Татьяна Беспалова
Свидание с Ноем
Павшим и живым, защитившим Отечество солдатам посвящается
…Я живу на войне,Здравствуй, брат мой.Если дело в цене, жизни равной,Почему же во мне нету страха?И звучит, как набат,вера в слово «солдат»…
Слова из песни группы «Мачете».Бисеринки влаги заполняли собой все. Это они сделали утренний воздух густым и мутным, как разведенная водой чача. Это они, подобно тле, усыпали виноградные листья. Это они навели сырость на дощатой поверхности стола. Это они осели на волосах Матери, разделив ее пряди на волнистые локоны. Нина смахнула ладонью влагу со скамьи, прежде чем сесть. Но брезентовые брюки все равно сделались сырыми. Туман висел над их головами, извиваясь между плетями виноградной лозы. Туман обволакивал крупные ягоды черного винограда. Туман прятал вещный мир в своей призрачной утробе, оставляя напоказ только каменный угол дома, красноватый лоскут черепичной кровли и огромный, глиняный, причудливо расписанный горшок – творение рук ее невестки, Лики.
На столе чернел параллелепипед рации. Коробочка подрагивала в такт неумолчному бормотанию. Комментатор начитывал текст.
– …Краковский собор частично разрушен. Благодаря тому, что взрыв произошел поздней ночью, жертв практически нет. Погибло около двадцати человек, но по нынешним бурным временам это совсем немного. Еще раз сообщаем, что, по предварительным данным, ракета класса «земля – земля» была выпущена по Кракову с территории автономии иблисcитов на севере Албании. Сегодня в нашу студию пришел известный израильский аналитик господин Менахем Нияльди. Напомню: господин Менахем Нияльди начал Третью мировую, или, как ее еще называют, Большую Войну, в чине лейтенанта израильской армии, а закончил в чине генерала.
– Доброго дня, благородные господа! Позволю себе заметить, что Большая, или, как вы ее называете, Третья мировая война еще не завершилась. Разрушение краковского собора есть одно из подтверждений тому. – Господин Менахем говорил медленно, растягивая фразы на иудейский манер.
– Считаете ли вы, господин Нияльди, что идея иблисского государства, присвоившего себе имя древних Османов, окончательно изжила себя?
– О, нет! – был ответ. – В настоящее время ясно одно: методы западной демократии не только доказали свою несостоятельность. Так называемый западный мир пал под ударами иблиситов. В начале двадцать первого века Америка и Европа оказались не в силах заключить союз с поднимающей голову Российской империей против нового по тем временам зла…
– Мама, включи изображение, – попросила Нина. – Хочется посмотреть на этого еврея.
Мать шевельнула рукой. Зыбкая, подернутая радужной рябью картинка зависла над столом. Не старый еще человек в рубашке цвета хаки с засученными до локтей рукавами, которая оставляла открытыми широкие запястья. На пальце левой руки большой перстень с символом Маген Давида. Темно-карие, наполненные первозданной иудейской печалью глаза смотрели на них сосредоточенно, с едва заметной издевкой. Господин Нияльди на русском языке говорил правильно, без акцента, сопровождая свою речь широкими движениями обеих рук.
– …Америка не права, и она падет под ударами иблисситов, если не заключит союз с Российской империей. Что там краковский собор! Это мелочь!
– Позвольте не согласиться! – возразил господину Нияльди его невидимый собеседник. – Вся Польша в трауре. На улицах Варшавы вывешены флаги с траурной символикой. Древнейший памятник культуры…
– Не первый и не последний, павший под ударами иблисских ракет! – Господин Нияльди без лишних церемоний прервал своего собеседника. – Сколько памятников культуры было разрушено в Европе, спрашиваю я вас? Помогло ли это опомниться немцам, итальянцам и французам, спрашиваю я вас?
Господин Нияльди взмахнул руками. Маген Давид едва не коснулся носа Нины. Девушка отшатнулась и выключила изображение.
– Сколько памятников было разрушено в Париже, спрашиваю я вас? – Голос господина Нияльди еще долго не умолкал, перечисляя неисчислимые бедствия, постигшие Европу за последние сорок лет. Израильский аналитик называл Третью мировую самой долгой войной в истории человечества, сравнивая ее со Столетней. Темпераментно поносил легкомысленных поляков, до последнего времени надеявшихся избежать террористических ударов иблисского государства. Проклинал недальновидную политику правителей Соединенных Штатов Америки, которые не желали заключать полноценный военный альянс с Китаем и Российской империей, страшась еще большего усиления последней.
– Может статься так, что скоро мы переместимся с южных рубежей на западные, – тихо проговорила Нина, выключая коробку рации. – Ты как думаешь, мама?
Мать выглядела усталой. Тонкая складка залегла поперек лба, между бровями, делая ее лицо немного сердитым, но серые глаза оставались безмятежно прозрачны. Увидев дочь, она не улыбнулась, не заговорила, а лишь приветствовала свое дитя коротким наклоном головы. Перед Матерью на влажной от измороси столешнице, на большом деревянном блюде были выложены куски белого сыра и плоские постные лепешки, испеченные Ликой по дедовским рецептам. А вот кофе был бразильским, сваренным по-турецки, на горячей золе. Чашка матери опустела и, перевернутая вверх дном, ждала своего часа на белой, бумажной салфетке. Нина сглотнула слюну, беспокойно поглядывая на черную коробочку полевой рации, которая пока молчала.
Она давно привыкла к кавказской кухне. Домашняя горячая еда всегда являлась для нее деликатесом. Готовить она не любила, а скромная пища приграничных кордонов не радовала разнообразием. Нина умела удить рыбу и выслеживать зверя. Нина отлично лазала по скалам. Нина могла сутки напролет не сходить с седла и не чувствовала себя обессиленной, когда конь под ней валился с ног. Нина не помнила Третьей мировой войны и не знала крестильного имени своего отца. Братья назвали его Ноем. Мать никогда не упоминала о нем с тех пор, как после окончания войны их семью отправили на жительство сюда, за черту оседлости, в те места, где ныне находятся границы империи, где обитают долгоживущие.
– Как ты, мама? – тихо спросила Нина.
– Здорова, – тихо отвечала Мать. – Но Лика…
Она замолкла, услышав шаркающие шаги. Из-за завесы тумана, с той стороны, где темнел каменный бок их дома, явилась Лика. Нина уставилась на знакомую сутулую фигуру жены ее старшего брата. Лика подобно всем уроженкам этих мест выглядела немного старше своих пятидесяти. Она ссутулилась и раздалась вширь, на ногах ее выступили синие вены, кисти рук сделались красными, черты смуглого лица обострились и приобрели свойственную всем уроженцам этих мест свирепость, но темно-карие живые глаза смотрели весело. Невестка Нины забавно коверкала русский язык и, неизменно стесняясь этого, была молчалива. Вот и сейчас, коротко бросив:
– Гамарджоба! – она грузно опустилась на скамью рядом с Матерью, знаками предлагая золовке кофе.
– Зола остыла! – отозвалась Нина.
– Не волнуйся! Я разожгу!
Мать, прожив долгое время на южных рубежах Империи, переняла у местных жителей и привычки, и манеру одеваться. Она носила длинные платья и большие шали, она любила лошадей и старинное стрелковое оружие, она сторонилась чужих мужчин, никогда не поднимая на них взгляда. Да и со своими вела себя строго, неизменно наотрез отвергая сватовство. В селе Мать почитали красавицей. Большая и сильная, она не утратила девичьей легкости в движениях и свободно справлялась с любой работой. Лицо Матери оставалось гладким. Сколько Нина помнила себя, оно не менялось, оставаясь все таким же светящимся и ярким, подобно полной луне.
Долгоживущие не знают старости. В стародавние времена, когда волею жестокой судьбы и по немыслимому божьему промыслу русские стали воевать с русскими, сведущий в генетике мудрец изобрел чудесную вакцину. Снадобье не только способствовало невероятно быстрому заживлению самых страшных ран. Человек, принявший вакцину, переставал стариться. Его путь к естественному финалу настолько замедлялся, что признаки старения не проявлялись десятилетиями. Над долгоживущим властно оружие врага, но не старость. Нет, не старость! Вакцина чудесным образом способствовала обострению чувств, необходимых для выживания в боевой обстановке. Воюющие на фронтах Третьей мировой, за долгие годы отвыкшие от мирной жизни бойцы, с готовностью принимали ее. Они отпускали бороды, выбривали виски, закрывали лица черными «балаклавами». Каждый из них, не мысливший жизни без войны, все-таки надеялся выжить, добрести по огненным дорогам до мирных времен, сохранить тело, отдав чудовищу войны всю душу без остатка. Со временем отсроченные последствия применения вакцины сделались столь явными, что принявших ее людей стали называть долгоживущими. Солдаты перестали стареть, но не перестали рождаться, и чудовище войны, питаемое кровью невинно убиенных жертв, продолжало бродить вдоль рубежей возрожденной империи. Давно ушел в мир иной разорванный в клочья противотанковой миной изобретатель чудовищной вакцины. Но люди, принявшие ее, продолжали жить. Те из них, кто устал проливать кровь, получили возможность принять монашество. Остальные по-прежнему искали случая вступить в схватку. Не в силах обрести достойного противника, они сражались друг с другом до тех пор, пока Государь император не принял решение расселить их вдоль неспокойного порубежья, за чертой оседлости, которую вояки имели право пересекать только по строго соблюдаемому регламенту.
