— Будешь свидетелем! — веско сказал он протиснувшемуся в щель Джою. Колли уселся и радостно застучал хвостом об станину ближайшего станка.
Саша встряхнул в воздухе руками, плюнул зачем-то через левое плечо и произнес в пространство:
— Приступим… Нервных и женщин просят не смотреть! — а затем поднял ствол с покрытой масляными пятнами ткани.
Он не спешил, хотя свое творение мог бы собрать за считанные секунды, хоть с закрытыми глазами, хоть вися вверх ногами, хоть наяву, хоть во сне — кстати, во сне он это уже проделывал сотни раз.
И вот — новый пистолет у него в руке. Последним движением Воронков вставил в рукоятку оба магазина, пока еще пустые, и замер.
Что-то происходило и в нем самом, и вокруг. Вряд ли Сашка сумел бы подобрать слова для описания, но в душе у него в этот миг шевелилось чувство, знакомое, наверное, всякому творцу. Восторг свершения — так, что ли? В руке лежало нечто, реальное, как солнечный свет в ясный полдень, и весомое как выговор с занесением в трудовую книжку. Оно лоснилось металлическим блеском, а на боку у него изящно темнел маленький гравированный значок — гибкий силуэт мангуста.
Глядя на создание своих рук, Сашка чувствовал, как взор его радуется каждой линии. Хотя, на посторонний взгляд, «Мангуст» мог показаться настоящим чудовищем — не хуже поразившего в детстве воображение фантастического пиррянского пистолета из «Мира Смерти» Гаррисона. Огромное, черное, с вкраплениями матово-золотистого, непривычных очертаний, это чудовище всем своим видом как бы предупреждало: принимайте меня всерьез и не ошибетесь!
«Забавно, — подумалось вдруг. — Попади игрушка в руки кому знающему, так тяжкий ступор бедняге обеспечен. Если вот так, без патронов, то никакой спец даже не поймет, как она работает! Инерция мышления, брат, страшная штука!»
А уж определить класс, к которому следует отнести оружие, затруднялся и сам создатель. Штурмовой пистолет, что ли? Неслабый такой. Бьющий оперенной стрелкой на полкилометра. А в упор и картечью можно. Один магазин такой, другой такой — и ты готов к превратностям судьбы…
Воронков откинул приклад-цевье, приложился. Удобно. И пушечка для своих размеров весьма легенькая. Не зря он со всяким пластиком-титаном возился, баланс выверял и ловил «блох» в весовом расчете. Вдобавок еще общее изящество очертаний создает видимое впечатление легкости.
Резко развернувшись, Сашка прицелился в прошлогодний календарь с обнаженной красоткой. Точную оптику он собирался установить позднее, а сейчас прицелом служила опорная поверхность под нее, плоская, с длинной прямоугольной канавкой. Уходя в перспективу, ее грани сходились в воображаемой точке попадания.
Воображаемая точка поползла по загорелому животу вверх, медленно обогнула пупок, приласкала по дороге левую грудь и твердо замерла между бездумно распахнутых глаз.
— Ладно. Бог с тобой… — пожалел Сашка красавицу и поднял «Мангуста» чуть повыше, целясь в торчащую из волос дивы розочку.
— Бах! — он плавно нажал спусковой крючок. Боек сухо щелкнул. Джой с интересом наблюдал за его манипуляциями.
— Что, псина, охоту вспомнил? — потрепал его по гриве Воронков. — Может, сходим еще, если Рыжий возьмет. Правда, охотничья собака из тебя, дружок, никакая.
Джой убрал язык и положил голову на лапы.
— Вот-вот, — серьезно сказал Сашка, складывая приклад. — Только без обид. Думаешь, рыжий — значит, сеттер? Ну, все, гуляй! Ничего интересного сегодня больше не будет.
Джой зевнул, показав здоровенные клыки, и не торопясь, вышел. А Воронков посмотрел на часы — смена заканчивалась уже скоро, и принялся упаковывать пистолет. Хотелось пострелять, но он без особого труда отказался от этой мысли. Делать все надо с чувством, с толком, с расстановкой.
«Только вот что такое расстановка? В словарь залезть надо», — подумал он, зная, что забудет.
Но это неважно, тем более сегодня.
Где-то вдали родился, накатился и вновь стих рокочущий грохот — за всхолмьем в паре километров от станции находился городской аэропорт, а ушедший в небо самолет был вечерним рейсом на Москву, по которому на станции отмечали начало последнего получаса работы.
Вскоре в отдалении раздался и громкий лай. Злости в голосе собаки не было, и Воронков понял — идет сменщик, которого пес прекрасно знает и который наверняка уже дружески треплет собаку за шкирку.
Улыбнувшись, Сашка пошел переодеваться. Свою городскую одежду техники хранили в прочно запирающемся, почти герметичном шкафчике с часто заменяемым на свежий автомобильным ароматизатором воздуха внутри. Все же лучше идти по городу, распространяя сильный аромат хвои или лимона, нежели слабый — «экологически чистого продукта».
Надев куртку, которую издалека можно принять за кожаную, он положил хорошо завернутый в тряпки пистолет на дно хозяйственной сумки самого обыденного вида.
В нагрудном кармане куртки уже лежала бумажка с заявлением:
«Сегодня, такого-то числа такого-то месяца, у входа на территорию станции аэрации мной найден пистолет неизвестного мне образца, каковой и желаю сдать родной милиции как законопослушный…»
На практике подобная филькина грамота еще ни разу не пригодилась, но в таких делах Сашка неукоснительно следовал самим собой разработанным правилам.
Странно он себя при этом ощущал. На душе полагалось быть празднику. Инфантильные американины должны в такой ситуации (если верить их же кино) прыгать, потрясать в небо кулаками и вопить: «Я сделал это!»
И где-то в таинственных закоулках души что-то подобное, несомненно, и происходило. Но больше было от сделанного дела непонятной и необъяснимой тревоги. Будто близкий друг, который дороже родственника, уехал навсегда.
Целый этап жизни — из нее — этой жизни — уехал! Не один год он жил ожиданием минуты, которая обозначалась фразой: «Вот соберу „Мангуста“!» И никогда он не заглядывал за эту занавесь, за которой — дело сделано.
А теперь, миновав этот рубеж, начал догадываться, что нужно новый смысл в жизни искать, что ли? Да неужели? Выходит, что так… Конечно, с пистолетом еще много будет интересных забот. Да и новые идеи в процессе доводки «Мангуста» появились. Уже проклевывались еще призрачными пунктирами тропки новые, нехоженые.
Совсем недавно ему подумалось, как привычную систему автоматики с газоотводом можно поставить с ног на голову (или как раз наоборот?!) и, скомплексировав функции узлов, получить нетривиальный, но весьма соблазнительный результат. Стоило попробовать. Потягаться-таки с мэтрами на их поле.
Но отчего-то грустно всерьез, не по-детски. Так уж человек устроен, что, сделав нечто по-настоящему достойное, непременно загорается желанием «поведать миру». А с этим — напряг. Была даже шкодливая, совершенно безумная, как зеленый чертик из бутылки, мысль реально сдать оружие ментам и полюбоваться, как они станут решать насчет «неизвестной системы». Но только ведь не оценят. Чего они, кроме ПМ, видели? Те самые жалкие самоделки? Фи! Даже — фу!
Можно, конечно, продолжая бредить, вообразить ситуацию с отловом крупного специалиста по оружию в темном переулке… Но это уже даже за пределами добра и зла. И будучи достаточно взрослым человеком, для того чтобы не желать того, чего нельзя, Воронков давно и заранее смирялся с мыслью, что «поведать миру» не удастся.
Но откуда же тогда взялась тревога, когда все хорошо? Поди ж ты, пойми! Синдром достижения цели, блин! Не иначе. Как после последнего экзамена тяжело давшейся сессии.
А, плевать!
К счастью, у Сашки был легкий характер. Не так уж все плохо, решил он.
Дежурство закончено.
«Мангуст» в сумке по-настоящему греет душу, а похвастаться можно Козе с Рыжим. Они поймут и помогут окончательно справиться с дурацким синдромом.
Несмотря на то что лето еще не окончательно сдало свои позиции осени, погода стояла уже прохладная, так что куртка не выделялась на фоне одежд остальных горожан. Сырой ветер с реки заставил Сашку застегнуть и верхнюю кнопку, как в холода.
Но когда он добрался до своего района, для чего пришлось чуть ли не час ехать на троллейбусе, который почему-то оказался набит втрое против обычного, откуда-то выглянуло низкое солнце, ветер стих, и вообще стало ясно, что до настоящей осени еще далеко. Соответственно с этим поднялось и настроение, и так, в общем-то, неплохое по случаю окончания работы.
Сашка шел, немузыкально насвистывая примерно в том же ритме, в котором приговаривал свои «заклинания» во время работы, Джой трусил рядом, строя из себя послушного мальчика, и все было очень даже здорово, пока знакомый маршрут не вывел их на бульвар. Вернее — на вытянутый в длину пустырь, на котором перед выборами мэра в порядке благоустройства насыпали щебеночную дорожку и натыкали тщедушных топольков.
