Он проскочил площадь, свернул в лабиринт узких улочек. Тяжкий топот преследователей эхом метался среди стен, казалось — гонятся отовсюду сразу. Уильям сворачивал наобум, пока вовсе не потерял представление о том, где находится и в какую сторону бежит. Даже когда эхо шагов затихло вдалеке, когда легкие запылали болью, он бежал. Наконец Уильям свернул за угол — и оказался в тупике. Он прислонился к стене, сполз наземь, тяжело дыша. Прислушался, стараясь уловить звук приближающихся шагов, расслышать его сквозь тяжкий шум крови в ушах. Тишина. Уильям вознес хвалу святому-покровителю, Уильяму из Бюри. Удрал!
Паршивый тощий пес зашел в тупик, где сидел Уильям, понюхал, не решаясь приблизиться. А Уильям подумал о вчерашнем трупе, поедаемом бродячими псами. Проведи ночь на этих улицах — и тоже станешь добычей для стаи шавок. Нужно найти еду и безопасное место для ночлега. Он вспомнил монастырь, виденный у въезда в город. Может, примут хотя бы на одну ночь?
Он встал и пошел пробираться сквозь лабиринт улочек. Перед выходом на широкую улицу внимательно осмотрелся, затаившись в тени: не поджидает ли где работорговец или его крепыши охранники? Вроде нет. Он выбрался и зашагал к монастырю. Спустя несколько минут Уильям оказался у площади с изукрашенной колонной, которую миновали вчера. Ему сопутствовала удача. Он ускорил шаг и вдруг заметил у дальнего края площади работорговца верхом на коне. Уильям застыл, испуганный, затем повернулся бежать — но опоздал. Он уперся прямо в охранника.
Тот схватил за правую руку, выкрутил, завернул за спину, приставил к горлу кинжал. Уильям задергался, но острие прокололо кожу, побежала кровь. Тогда Уильям замер. Подъехал работорговец, спешился, приказал что-то охраннику. Страж выкрутил руку сильнее, заставив Уильяма склонить голову. Тот глянул вверх: дородный турок подходил с кинжалом в руке. Уильям плюнул в толстяка, торговец ответил оплеухой, затем приставил кинжал к Уильямову носу.
— Сербест биракмак ону![2] — прокричал кто-то, и работорговец убрал кинжал.
Уильям извернулся и увидел, как через площадь идет к ним стройный, подтянутый, широкоплечий человек в темной кольчуге. На боку его висел меч, и, судя по уверенной походке и мускулистым рукам, человек хорошо им владел. Лицо сильное, резкое, красивое — хотя и со следами нелегкой жизни. Волосы желтые, как песок, необычные для Востока, глаза ярко-голубые. Работорговец присмотрелся к незнакомцу, сплюнул и снова приставил кинжал к носу пленника.
Лонго перевел взгляд с богато одетого турка на парнишку — тощий, кожа да кости, рыжеволосый, совсем молоденький, ни намека на бороду. Не старше пятнадцати и уж точно не с Востока. Кто бы он ни был, Лонго не позволит жирному турку мучить и убить его прямо на площади.
— Сэр, пожалуйста, помогите мне! — взмолился тот по-английски.
— Я сказал, отпусти его, — повторил Лонго по-турецки, обнажая меч.
— Мальчишка — раб, я купил его, заплатил деньги, — ответил турок. — Я поступлю с ним, как сочту нужным.
— Тогда я покупаю его у тебя. — Лонго отцепил от пояса кошель и швырнул, тот шлепнулся у ног турка. Золотые монеты выкатились и сверкнули на солнце. — Думаю, этого более чем достаточно.
Турок опустил кинжал, посмотрел на кошель: там было раза в четыре больше, чем стоил мальчик. Но затем коснулся длинного пореза на щеке, нанесенного Уильямом.
— Мальчишка пролил мою кровь, убил моего слугу и за это поплатится жизнью.
Он занес кинжал, готовясь ударить.
— Мое имя — Джованни Джустиниани Лонго, и если ты убьешь этого отрока, станешь моим врагом.
Загорелое чуть не дочерна лицо турка сделалось нездорового желтого цвета. Он посмотрел на потрепанную кольчугу Лонго, на меч в его руке, на суровое лицо. Пробормотал: Katil Türkin. Опустил кинжал, грубо пихнул парня к Лонго.
— Эфенди, мальчик ваш. Забирайте!
Он подхватил кошель, не озаботившись даже подобрать просыпавшиеся монеты, вскочил на коня и поскакал по улице. Охранник побежал следом. Лонго посмотрел на Уильяма.
— Чем же ты его так сильно разозлил? — спросил он по-английски.
Уильям плюнул вслед работорговцу, повернулся к спасителю:
— Он собирался продать меня в рабство. Я не хотел, чтобы меня продавали.
Уильям подозрительно посмотрел на Лонго.
— А что вы ему такое сказали? Отчего он ушел? Что значит Katil Türkin?
— Погибель Турок. Под этим прозвищем я известен среди них.
— А что вы со мной делать собрались?
— Мне рабы не нужны. Можешь идти, куда пожелаешь.
Паренек не двинулся с места.
— Мне некуда идти. У меня нет ни денег, ни пищи. Хотя бы дайте оружие, чтоб я смог защитить себя.
Лонго сурово посмотрел на него. Что-то — быть может, блеск в глазах или вера в умение с оружием в руках найти свое место в мире — напомнило Лонго о молодости, о временах, когда был таким же юным.
— Мальчик, как тебя зовут?
— Уильям, сэр.
— Сколько лет?
— Шестнадцать.
Лонго глянул недоверчиво.
— Э-э, пятнадцать, сэр, — тут же поправился мальчуган. — В следующем месяце исполнится.
— Уильям, ты очень далеко от дома. Как же ты оказался в Константинополе?
— Мы поплыли за специями, но корабль захватили турки. А меня привели сюда, чтобы продать как раба.
— Понимаю. Ты умеешь биться?
— С кинжалом в руках я могу постоять за себя.
— Уверен?
Лонго вытянул из-за пояса кинжал, швырнул мальчугану — тот ловко поймал.
— Уильям, жизнь моих людей нелегка, — предупредил Лонго. — Мы часто сражаемся, мы не сидим на месте. Лгать не буду: со мной, скорее всего, до старости не доживешь. Но пока жив, можешь снискать славу, сражаясь против турок. Что скажешь?
— Я ненавижу турок. Они убили моего дядю и матросов, с которыми я плыл. Они били меня, продавали в рабство. Я с радостью буду биться с ними.
— Хорошо. — Лонго пожал Уильяму руку. — Отныне ты — мой воин.
Лонго повернулся и крикнул стоящему в двадцати ярдах Тристо, уже обнявшему пышногрудую торговку хлебом:
— Тристо, поди сюда!
Тот поцеловал торговку, прошептал: «Прости, любимая». Рука его соскользнула с талии и крепко ущипнула молодку за мягкое. Затем Тристо проворно отскочил, уклоняясь от оплеухи, и, безмятежно улыбаясь, прошествовал к Лонго.
— Ну что такое? Она уже хотела зазвать меня к себе домой!
— Тристо, это Уильям, новый рекрут.
— Рад видеть тебя с нами, парень, — объявил Тристо и так шлепнул Уильяма по спине, что тот зашатался и едва не рухнул наземь.
— Тристо о тебе позаботится, — сказал Лонго. — А твоя задача — не дать ему влезть в неприятности. У него слабость к игре в кости и женщинам. Справишься?
Уильям кивнул.
— Тогда отведи его на корабль и прикажи готовиться к отплытию. Снимаемся вечером.
— А вы куда?
— Во дворец, засвидетельствую свое почтение императрице-матери. Иоанн умер. Возможно, ей понадобятся наши услуги.
* * *
София стояла у окна своей спальни на женской половине Влахернского дворца и смотрела на торговую площадь позади здания. Наблюдение повседневной суеты, обычных людей, занятых обыденными человеческими делами, успокаивало — всегда, но не теперь. Нынче и на рынке многие были одеты в черное, и мысли царевны неизменно возвращались к событиям последних дней. Минуло меньше недели со дня похорон Иоанна Восьмого, а ее будущее, как и будущее империи, оставалось в неопределенности. Старший из братьев Иоанна, Константин, был далеко, в Мистре, самом сердце Пелопоннеса. Другой брат, Фома, по слухам, обретался где-то неподалеку. Про Дмитрия, самого младшего и амбициозного из братьев, никто ничего не знал.
Размышления Софии прервал цокот копыт. Она выглянула и увидела приближавшегося всадника. Высокий, статный, едет умело, на боку — меч. Светловолосый. Наверняка гость из чужих земель, возможно итальянец, из Северной Италии. Лицо на удивление красивое — но и суровое, сильное. Полное угрюмой решимости… Софии оно вдруг напомнило лицо дяди.
Кто же он? Итальянские послы уже побывали во дворце, выражая соболезнования по поводу смерти императора и лживо обещая помощь. Этот итальянец уж точно не от Генуи и не от Венеции. Кто же?
Въехал во двор, спешился. Хоть бы не принес плохих новостей!
Внезапно итальянец посмотрел вверх, заметил Софию в окне башни. Их взгляды встретились — и он не отвел глаз. София отступила в глубь комнаты, задернула штору. Когда она выглянула снова, итальянец уже исчез.
* * *
— Джованни Джустиниани Лонго, граф Ненуэзский и Хиосский!
Лонго вступил вслед за разнесшимися словами герольда в огромный восьмиугольный, очень светлый зал с высокими окнами. У стен выстроились варанги — гвардия, охрана императорской семьи. На исполненном в виде льва изукрашенном троне — подлокотники-лапы, спинка — голова зверя — восседала императрица-мать Елена. Старуха за семьдесят, морщинистая, седая, но царственная, гордая. Годы не согнули ее, лишь добавили властности. С обеих сторон от трона стояли придворные. По высокой белой шапке Лонго опознал патриарха православной церкви, узнал и командира гвардии — сурового, коренастого вояку с эмблемой личного телохранителя императора. Рядом с императрицей-матерью стояла девушка, замеченная Лонго в окне башни. Стройная, двигается с грацией танцовщицы. Безупречная оливковая кожа, волнистые темно-рыжие волосы, поразительные, притягивающие светло-карие глаза с золотыми и зелеными искорками. Лонго понял: он слишком долго на нее смотрит, и поспешно перевел взгляд на императрицу-мать.
