(Она отдает ему щетку. Крайне медленно он встает и подходит к Самородку. Излишне напряженно и дико смущаясь, он неловко копирует ее движения.)
Расслабь руку. Легче. И никогда не спеши. Вниз к хвосту, и прямо до самой кожи… Вот так. И снова. Вниз к хвосту, продавливай до самой кожи… Очень хорошо. Продолжай еще минут пятнадцать, а потом переходи к старому Кавалеристу. Ладно?
(Алан кивает.)
Скоро все получится. Это я тебе говорю. Работа сама прекрасно научит тебя. Увидимся позже.
(Она покидает площадку и возвращается на место. Алан остается наедине с лошадьми. Все они стучат копытами. Он снова подходит к Самородку и дотрагивается до плеча животного. Маска резко поворачивается в его сторону. Юноша замирает, затем медленно проводит рукой по линии шеи и спины. Маска успокаивается, не отрываясь, смотрит куда-то вперед. Алан закрывает глаза ладонью. Нюхает воздух.
Дайзерт поднимается со скамейки и начинает бродить вдоль задней стороны площадки.)
ДАЙЗЕРТ. Что тут хорошего? Трогать их…
(Алан издает невнятный стон.)
АЛАН. Мммм.
ДАЙЗЕРТ. Должно быть удивительно — до самого вечера быть с ними… Гладить их… Чистить их до глянцевого блеска… Скажи мне…
(Тишина. Алан начинает чистить Самородка.)
Что ты можешь сказать об этой девушке? Она тебе нравилась?
АЛАН (сухо). Так себе.
ДАЙЗЕРТ. Только и всего?
(Алан меняет позицию, перемещаясь вокруг крупа Самородка так, чтобы оказаться спиной к зрительному залу. Чистит энергичней. Дайзерт выходит на авансцену, в обход площадки, и, наконец, возвращается туда, где был в начале предыдущей сцены.)
Она относилась к тебе дружелюбно?
АЛАН. Да.
ДАЙЗЕРТ. Или неприветливо?
АЛАН. Да.
ДАЙЗЕРТ. Так как же все-таки?
АЛАН. Что?
ДАЙЗЕРТ. Как она к тебе относилась?
(Алан чистит сосредоточенней.)
Ты гулял с ней? Ну же, скажи мне. Ты назначал ей свидание?
АЛАН. Что?
ДАЙЗЕРТ (садится). Скажи мне, если да.
(Юноша взрывается одним из своих припадков безумной ярости.)
АЛАН (вопит). Скажи мне!
(Все маски беспокойно переминаются с ноги на ногу.)
ДАЙЗЕРТ. Что?
АЛАН. Скажи мне, скажи же, скажи мне, скажи мне!
(Алан вылетает с площадки и мчится к Дайзерту. Юноша в бешенстве. В течение последующего монолога, лошади одна за другой незаметно при первом удобном случае покидают площадку.)
День и ночь сидит тут! Любопытная Варвара! Да, да, вы! Безносая Любопытная Варвара! Такой же, как отец, день и ночь, снова и снова! Скажи мне, скажи мне, скажи мне!.. Ответь это. Ответьте. Без остановки…
(Он обходит вокруг площадки и вновь поднимается на нее.)
17
(Яркий свет.)
ДАЙЗЕРТ. Прости меня.
(Алан в одно мгновение начинает вести себя так, как раньше. Юноша быстро ставит скамейки на прежнее место.)
АЛАН. Все в порядке. Только теперь моя очередь. Теперь вы скажите мне! Ответьте мне!
ДАЙЗЕРТ. Сегодня мы не играем в эту игру.
АЛАН. А я говорю, играем.
ДАЙЗЕРТ. Хорошо. Что бы ты хотел узнать?
АЛАН. Вы ходите на свидания?
ДАЙЗЕРТ. Я уже говорил тебе. Я женат.
(Алан приближается к нему. Крайне враждебно.)
АЛАН. Я знаю. Ее зовут Маргарет. Она дантист! Видите? Я все выяснил! Что вы с ней делаете? Вы щиплете ее за руку, когда она подсаживается к вам в кресло?
(Юноша усаживается рядом с ним.)
ДАЙЗЕРТ. Это не очень смешно.
АЛАН. А девочек вы к себе водите, когда ее нет?
ДАЙЗЕРТ. Нет.
АЛАН. Тогда как? Вы трахаете ее?
ДАЙЗЕРТ. На сегодня хватит.
(Он встает и направляется к выходу.)
АЛАН. Да ладно вам, скажите мне! Скажите мне, скажите мне!
ДАЙЗЕРТ. Я сказал, на сегодня хватит.
(Алан тоже встает и обходит вокруг него.)
АЛАН. Готов поспорить, что нет. Готов поспорить, что вы даже никогда до нее не дотрагивались. Ну, давайте, признавайтесь. И у вас нет детей, не правда ли? Это потому, что вы не трахаетесь?
ДАЙЗЕРТ (резко). Пошел в свою комнату. Пошел: шагом марш.
(Пауза. Алан отступает, затем нагло берет со скамейки пачку сигарет Дайзерта и извлекает одну.)
Отдай сигареты.
(Юноша берет сигарету в рот. Взорвавшись.)
Алан, отдай их мне!
(Алан неохотно запихивает сигарету обратно в пачку, подает ее Дайзерту.)
Сейчас же убирайся!
(Алан удирает с площадки на свою кровать. Дайзерт, лишенный присутствия духа, обращается к аудитории анатомического театра.)
Самородок! Настоящий самородок! Парень смывается занять оборону. А что остается мне?.. Злобный маленький ублюдок, он давно знал именно те вопросы, которые надо попытаться задать. Он скрупулезно облазил всю клинику, наводя справки о моей жене. Злобный и, разумеется, понимающий. С тех пор, как я позволил себе этот ляпсус с жертвоприношением детей, он стал осведомлен обо мне в абсолютно специфической области. Конечно, в том нет ничего необычного. Прогрессирующие невропаты могут быть ошеломительны в этой игре. Они непоколебимо стремятся в зону вашей максимальной уязвимости… Куда, как мне кажется, нет лучшего пути, чем любое упоминание Маргарет.
(Он садится. На площадку выходит Эстер. Свет становится жарче.)
18
ЭСТЕР. Сейчас же прекратите это.
ДАЙЗЕРТ. Я вас смущаю?
ЭСТЕР. Подозреваю, что скорее всего, сами себя.
(Пауза.)
ДАЙЗЕРТ. Моя жена не понимает меня, Ваша Честь.
ЭСТЕР. А вы понимаете ее?
ДАЙЗЕРТ. Нет. И, очевидно, никогда не понимал.
ЭСТЕР. Очень жаль. Мне никогда не нравилось делать предположения, но, кажется, вы с нею просто несовместимы.
(Она садится напротив Дайзерта.)
ДАЙЗЕРТ. Мы несовместимы. Постепенно это сработало. В отношении нас обоих. Мы, она-то уж точно, постоянно работали друг против друга. Ясноликая, рыжеволосая, непреодолимая суета, месяцами державшая меня взвинченным. Признайтесь, что если вы помешались на Службе Здравоохранения Шотландии, то не найдете для себя более привлекательной штучки, чем шотландская леди-дантист.
ЭСТЕР. Ну, знаете, если кто и злобен, так это вы!
ДАЙЗЕРТ. Вовсе нет. Я просто отвечал взаимностью. Вот вам пример антисептики. В те годы я был точь-в-точь, как она. Мы восхитительно подходили друг другу. Так и представляю нашу семейную фотографию: мистер и миссис Мак-Суета. Мы суетились, ухаживая, суетились, венчаясь, суетились, разочаровываясь друг в друге. Суетливо мы заперлись друг от друга в наших частных конторах. И теперь — пропади все пропадом.
ЭСТЕР. У вас, кажется, нет детей?
ДАЙЗЕРТ. Нет. Мы не стремились их заводить. Вместо этого она сидит возле нашего кирпичного камина, покрытого глазурью, и что-то вяжет для сиротского приюта. А я сижу напротив, переворачивая страницы книги об искусстве Древней Греции. Случайно, я иногда вынюхиваю слабый след своего былого энтузиазма на ее тропинке. И показываю ей репродукцию со священными акробатами Крита, перепрыгивающими через рога бегущих буйволов, а она говорит: «О, Мартин, что за абсурдное занятие! Горные лыжи — вот самый лучший вид спорта!» Или, как только я расскажу ей какую-нибудь историю из «Илиады», вдруг, невзначай заметит: «Знаешь, тут ведь еще как посмотреть. Агамемнон и ему подобные — конечно, круто, но вот уж у кого действительно смешные прозвища, так это у подонков из Горболса». [11] (Он встает.) Вы поворачиваетесь к ней. В ответ она затворяется в себе. В своей скорлупе. Ручное домашнее чудовище, Маргарет Дайзерт — скорлупа в скорлупе.
ЭСТЕР. Это жестоко, Мартин.
ДАЙЗЕРТ. Согласен. Но знаете ли вы, что значит для двух людей жить в одном доме так, как если бы они жили в разных частях света? Мысленно она всегда в какой-нибудь плаксивой кирке, [12] унаследованной от родителей. А я — в каком-нибудь дорическом храме, где облака проносятся среди колоннад, где орлы рождаются специально для того, чтобы пророчить вдали от небес. Она находит в этом лишь негативное. И единственными воспоминаниями о Средиземноморье, обо всей той огромной интуитивистской культуре, навсегда останутся для нее две бутылки кьянти, самодельные фонарики и две коробочки для специй в виде фарфоровых осликов, помеченных «соль» и «перец».
(Пауза. Более доверительно.)
Я мечтаю, чтобы в моей жизни появилась личность, которой бы я мог поведать самое сокровенное. Спокойная, абсолютно чуждая суете личность, которую бы я мог взять в мою Грецию и, встав лицом к храму определенности и потопу духовности, сказать: «Взгляни! Жизнь постигается через тысячу маленьких богов. А не через одного старого мертвого бога с именем, похожим на Зевс, — нет, но через живых Духов Мест и Предметов! И не только в Греции, но и в современной Англии! Духи конкретных деревьев, конкретных изгибов кирпичной стены, конкретных магазинчиков с чипсами и — если вам нравится — шиферных крыш и даже хмурых людских взглядов, неуклюжих походок…» Я сказал бы тогда: «Божеств столько, сколько вы можете себе представить, хотя мне кажется, что их несоизмеримо больше…» Если бы я имел сына, то, держу пари, он был бы таким же, как его мать. Абсолютным безбожником. Хотите выпить?
