— Да, — ответил Шрирам, удивляясь, почему это в последние дни все показывают ему цифры.
— Девять рупий, двенадцать анн, — прочитал он вслух.
— Это старый долг твоего дедушки, вот уже несколько лет, как он за ним значится. Он бы заплатил его, я уверен, если б только не умер. Но мы же не знаем, когда нас настигнет смерть. Понимаешь, я доставал ему особые сигары из Сингапура, манильские, с обрезанными кончиками.
— Почему ты не сказал о долге бабушке?
— Бабушке?! Ни за что! Ему бы это не понравилось. Я знал, что ты когда-нибудь мне заплатишь.
— Ах, вот как! Конечно, возьми эти деньги! — великодушии согласился Шрирам и повернулся, чтобы идти.
— Достойный внук! — пробормотал Канни. — Теперь душа старика успокоится.
— Только где она, эта душа? — спросил Шрирам. — Ты не думаешь, что она уже переродилась в кого-то?
Но Канни не пожелал входить в подробности посмертного существования и занялся поджидавшими его покупателями.
Уходя, Шрирам сказал:
— Помни, я куплю у тебя эту картину, как только ты захочешь ее продать.
— Разумеется, разумеется. Обещаю подарить ее тебе, когда я решу закрыть лавку, — но не раньше! Это мой талисман!
— А если объявится муж этой госпожи и потребует картину, что ты тогда будешь делать? — спросил Шрирам.
Эти слова заставили Канни остановиться и на мгновенье задуматься, какой ему придется избрать путь.
* * *
Шрирам брел по улице, сам не зная, куда и зачем он идет. Он чувствовал себя как человек, в кармане у которого лежит могущественный талисман, с помощью которого он может взлететь в небо или оказаться где только пожелает. Он сунул руку в карман своей джиббы и покрутил на ходу банкноты. Жаль, что он не попросил управляющего дать ему новенькие: тот всучил ему бумажки, побывавшие во многих руках, видно, новенькие оставляет для больших людей. Впрочем, что такое большой человек? Им может стать любой. Не исключая его самого. У него ведь есть деньги, хотя люди по-прежнему считают его маленьким мальчиком, который держится за бабушкину юбку. Бабушка, конечно, женщина хорошая, но ей пора оставить его в покое. Не понимает, что он уже взрослый. Обращается с ним, как с ребенком — ему это надоело! Почему он не может взять двести пятьдесят — а не пятьдесят! — рупий из банка, если ему так хочется?! Теперь он сам будет ходить в банк, и ей придется позволить ему поступать так, как он пожелает. И хорошо, что в кармане у него было только пятьдесят рупий, когда он разговаривал с Канни. Покажи он ему двести, тот мог бы потребовать половину в оплату дедушкиного долга. На мгновение Шрирам задумался над целью жизни на земле: неужели человек рождается, растет, достигает двадцатилетия — и все для того, чтобы оплатить долг за сигары? Но он не стал углубляться в философские размышления. «Должно быть, я все это пойму, когда стану постарше, — подумал он, — не сейчас…» Он отогнал эту мысль. «Я взрослый, у меня есть собственные деньги, иду домой, когда пожелаю. Бабушка не может меня спросить, что я там делал…» Он все кружил и кружил по Базарной улице, глазел на лавки, размышлял, не купить ли чего. Деньги в кармане не давали ему покоя: их надо было истратить. Однако в лавках ничего привлекательного как будто не было. Он остановился на минуту, размышляя о том, как трудно отделаться от денег.
Мужчина в хлопчатой майке и подоткнутом дхоти протянул ему шезлонг с парусиновым сиденьем.
— Бери, задешево отдаю!
Шрирам посмотрел на шезлонг. Пожалуй, иметь в доме не помешает. Его можно складывать, сиденье из парусины в красную полоску. В доме нет никакой мебели.
— Десять рупий, господин, тик высшего качества.
Шрирам внимательно разглядывал шезлонг, хотя и не знал разницы между тиком и розовым деревом.
— Это настоящий тик? — спросил он.
— Тиковое дерево с горы Мемпи, господин, с гарантией, потому я и прошу десять рупий. Будь это обычное дерево из джунглей, я бы отдал за четыре.
— Даю семь, — произнес Шрирам решительно и посмотрел в сторону, делая вид, что сделка его не интересует.
Сошлись на восьми. Шрирам предложил мужчине еще полрупии, чтобы тот донес покупку до дома. Бабушка открыла дверь и с удивлением спросила:
— Что это?
Шрирам разложил шезлонг прямо посредине холла и объявил:
— Это тебе подарок, бабушка.
— Что! Мне?!
Она посмотрела на сиденье и сказала:
— Это не для меня. Сиденье из какой-то кожи, а может, из коровьей шкуры — я осквернюсь, если на него сяду. Прежде чем покупать, надо было спросить у меня.
Шрирам внимательно изучил сиденье, смахнул с него пыль, похлопал по нему ладонью и сказал:
— Это не кожа, бабушка, это парусина.
— А из чего ее делают? — спросила она.
— Понятия не имею, — ответил Шрирам.
— Парусина, это просто другое название для кожи, — объявила она. — Мне это кресло не нужно. Спи на нем сам, если хочешь.
Он в точности последовал ее совету. Целыми днями он лежал в шезлонге, глядя в потолок или читая потрепанный роман, взятый из городской библиотеки. Когда наступал вечер, он отправлялся в «Бомбей Ананд Бхаван», заказывал себе всякие деликатесы и сладости и запивал их кофе. Потом выбирал бетель, усыпанный цветной кокосовой стружкой, и, с удовольствием жуя его, шел прогуляться вдоль реки или смотрел новый тамильский фильм в кинотеатре «Ригал Пикчер Пэлас». Это тихое, спокойное существование продолжалось четыре года; время летело незаметно — разве что случится какой-то праздник и бабушка попросит что-нибудь купить на базаре. «Опять Дасара!» Или: «Опять Дипавали!» «Кажется, будто только вчера я пускал шутихи!» — восклицал Шрирам, дивясь тому, как летит время.
* * *
Наступил апрель. Солнце сияло, словно безжалостная дуговая лампа — из колодца испарилась вся вода, а дорожная пыль, ставшая бесцветной и невесомой, летела по воздуху, словно мука от жерновов. Когда Шрирам собрался к вечеру уходить, бабушка сказала:
— Может, принесешь немного сахара и жасмина на завтра, чтобы возложить на алтарь?
Сегодня Шрирам планировал пойти не в сторону базара, а к Лоули Экстеншн: ему не хотелось идти за покупками. Но бабушка не отступалась.
— Завтра Новый год, — сказала она.
— Опять Новый год! — воскликнул Шрирам. — А кажется, будто мы только вчера его праздновали!
— Вчера или позавчера, а только завтра Новый год. Мне нужно кое-что приготовить. Если ты откажешься, я сама пойду. Ведь я не ради себя хлопочу! Я только хочу приготовить для тебя сладости.
Поворчав, Шрирам поднялся, оделся и вышел из дома. Подойдя к базару, он порадовался, что бабушка его туда послала.
У фонтана его остановила миловидная девушка.
— Пожертвуешь что-нибудь? — спросила она, тряся запечатанной жестяной кружкой.
У Шрирама перехватило горло, он не мог вымолвить ни звука. Ни одна девушка с ним раньше не заговаривала; она была молодой и стройной, глаза у нее весело блестели. Ему хотелось спросить: «Сколько тебе лет? Из какой ты касты? Где твой гороскоп? Ты свободна и можешь выйти за меня замуж?» Она была совсем другой, чем та красавица в лавке Канни; внезапно его критические способности обострились — он понял, насколько незначительной была та, другая, европейская королева. Непонятно, почему он вообще о ней думал. Больше он и не глянет на эту картину, даже если Канни решит ее ему подарить. Девушка тряхнула кошельком, он опомнился и сказал:
— Да, да, конечно…
И зашарил в поисках мелочи в боковом кармане своей джиббы. Найдя монету в восемь анн, он опустил ее в кружку. Девушка улыбнулась ему и пошла дальше. Походка у нее была такой легкой, что казалось, будто она не идет, а танцует. Шрираму пришла в голову дикая мысль, что она позволит ему коснуться своей руки, но она повернула и исчезла среди толпы. «Такой красавице опасно ходить по улицам!» — подумал Шрирам.
По улице катили велосипеды, повозки, машины, толпами шли люди, теснясь под крытыми воротами, ведущими на базap. Они несли овощи, связки банановых листьев и разные покупки к Новому году. Вокруг шныряли мальчишки с корзинами на головах. «Поднести, господин? Поднести что-нибудь?» — приставали они. Девушка растворилась в толпе, словно птица, взмахнувшая крыльями.
Ему хотелось пропеть ей песню, но она исчезла. Он понял, что даже не спросил, на что она собирает деньги. Почему он дал ей какую-то жалкую монетку, а не сунул в кружку бумажку в десять рупий (ведь он мог себе это позволить)? Произвел бы на нее впечатление; возможно, она даже остановилась бы и поболтала с ним. Надо было у нее спросить, где она живет? Какая глупость, что он ее не задержал! Выложил бы все свои деньги в ее кружку! Она исчезла за аркой базарных ворот. Он побрел, надеясь хоть краем глаза увидеть ее. Если он когда-нибудь ее встретит, то возьмет у нее из рук кружку для пожертвований и станет сам собирать их для нее, не важно для чего там они это делают. Он разглядывал толпу, ища белое сари среди теснящихся людей, вокруг прилавков с овощами… Но поиски были безнадежны, ее ни за что не найти. Кто она? Откуда взялась? Может, она дочь судьи или еще какая-то высокопоставленная персона — случайно попалась ему на пути, а он не знает, как надо себя с ней вести? Вот глупец! Он с болью ощущал, что не обладает тем лоском, который необходим для такого случая. Вот почему его уговаривали поступить в колледж и получить степень бакалавра. Окончившие колледж и получившие степень бакалавра, конечно, знают, как вести себя с девушками. Пройдя под аркой, он зашагал в том направлении, куда исчезла она. Остановясь у прилавка со сластями, над которым тучами кружили мухи, он на всякий случай сказал, ни к кому не обращаясь:
