охотник в королевстве.
– Между тем я убежден, что проклятой птице могли бы простить и убийство. Ты так не думаешь?
Прежде чем Тарик смог возразить, один из наиболее приближенных советников его отца появился в арке, неподалеку от передней.
– Сагиб? Эмир просит вашего присутствия.
Тарик нахмурил брови.
– Что-то случилось?
– Недавно приехал посланник из Рея.
– И это все? – хмыкнул Рахим. – Письмо от Шази? Едва ли оно требует формальной аудиенции.
Тарик продолжал изучать советника, всматриваясь в глубокие морщины, искажающие его лоб, и плотно переплетенные пальцы.
– Что случилось?
Советник уклонился от ответа.
– Пожалуйста, сагиб, пойдемте со мной.
Рахим последовал за Тариком и советником в мраморный вестибюль с колоннами, мимо открытой галереи с выложенным мозаикой фонтаном. Вода, искрясь, выливалась ровным потоком из пасти льва, изготовленного из позолоченной бронзы.
Они вошли в главный зал, где за низким столиком вместе с женой сидел Насир аль-Зияд, эмир четвертой из самых богатых крепостей Хорасана. Их ужин стоял перед ними нетронутым.
Было очевидно, что мать Тарика плакала.
Он застыл на месте.
– Отец?
Эмир, вздохнув, поднял на сына обеспокоенный взгляд.
– Тарик, мы получили письмо из Рея после обеда. Оно от Шарзад.
– Дай его мне. – Просьба была короткой и мягкой.
– Оно адресовано мне. Там есть часть, предназначенная и для тебя, но…
Мать Тарика, расплакавшись, промолвила:
– Как такое могло произойти?
– Что случилось? – повысив голос, потребовал ответа Тарик. – Дай мне письмо.
– Уже слишком поздно. Ты ничего не сможешь сделать, – вздохнул эмир.
– Сначала Шива. Потом моя сестра, раздавленная горем, отняла у себя жизнь. – Она вздрогнула. – А теперь Шарзад? Как такое могло случиться? Зачем? – всхлипывала мать Тарика.
Тарик остолбенел.
– Ты знаешь почему, – прохрипел эмир низким голосом. – Она поступила так из-за Шивы. Для Шивы. Для всех нас.
При этих словах мать Тарика встала из-за стола и выскочила из зала, с каждым шагом ее рыдания становились все громче.
– О господи! Шази, что же ты наделала? – прошептал Рахим.
Тарик оставался неподвижным, выражение его лица было пустым и непроницаемым.
Эмир встал и направился к сыну.
– Сынок, ты…
– Дай мне письмо, – повторил Тарик.
С мрачным смирением эмир протянул сыну свиток.
Знакомые каракули Шарзад, написанные такой же, как и обычно, властной и тяжелой рукой, плыли по странице. Тарик прекратил чтение, когда она начала обращаться прямо к нему. Извинения. Слова сожаления о ее измене. Благодарность за его понимание.
Достаточно. Он не мог этого выдержать. Не от нее.
Он смял край свитка в кулаке.
– Ты ничего не можешь сделать, – повторил эмир. – Свадьба – она сегодня. Если у нее получится… если…
– Не говори так, отец, прошу тебя!
– Это должно быть сказано. Это правда, неважно, насколько жестокая, она должна прозвучать. Мы обязаны справиться с этим как семья. Твои тетя и дядя не смогли пережить утрату Шивы, и посмотри, что произошло после смерти их дочери.
Тарик закрыл глаза.
– Даже если Шарзад выживет, мы ничего не можем поделать. Все кончено. Мы должны принять это, какой бы сложной ни казалась ситуация. Я знаю, что ты к ней чувствуешь; я полностью это осознаю. Тебе понадобится время. Но потом ты поймешь: счастье можно найти и с кем-то другим, поймешь, что в мире есть и другие девушки. Со временем ты увидишь, – сказал эмир.
– В этом нет необходимости.
– Что ты имеешь в виду?
– Я уже все понял. Полностью.
Эмир удивленно взглянул на сына.
– Мне ясны твои доводы. Все. А сейчас я хочу, чтобы ты понял мои. Я знаю, что в мире есть и другие женщины. Я знаю, что, возможно, смогу найти своего рода счастье с другой девушкой. Со временем, думаю, многое может произойти.
Эмир кивнул:
– Хорошо, Тарик, это к лучшему.
Рахим ошарашенно смотрел на них.
Тарик продолжил, и серебро мерцало в его глазах.
– Но ты должен понять и это: не важно, сколько идеальных девушек я встречу на своем пути, для меня существует лишь Шарзад. – Сказав это, он бросил свиток на пол и, повернувшись на каблуках, распахнул двери ударом ладоней.
Рахим обменялся с эмиром задумчивым взглядом, прежде чем последовать за Тариком. Тем же путем они вернулись обратно во двор, и Тарик жестом показал, чтобы привели лошадей. Рахим молчал, пока к ним не подвели обоих коней.
– Какой у нас план? – мягко спросил он. – У тебя же есть хотя бы какой-то?
Тарик помедлил.
– Ты не обязан идти со мной.
– Ну и кто теперь глупец? Неужели ты единственный, кто любит Шази? Кто любил Шиву? Мы можем не быть одной крови, но они навсегда останутся моей семьей.
Тарик повернулся к другу:
– Спасибо тебе, Рахим-джан.
Более высокий долговязый парень улыбнулся Тарику.
– Меня еще рано благодарить. Нам по-прежнему нужен план. Скажи, как ты намерен действовать? – Рахим колебался. – Ты и вправду можешь что-то сделать?
Тарик поджал губы.
– До тех пор, пока правитель Хорасана дышит, всегда есть что-то, что я могу сделать… – Его левая рука опустилась на рукоять элегантно изогнутого меча, висящего на бедре. – И я уверен: лучшей линии поведения быть не может.
Разделенные вуалью
Шарзад сидела одна в своей комнате, в центре высокой кровати, заваленной подушками, покрытыми яркими тканями. Кровать окружал тонкий занавес из паутинного шелка, который необычайно свободно раздувался от малейшего дуновения воздуха. Она сидела, прижав колени к груди и обвив пальцами лодыжки.
Ее карие глаза неотрывно следили за дверью.
Девушка оставалась в таком положении бо́льшую часть ночи. Каждый раз, когда она хотела рискнуть и встать с места, нервы грозили выйти из-под контроля.
«Где же он?»
Она громко вздохнула и сжала ноги руками еще сильнее.
Вскоре паника, с которой она упорно боролась последний час, начала угрожающе надвигаться, стремясь к ней, как молот к наковальне кузнеца.
