Ухнула пробка, и брют заструился по хрустальным бокалам.
– За нас с вами и черт с ними! – провозгласила Галина Викторовна.
– А и правда, – утерла глаза Надя и подняла бокал.
На пороге кухни возник «кавалер со знаком качества». Он примчался, заслышав бодрые голоса, сел у Надиного стула и преданно застучал хвостом об пол.
Курица оказалась бесподобной, салат – восхитительным, канапешки с сыром, грибами и зеленью – тающими на языке. А шампанское! Как давно Надя не пила шампанское. Легкое, снимающее страхи, напряжение, боль. Она впервые за эту неделю наелась до отвала и почувствовала себя если не счастливой, то вполне спокойной.
Увидев, что дочь с улыбкой сует кусочки ветчины Микки под стол, Галина Викторовна решилась начать серьезный разговор, на который не могла осмелиться раньше.
– Слишком много совпадений! Я до сих пор считаю, что чья-то злая воля вмешалась и все разрушила. Впрочем, разрушила то, что некрепко держалось. Просто-таки на соплях держалось, что уж греха таить. Значит, все устроилось благополучно для тебя, доча.
Мама чуть захмелела от двух бокалов шампанского, раскраснелась и, улегшись на диванчик, закурила.
– Твоя манера говорить образными и туманными фразами меня раздражает. О чем ты, ма? – скривилась Надя, которой именно сейчас не хотелось говорить «об этом».
– Я о том, что Егор – говнюк и предатель. И, кажется, не только он один из близких нам людей.
Галина Викторовна вдруг побледнела и стала затягиваться часто-часто.
Надя с недоумением уставилась на мать.
Микки, просившийся к Наде на колени, тявкнул, но, не получив ответа, поплелся под стол за резиновой уткой.
– Что-то про предательство я не поняла. Кажется, в нашей семье этим пороком страдают дамы. Я сама изменила… ну, готова была изменить Егору. С мерзким человечишкой. Егор не простил. Он вот никогда не изменил бы мне, потому что верный, однолюб… За все надо расплачиваться. Кажется, ты сама не раз говорила мне об этом.
Надя вскочила и начала собирать посуду со стола.
Бокал выскользнул из ее рук, грохнулся о плиточный пол, разлетелся стеклянными брызгами.
– К счастью! – рявкнула Галина Викторовна и загасила сигарету. Она должна была наконец открыть дочери глаза.
Стоматолог-хирург Арсений Миликян пришел в Надину клинику полтора года назад. Он был здоровенным обаятельным мужиком с масляной улыбкой и повадками типичного дамского угодника. Даже мужененавистница Лимонова, пережившая два тяжелейших развода, млела в присутствии обходительного подчиненного. Миликян, согласно законам его диаспоры, был женат на армянке. Брак оказался несчастливым, бездетным. Бесплодная Натэлла смиренно терпела походы благоверного «налево». Некоторые из миликяновских пассий предпринимали титанические усилия, чтобы развести альфа-самца. Арсений всем раздавал авансы, но, конечно, и не думал бросать жену.
Надя горячо отговаривала влюбившуюся в Миликяна Валюшку, у которой никак не складывалась личная жизнь, оставить идею захомутать женатика армянина. Валентина упорствовала.
– Надь, я ведь лучше многих, если смотреть на вещи объективно. Мне тридцать восемь, а у меня талия – шестьдесят три сантиметра! И я твердо стою на ногах! Даже Лимонова завидует моей «бэхе», – всплескивала тоненькими ладошками Валя, доходы которой и вправду оказывались несопоставимы с Надиными.
К тому же Валюшка действительно была изящной и смазливой: белые кудряшки, скуластое личико, аккуратный носик, неизменная улыбочка. И что этим мужикам не хватало?
Надя любила подругу и не разделяла маминых резких слов о «Валькиной мелкотравчатости». Еще Галина Викторовна называла Вальку «моськой». В клинике же врача Курочкину прозвали «мышкой-норушкой». И тоже не очень любили.
Однажды Валентина примчалась на работу чернее тучи.
Не поздоровавшись с подругой, она схватила журнал приема пациентов и, нервно его листая, высказалась себе под нос:
– Почему одним все – другим ничего?!
– Ты о чем, Валь? Что случилось? – спросила встревоженная Надя.
– Да о тебе и твоем хахале. Арсене Давыдовиче.
– С ума сошла!
– Да уж конечно! Видела я вчера вечером, как он вокруг тебя увивался, до метро подбросить предлагал. Подвез?!
Валя захлопнула журнал и уставилась на подругу, поджав узкие губки.
– Ну и что? Он и Ленку подвозил… У нас же нет машин, а до метро довезти – не такой уж подвиг. Валь, не сходи с ума.
– Ага! Ум она поминает. Лучше о совести подумай.
Надя разозлилась.
– Не говори ерунды! Между нами ничего не было и быть не может!
С того дня Надя ушла в глухую оборону, не удостаивая назойливого Миликяна взглядами и разговорами. Это лишь еще больше подзадорило записного Казанову. Он плотно осадил непокорную «крепость».
Букеты, комплименты, звонки на мобильный…
Теперь уже не только Валя, но и остальные коллеги настороженно и неприязненно посматривали на замужнюю тихоню Бессонову, которой «мужа мало». Проходя как-то мимо кухни, Надя услышала обрывок разговора. Главврач Лимонова говорила ортопеду Ворониной:
– Девчонка она, конечно, интересная. Но этот затравленный взгляд, чудовищные наряды, крысиный хвостик… Каких чертей Миликян рассмотрел в этом омуте?
Надя замерла, схватившись за свой русый хвост, который ну никак нельзя было назвать крысиным. Впрочем, конечно… Конечно! Ей, неудачнице, не хватало лоска, яркости, хороших тряпок. Джинсы да дешевенькие свитерочки. Пару раз в году – престарелый костюм из «базового гардероба». Собственно, этот добротный твидовый костюмчик с белой блузой и составлял всю Надину «базу». Лет семь как составлял.
Лимонова между тем продолжала:
– Я бы еще поняла, если бы он обратил внимание на нашу «мышку», которая проходу ему не дает. Мелкая, да бойкая. Ну и доступная, что в его-то семейном положении только на руку.
– Да и одевается Валька будь здоров. Я уж про машину и квартирку молчу, – подхватила Воронина.
– Да уж. Молчи, – понизила голос Лимонова, услышав движение за дверью. Это Надя прошмыгнула в туалет. Заперев дверь и включив воду, она разрыдалась.
Все накопленные за жизнь обиды, тычки вдруг ясно вспомнились, пронеслись в бешеном кружении перед глазами. Укоризненные вздохи шефа-адвоката, снисходительная усмешка свекрови, капризная гримаска дочери, обличительные тирады пьяного мужа, презрительный шепоток врачих и даже мамины поучения.
Надя плеснула в лицо ледяной водой, вытерла потекшую под глазами тушь бумажным полотенцем и посмотрела на свою двойняшку в зеркале. Заплаканная, но решительная, эта женщина мало походила на обреченную тихоню-администраторшу. Она бросала своему привычному мирку вызов!
– Значит, затравленный взгляд и чудовищные наряды?… Ну хорошо же, будет вам и взгляд, и тряпки, и прическа! Пошли вы все! – прошипела эта неизвестная Наде воительница.
Пробным камнем стала Машкина истерика. Дочь требовала новые кроссовки. Надя выкроила из своей зарплаты три тысячи – муж давал деньги только на «существенное». Например, на репетиторов. На худой конец, на отдых дочери. Даже такая статья, как «велосипед», стала камнем преткновения. Вроде не бабьи штучки, не духи и лифчики, но и не хлеб насущный. Словом, три тысячи Надя накануне отложила. Новая Надя эти деньги вытащила из заначки бестрепетной рукой и сделала у Валькиного парикмахера умопомрачительную асимметричную стрижку. Да еще концы выкрасила в пунцовый цвет. Невозможно шикарно получилось. А главное, очень шло Наде и молодило ее.
– Ты с ума сошла, мам?! Я разута! – забыла о своих восторгах в сторону причипурившейся матери Маша, когда поняла, что в этом месяце кроссовок ей не видать.
– Три недели потаскаешь старые. Говно вопрос, – подделываясь под интонацию Галины Викторовны, выдала новая Надя.
Маша поперхнулась, а затем забилась в истерике. Длилась она ровно пять минут. Потому что мама не кинулась к дочери с причитаниями, а закрылась на кухне. Да еще взяла с собой телефон. Маша, забыв об истерике, пыталась подслушивать под дверью, но ее спугнул отец.
Он пришел с работы традиционно поддатый и злобный «аки волк».
– Папаня сегодня аки волк или аки агнец? – спрашивала первым делом бабушка у Маши, когда звонила своим девчонкам вечерами. Бабья болтовня по телефону раздражала Егора Бессонова. Потому, если выходило, что «аки волк», – разговор мог быть пулеметным и деловым. Если «аки агнец» – долгим и душевным.
В тот вечер отец был «аки волк».
– Матери нет, что ли? – рыкнул он, скидывая ботинки.
– На кухне, по телефону болтает, – настучала Маша на мать.
– О как! – плотоядно высказался Егор.
Но Надя выпорхнула из кухни с привычной заботливой улыбкой, защебетала, потом кинулась накрывать ужин, и вечер прошел традиционно спокойно. Если можно было назвать покоем тоскливое сидение четы за столом под скорбный бубнеж Егора о «козлах с работы». Затем муж до полуночи ходил в ларек за добавкой.
