(Усаживается на пол. Алан пожимает плечами.)
Я не хочу говорить гадких слов, старик, но эта вещь никогда не заменит тебе чтения. Что ты сказал? Тебе что-то не нравится?
АЛАН. Все нормально.
ФРЭНК. Я знаю, ты думаешь, это не мое собачье дело, но ведь ты хорошо понимаешь… Хотя это очень скверно, когда ты так думаешь. Ты сын печатника, но ты никогда не читаешь книги! Если бы весь мир был таким, как ты, я бы остался без работы! Если ты понимаешь, что я имею в виду.
ДОРА. Опять одно и то же. Времена меняются, Фрэнк.
ФРЭНК (убежденно). Они меняются, если позволяешь им меняться, Дора. Пожалуйста, завтра же утром верни в магазин эту штуку.
АЛАН (кричит). Нет!
ДОРА. Фрэнк! Не надо!
ФРЭНК. Очень жаль, Дора, но я больше не потерплю эту вещь в своем доме. Говорю тебе, я не хочу, чтобы все началось сначала.
ДОРА. Но, дорогой, в наши дни все смотрят телевизор!
ФРЭНК. Да, и что же они там видят? Жестокое насилие! Грубые шутки! Каждые пять минут какой-нибудь улыбающийся идиот продает товар, которой вам не нужен, какой-нибудь болтик нашей экономической системы… (Алану.) Мне очень жаль, старик.
(Он покидает авансцену, возвращаясь на свое место.)
ЭСТЕР. Он что, коммунист?
ДАЙЗЕРТ. Я бы сказал, социалист старой закваски. Ярый борец за самоусовершенствование.
ЭСТЕР. У меня такое ощущение, что они оба старше, чем вы предполагаете.
ДАЙЗЕРТ. Хорошо, я учту.
ДОРА (глядя на Фрэнка). Правда, дорогой, ты бросаешься в крайности.
(Она покидает авансцену и садится рядом с мужем.)
ЭСТЕР. Она, если не ошибаюсь, бывшая школьная учительница?
ДАЙЗЕРТ. Да. И парень страшно этим гордится. Мы выяснили это сегодня после обеда.
АЛАН (воинственно вскочив). Она знает больше, чем вы.
(Эстер садится возле Дайзерта. Юноша прохаживается вокруг площадки, обращаясь к Дайзерту, но не глядя на него. Доктор отвечает в точно такой же манере.)
ДАЙЗЕРТ (Алану). В самом деле?
АЛАН. И, готов поспорить, я тоже. Готов поспорить, что я лучше знаю историю, чем вы.
ДАЙЗЕРТ. Ну, а я готов поспорить, что нет.
АЛАН. Ладно, тогда кто был Покорителем Шотландии?
ДАЙЗЕРТ. Не знаю — кто?
АЛАН. Король Эдвард Первый. [1] Кто никогда не улыбался?
ДАЙЗЕРТ. Не знаю; кто?
АЛАН. Вы ничего не знаете? Это же Генрих Первый. [2] Я знаю всех королей.
ДАЙЗЕРТ. И кто тебе больше нравится?
АЛАН. Джон. [3]
ДАЙЗЕРТ. Почему?
АЛАН. Потому что он выколол глаза этому жестокому маленькому… (Пауза. Чувствует, что сказал что-то не то.) Ну, ничего не случилось. Его остановили. Там тюремщик оказался милосердным!
ЭСТЕР. О, Боже.
АЛАН. Его остановили!
ДАЙЗЕРТ. А потом последовало что-то совсем странное.
АЛАН. Кто сказал: «Религия — это опиум для народа!»?
ЭСТЕР. Господи Боже!
(Алан хихикает.)
ДАЙЗЕРТ. Странно было то, что он сказал это с какой-то злобной усмешкой. Фраза была произнесена с плохо скрываемым волнением.
ЭСТЕР. И что вы ответили?
ДАЙЗЕРТ. Я дал ему правильный ответ. (Алану.) Карл Маркс.
АЛАН. Нет.
ДАЙЗЕРТ(Алану). Тогда кто?
АЛАН. Не ваше собачье дело.
ДАЙЗЕРТ. Возможно, это его отец. Он вполне мог сказать подобную вещь, чтобы позлить жену.
ЭСТЕР. Вы считаете, она набожна?
ДАЙЗЕРТ. Может быть. Я попытался это уточнить, но безуспешно.
АЛАН. Не ваше собачье дело!
(Алан возвращается к своей кровати, которая почти не освещена, и ложится.)
ДАЙЗЕРТ. Так или иначе, в воскресенье я выясню, в чем тут загвоздка.
ЭСТЕР. Каким образом?
ДАЙЗЕРТ (встает). Мне хочется посмотреть их дом. Поэтому я пригласил себя к ним в гости.
ЭСТЕР. Неужели?
ДАЙЗЕРТ. Если там проблема с религией, то это выяснится только в священный день отдохновения! Я дам вам знать.
(Он целует ее в щеку, и они вместе покидают площадку. Эстер возвращается на свое место. Дайзерт обходит вокруг площадки и на авансцене встречает Дору, которая стоит там, поджидая его.)
7
ДАЙЗЕРТ (пожимая ей руку). Миссис Стрэнг.
ДОРА. Мистер Стрэнг все еще в типографии. Я уже начинаю волноваться. Он должен вернуться с минуты на минуту.
ДАЙЗЕРТ. Он что, в воскресенье работает?
ДОРА. О, да. Он не придает большого значения воскресеньям.
ДАЙЗЕРТ. Может быть, мы с вами могли бы поговорить, пока его нет?
ДОРА. Конечно. Не хотите ли пройти в гостиную? (Ведет его на площадку. Она очень нервничает.) Пожалуйста.
(Предлагает ему сесть. Стоит, скрестив руки на груди.)
ДАЙЗЕРТ. Миссис Стрэнг, у вас нет никаких мыслей — почему это все случилось с вашим сыном?
ДОРА. Не могу вообразить, доктор! Это просто невероятно!.. Алан всегда был таким воспитанным тихим мальчиком. Он любил животных. Особенно лошадей.
ДАЙЗЕРТ. Особенно?
ДОРА. Да. У него в спальне даже висела фотография лошади. Прекрасная белая лошадь, выглядывающая в ворота. Это ему отец дал. Несколько лет назад. Вырезка из календаря, отпечатанного в его типографии; и он ни разу не отклеил эту картинку. А еще, когда ему было лет семь или восемь, я часто читала ему одну книжку, много раз подряд, все о коне.
ДАЙЗЕРТ. Правда?
ДОРА. Да. Его звали Принц, и никто не мог оседлать его.
(Алан кричит со своей кровати, не глядя на мать.)
АЛАН (возбужденно, младенческим голосом). Почему нет? Почему нет?.. Скажи это! Его голосом!
ДОРА. Ему нравилась мысль о том, что животные умеют говорить.
ДАЙЗЕРТ. Неужели?
АЛАН. Скажи! Скажи!.. Скажи, как будто это он говорит!
ДОРА («благородным голосом»). «Потому что я предан моему Хозяину!»
(Алан хихикает.)
«Мое имя Принц, и я Принц среди коней! Оседлать меня может только мой юный Хозяин! Больше никто — я стряхну их на землю!»
(Алан смеется громче.)
А еще я помню, что рассказывала ему занимательную историю об упавшем с коня. Известно ли вам, что когда христианская кавалерия впервые появилась в Новом Свете, индейцы думали, что конь и всадник — это одно существо?
ДАЙЗЕРТ. Правда?
АЛАН (садится, изумленно). Одно существо?
ДОРА. А еще они думали, что, наверное, это существо — бог.
АЛАН. Бог!
ДОРА. И только когда один всадник упал с лошади, они, наконец, узнали правду.
ДАЙЗЕРТ. Это удивительно. Никогда раньше не слышал… Больше ничего не можете припомнить? Что-нибудь подобное. Что вы еще рассказывали о лошадях?
ДОРА. Ну, конечно, я читала ему Библию. «Он рёк среди рева…» Знаете? Книга Деяний. Такой поэтический пассаж. (Цитирует.) «Не ты ли дал коню силу?»
АЛАН (отвечая). «Не ты ли вложил в его горло рев преисподней?»
ДОРА (Алану). «Огненное дыхание его ужасно!»
АЛАН. «Когда он во гневе, содрогается Земля!»
ДОРА. «Он рёк среди рева…» (Дайзерту.) Не правда ли, великолепно?
ДАЙЗЕРТ. Более чем.
АЛАН. Хэй! Хэй!
ДОРА. И, разумеется, кроме того мы смотрели по телевизору множество разных ужасных вестернов. Он просто не мог от них оторваться.
ДАЙЗЕРТ. Но вы, само собой, сохраняли к этому лояльность, не так ли? Насколько я понял, этого не одобрял Мистер Стрэнг.
ДОРА (заговорщически). Он не одобрял… Обычно после обеда я давала ему возможность через заднюю дверь ускользнуть к приятелю.
ДАЙЗЕРТ (улыбаясь). Вы хотите сказать, что скрывали это от отца?
ДОРА. Чего не видят глаза, то не может огорчить сердце, не так ли? К тому же вестерны совершенно безвредны, ведь правда?
(Фрэнк встает и поднимается на площадку. Алан ложится на спину на своей скамейке. Фрэнку.)
О, здравствуй, дорогой. Это доктор Дайзерт.
ФРЭНК (пожав ему руку). Как поживаете?
ДАЙЗЕРТ. А вы?
ДОРА. Я вот тут рассказывала доктору о том, как Алан обожал лошадей.
ФРЭНК (осторожно). Мы только предполагали, что он их обожал.
ДОРА. Дорогой, ты же знаешь, он их просто боготворил. Вспомни, как ему нравилась та фотография, которую ты ему дал.
ФРЭНК (изумленно). О чем ты?
ДОРА. Ни о чем, дорогой. Просто как только он увидел ее, так сразу начал к тебе приставать, чтобы ты ему ее подарил. Разве ты не помнишь? (Дайзерту.) Мы всегда были «лошадиной» семьей. По крайней мере, все родственники по моей линии были заядлыми «лошадниками». Дедушка обычно каждое утро ездил верхом в низине за Брайтоном. И всегда надевал котелок и галифе! В них он выглядел бесподобно. «Тренинг по эквитации», [4] так он называл свои прогулки.
(Фрэнк подходит к дальней скамейке и устало садится.)
