Бог мой, что происходило в квартире прямо надо мной! Уму непостижимо! Какой-то неумеренный артистизм, какой-то милый жанр общения демонстрировали милые старики. Что-то из века минувшего. Что-то из другой жизни.
– Это Валерий, с красной меткой, – рекомендовала меня в своем «простецком» стиле Карина.
– Константин, – произнес дед, подавая мне свою сухую и крепкую ладонь.
– Очень приятно, – сказал я, также обнаруживая знакомство с манерами. – А ваше отчество, будьте любезны?
Константин сделал вид, что не расслышал моего вопроса или что вопроса не было вовсе. Мне пришлось сделать вид, что я ни о чем не спрашивал. Константин так Константин. Как скажете, господа чудаки.
– Чаю, конечно, чаю, волшебница, – произнес Константин в ответ на «чаю или кофе?» своим как бы невыразительным голосом, который, однако, заставлял вслушиваться в то, что говорил его обладатель. – Но прежде рюмку коньяку.
– С грушей? – спросила Карина, любуясь этим русским джентльменом.
– Разумеется, – сокровенно произнес Константин.
– А разве коньяк не лимоном следует закусывать? – светски полюбопытствовал я.
– Ни в коем случае, – наставительно, но без раздражающего поучительства ответствовал Константин. – Это дурной, то есть массовый, вкус.
– А я так всю жизнь этой кислятиной душился, – с сожалением сказал я. – Считал это хорошим вкусом.
– Сколько же вашей жизни-то было, молодой человек, – выговорил Константин. – Еще успеете сделать все как положено. Позвольте взглянуть на вашу, гм, ладонь.
Я ожидал пенсне, но явились очки практически без оправы, с тонкими позолоченными дужками, модные и стильные. Очевидно, пенсне было из области дурного вкуса. Да, за стариком было трудно угнаться.
Константин взглянул на мой, словно наполненный красными чернилами рубец, и произнес:
– Он.
При этом побледнел чрезвычайно.
– Ты уверен? – спросила Карина, застыв с подносом, на котором стояли хрустальный графинчик с коньяком и три хрустальных же стопки.
– Он, – повторил Константин, пряча очки в кожаный футляр и придвигаясь к столу.
– Его ждет великая судьба, – сказала Карина, следя за тем, как Константин разливает коньяк по стопкам.
– Великая судьба – это великие испытания, – сказал Константин.
– Великие испытания – это по твоей части, – заметила Карина.
Разговор обо мне в моем присутствии происходил так, словно меня не было рядом с ними, словно разговор шел о ком-то где-то существующем. Это все равно, что о себе говорить «мы» или «принцу хотелось бы услышать». Меня в упор не замечали. Дурной тон.
Мне это надоело, и я сказал:
– Коньяк следует пить из бокалов. Из больших фужеров, но не из маленьких рюмок. Из маленьких – это дурной вкус.
– А вы знаете, из маленьких стопок гораздо удобнее, – поделился сокровенным Константин. – Дурной вкус – это когда целесообразность приносится в жертву форме; хороший вкус – это соответствие формы содержанию. Молодой человек, разрешите мне поднять этот тост за вас, – продолжил он своим сокровенным голосом. – Во-первых, вы вступаете в новую полосу вашей жизни; во-вторых, вы вступаете в новое измерение, на новую, так сказать, территорию. В-третьих, мы рады будем вам помочь.
С этими словами Константин неторопливо, но решительно и до дна выцедил стопку, наполненную до половины.
Мы с Кариной последовали его примеру. На несчастную невесту, казалось, никто не обращал никакого внимания. Расстроившаяся свадьба внучки совершено не интересовала бабушку.
– Признаться, я не совсем понял, за что пил, – сказал я. – Но закусывать коньяк грушей – это отменно.
– Рекомендую, – подхватил Константин, оглаживая огромным батистовым платком густые усы.
– Ты пил за… многое, – сказала Карина. – Мы и сами до конца не знаем, за что. Но за это стоило выпить.
– Вы – наш клиент, – без особой теплоты сказал Константин.
– Что значит «ваш клиент»?
«Клиент» – явно отдавало больницей, рядом с которой предполагалось наличие вросшего в землю морга. Мне это не понравилось. Возмущался я, однако, как-то театрально, жил в предлагаемых обстоятельствах, в стиле, навязанном мне этим сокровенным старикашкой.
Но этот стиль устраивал меня потому, что меня ни на секунду не оставляли глаза Елены. Она внимательно изучала меня, впитывая (в этом не было сомнений) каждую мою интонацию, оценивая способности к разным интонациям. Мне казалось, она прекрасно чувствует, где я переигрываю, где недоигрываю, а где я не скрываю своего истинного лица. Сам себе я начинал казаться масштабным и многомерным. С Вероникой у меня никогда не возникало подобного ощущения; напротив, я всегда чувствовал легкое раздражение или недовольство от того, что меня не понимали, не так понимали. Словом, недооценивали.
– Всему свое время, – солидно сказал Константин, но Карина ласково перебила его:
– Время пришло, Костя.
Он в ответ развел руками, что можно было понять и так: я остаюсь при своем мнении, но спорить не стану.
– Константин – специалист по мрачным и неблагополучным прогнозам, – сказала Карина, а Константин в ответ сдержанно кивнул головой. – Я хочу сказать, Константин никогда не ошибается в своих предсказаниях. Он не шарлатан и не прохиндей. Он не говорит чепухи и ни на чем не спекулирует. Просто у него есть дар получать именно такую, «плохую» информацию.
Константин пил чай, аккуратно пригубляя чашку из орнаментального сервиза, как будто речь шла вовсе не о нем.
– Откуда у него этот дар – неизвестно. Но он у него есть. И здесь дело не в случае, а в том, что стоит за случаем.
Теперь о Константине говорили так, словно он не сидел за столом рядом с Кариной. Здесь каждый был больше, чем он был: обладателем дара, делавшего его посланником судьбы; можно сказать и так: способом проявления каких-то сил или законов. Тайны мироздания причудливо кучковались за обычным столом обычной квартиры, расположенной в обычном панельном доме. Вот почему когда о Константине говорили как о частном представителе всеобщего порядка, он смирено молчал. Ему и в голову не приходило напрашиваться на комплимент или отводить комплимент: он не видел в своем даре личной заслуги. Я же никак не мог смириться с тем, что мой дар – это форма безликости. Я привык всего достигать сам. Вот почему я встрял со своими дурацкими бокалами: так я выпятил свое «я». Выставил себя выскочкой.
– Мой скромный дар, – продолжала между тем Карина, – видеть благоприятное развитие событий, «предсказывать» счастливые зигзаги судьбы. Я вижу только хорошее, если оно есть.
– Ты – богиня, – склонился над ее рукой Константин.
– Оставь, Костя, – сказала Карина, заметно тронутая румянцем. – Тут нет моей заслуги: просто я отзываюсь на информацию…
– Позитивную, – уточнил Константин, при этом никому и в голову бы не пришло считать его выскочкой.
Что за шарм, что за такт был у этих людей!
– Да, я чувствую ее. И сообщаю тем, кому это может быть интересно. Люди называют таких, как я, гадалки. Но я не гадаю. Я всегда сообщаю то, что сообщают мне.
Они не позировали и не играли, они давно смирились со своей необычной судьбой и несли свой крест, судя по всему, весьма достойно. Сейчас они демонстрировали мне нечто вроде мастер-класса. Может, так принято в сообществе медиумов?
Меня осторожно посвящали в клан избранных?
Нет, я определенно не был готов к тому, чтобы быть проводником чьей-то злой или доброй воли. Безликая функция – был не мой формат. Я, продукт и венец человеческой цивилизации, был против внушаемых мне сомнительных правил.
– Кто сообщает вам позитивную информацию?
В моем вопросе не предполагалось ни тени дерзости или сомнения. Только здоровое любопытство. Манеры я практически скопировал у импозантного Константина. Однако Карина занервничала:
– Только не надо делать из меня дуру.
Странно: при Константине ее словно подменили, она даже чай стала пить не по-купечески, не «сёрбая», не втягивая его с шумом и плеском в себя, любимую. Ее манеры не то чтобы смягчились – они у нее появились. Очевидно, ее простецкость или грубоватая простота были только имиджем для нетребовательной публики. Она была такой, какой ее хотели видеть. Она была своей для клиентов.
Странно: тот, кто приносит благие вести, должен быть простым и понятным. Он должен быть таким, чтобы его можно было любить. А любить можно того, кто похож на тебя. Карина ради реализации своего дара научилась отказываться от себя и становиться как все. Она служила, а не паясничала. «Не надо делать из меня дуру». Понятно.
А вот ежели ты на короткой ноге с теми службами, что ведают информацией «негативной», ты обязан быть респектабельным и внушительным. Тебя должны бояться – и потому уважать. Любить – Боже упаси: недопустимая фамильярность.
Я решил поделиться своими рискованными наблюдениями с оракулами. Они рассмеялись.
