Галина Викторовна с недоумением уставилась на белый сундучок на колесах.
– Это – твоя?! – с презрением выпалила она. Но тут же махнула рукой: —Ну ладно, твоя, так твоя. Цвет меня сбил! Обе блондиночки.
Усевшись в «Рено», Галина Викторовна буркнула:
– А вообще полковник мог бы обзавестить тачкой и получше.
– Мам, ты можешь помолчать? – тихо сказала Надя.
– О да! – возопила мать. – Я выскажусь сполна позднее.
И она более не проронила ни единого слова, пока «полковник» вез их домой.
Но и дома Надя не позволила вести с ней разговоры.
Она взяла из рук мамы пакет с гостинцами, поцеловала Микки и, сказав: «До завтра», спокойно ушла. Ни единый мускул не дрогнул на ее лице. Ни единой эмоции на нем не могла прочесть Галина Викторовна.
– Саня, я немедленно еду за ней! – опомнилась вдруг матушка и кинулась к дверям.
– Галя, угомонись. Дай девчонке продохнуть, побыть одной, – загородил ей дорогу сосед.
Галина Викторовна расплакалась:
– А вдруг она что-нибудь сделает с собой из-за этого урода и его «моськи»?
– Ничего она не сделает! Она девчонка сильная. И умная. Хорошая у тебя дочка, Галя, – обнял за плечи соседку дядя Саня.
Она сбросила его руку:
– Но ты здесь совершенно ни при чем! Я теперь даже и не знаю, благодарить тебя или ругать.
– Знаешь что, давай-ка уже иди отдыхать! – обиделся «полковник».
– Сань, ну прости меня… Сам понимаешь, какая ситуация, – всхлипывала Галина Викторовна.
– Житейская. Плюнуть и растереть.
Дядя Саня потер руками и, разлепив ладони, дунул на них.
Придя домой, он повесил форму с изрядно оттоптанными штанинами в шкаф, сжевал кусок докторской колбасы с куском паляницы, запил бутерброд кефиром и пошел курить на балкон. Он любил теплым вечером покурить, сидя на табурете, в задумчивости глядя на кроны лип во дворе. В такие минуты ему лучше всего думалось и вспоминалось. Нередко Саня вел внутренние диалоги с воображаемыми собеседниками.
В этот вечер беседа затянулась чуть не на полчаса. Дядя Саня изредка морщился, поднимал брови, вздыхал и причмокивал. Наконец он решил поставить в бурной дискуссии окончательную и эффектную точку. Поднялся, расплющил в пепельнице окурок и высказался громогласно:
– А я тебе отвечу, Егор Иваныч: водку крем-брюле полковники не закусывают. Вот тебе и весь сказ!
И, очень довольный собой, покинул дискуссионную трибуну, хлопнув балконной дверью.
Надя пришла домой и первым делом залезла в душ. Несмотря на июльскую жару, ее бил озноб. Она испытывала странную, тупую усталость. Ни слез, ни сожаления, ни злобы… Только усталость и чувство гадливости. Горячая вода придала сил. Надя вышла из душа и, пройдя в комнату, замерла перед зеркалом. Бледное решительное лицо, жесткий взгляд. Эта женщина, будто все познав, переоценив и измерив, готова была отбросить сожаления и жалкую песенку о прошлом. О чем сожалеть?! О том, что душило, глумилось, втаптывало в грязь?
Конец ознакомительного фрагмента.
