К Алине не было ревности.
По большей части я почувствовала брезгливость к ней и какую-то жалость.
Потому что я знала, что она — временный вариант для тупых потрахушек и всплесков адреналина.
Я знала, что в Германе нет к любовнице чувств, которые могли бы перейти на уровень сожительства, общего быта, а тут он впускает Диану на личную территорию. В свою берлогу.
— Знаешь, я встретилась ему в непростой период, — Диана тоже улыбается. — Мы много говорили, и я думаю, что у нас… ммм… знаешь… очень тонкая настройка друг на друга…
Спросить или не спросить про горловой минет?
Я должна быть выше этого, но я будто со стороны слышу свои тихие ехидные слова:
— Тонкие настройки на серьезную глубину…
Кажется, Диана не вкуривает моего сарказма и намека, однако я понимаю… нет, я чувствую недовольство Германа прямо за своей спиной.
Он вернулся.
Диана улыбается еще шире. На ее щеках появляются милые ямочки, а в глазах не хватает сердечек.
У меня сейчас зубы раскрошатся от сладости этой милой булочки.
Ведь вот такое и нужно мужикам. Не всем, но большинству. И как бы меня это ни бесило, но я понимаю, почему Герман связался с Дианой.
— Болтаете?
Герман возвращается к Диане. Приобнимает ее и целует в висок.
Меня простреливает от макушки до пят яростью, потому что я помню, как он также целовал меня в висок. И я помню, как от этого небрежного, но нежного “чмока” на несколько секунд накрывает уютным теплом и сладкой эйфорией.
И теперь глаза щурит Диана. И она же прижимается к нему со смущенной улыбкой.
— Я замерзла чуток, — Дианочка ежится.
Герман расстегивает пиджак, и я не могу отвести взгляда от его пальцев, которые ловко справляются с плоскими круглыми пуговицами.
Прошло два года.
Я приняла решение закрыть эту страницу.
Но какого черта я сейчас хочу перевернуть стол и закричать на Германа, будто именно сейчас я осознала его прошлую измену.
Я теряю его?
Эти два года он был, так или иначе, рядом.
Он следил за мной. Нарывался на внезапные встречи, в которых я твердо отказывалась от разговоров с ним. Крутился с Борькой, с которым налаживал общение. Долбился к моим родителям, которые по моей просьбе не лезли в наши отношения. Раздражал звонками.
Кричал, рычал, бил стены, просил второго шанса или хотя бы возможности поговорить.
Выходит, что с этими эмоциональными качелями я пребывала в уверенности, что он все еще на моем поводке, но он сначала затих, а потом сорвался незаметно для меня.
Снимает пиджак и накидывает его на плечи Дианы. До меня долетает волна парфюма, который я не узнаю. Он не изменяет древесным и мшистым ноткам, но запах другой. Не тот, которым я наслаждалась годами, уткнувшись в его грудь.
— Спасибо, — Диана краснеет, кутаясь в пиджак из тонкой серой шерсти.
И тут наши с ним взгляды встречаются. Чужой. Как бы странно это ни было, но эти два года в разводе он все еще был моим, но не сейчас.
И мне больно.
— Я дом собираюсь покупать, — Герман не дергается и не тушуется.
Прикусываю кончик языка и затем, через секунду, с небольшим ехидством спрашиваю:
— Тебе нужен мой совет?
— Нет, — Герман качает головой. — Я вновь выкупаю…
Я знаю, что он сейчас скажет. Он выкупает наш дом, который я продала год назад. После развода он оставил его мне, Борьке и Афине, а я психанула и оформила его продажу не без помощи юристов моего отца.
Герман тогда был просто в ярости, и я даже испугалась того, что он может меня убить, но все обошлось.
— Выкупаю, да, — Герман кивает. — И в цене скакнул, Фиса, в два раза. Долго думал, стоит ли, но Борька вернет свою детскую. Он по дому скучал. Вечно про него говорит.
— Хороший дом, — соглашается Диана. — Очень светлый и дышится в нем легко. Надо чуток освежить ремонтом.
Глава 7. Какой-то изврат
— Зачем? — накалываю на вилку креветку.
То ли Диана улавливает напряжение Германа, то ли по моему лицу понимает, что разговор сейчас свернет с пути дружелюбной посиделки, но она встает и шепчет:
— Отойду и припудрю носик.
И торопливо уходит, перекинув косу за плечо.
Очень интересно. Дает Герману шанс вызвериться на меня или это очередная показуха для него “смотри, какая я внимательная и деликатная крошка”?
— За тем, что я хочу вернуть этот дом, — Герман пожимает плечами, и его глаза темнеют от злости. — Я его оставил тебе и нашим детям, а ты его продала, Фиса. С отцом через незаконные сделки.
Я в ответ могу лишь приподнять подбородок. Ну, было дело, потому что я хотела избавиться от этого дома, и меня не волновали условия или возможные претензии в тот момент. И да, мы схитрили, потому что в этом доме были прописаны доли наших детей.
— Знаешь, я потратил много времени, чтобы его вытащить из всего того, что вы нахуевертили, — недобро щурится. — Хотел побеседовать на эту тему с твоим отцом, но решил, что это бессмысленно.
— Ты не мог купить другой дом?
— Я хотел вернуть этот. Он мне нравится, и не стану от него отказываться.
— Это был наш дом… — я все же не выдерживаю. — Как ты не понимаешь…
— И ты наш в кавычках дом продала, — Герман вздыхает и откидывается назад, холодно глядя на меня. — Продала, Фиса, хотя были оговорены четкие условия при разводе. И ты на них согласилась. Верно? А потом поступила по-своему.
— Мне не нужен был этот дом.
Я сама загоняю себя в ловушку, потому что с каждой секундой теряю самообладание.
— Раз не нужен, то какие сейчас претензии?
Логика на стороне Германа, а на моей — тихая и беспощадная истерика, которой нечего противопоставить бывшему мужу.
— По условиям нашей совместной опеки, которая подразумевает и то, что я участвую в вопросах организации места проживания наших детей, ты была обязана со мной обсудить продажу дома, Фиса.
А теперь он мне изящно говорит о том, что я, дура, не исполняю условия совместной опеки, и под всем этим подразумевает, что у меня могут быть проблемы, если он решит взбрыкнуть.
Я откладываю вилку. Аппетита совсем нет, и креветки отдают мерзкой кислинкой. Делаю глоток воды:
— Но это все равно какой-то изврат.
— У тебя свои взгляды на жизнь, — Герман усмехается, — для меня изврат соглашаться на одни условия при разводе, а потом…
— Хватит, — раздраженно перебиваю я его. — Это уже неважно.
— Удобно, — Герман смеется. — Хотя ты себе не изменяешь, Фиса.
— Зато ты мне изменял, — поскрипываю зубами.
— Ну, конечно, — смотрит на меня прямо. — И разве можешь ты без сарказма, игры слов и подколок, да?
Я успеваю прикусить язык прежде, чем сказать, что он предпочитает дам попроще или совсем дурочек. И дело не в том, что я не хочу показывать Герману злость.
Это будет некрасиво по отношению к Диане. Оскорблять человека за его спиной? Некрасиво и низко.
Отставляю стакан, прижимаю холодные пальцы к переносице и выдыхаю.
— Я правда не считаю это правильным.
Ну да, и я надеюсь на то, что Герман сейчас меня услышит?
Я не должна была продавать дом, но тогда меня не волновало, а считает ли Герман это правильным или нет. Мы же в разводе. И пошел он в жопу. Я хотела избавиться от этого дома и меня ничего не волновало.
Это было для меня важно. Я думала, что обрываю все связи с прошлой семейной жизнью, будто вместе с домом отдаю другим людям и свою боль.
Герман разве меня поймет?
И мне, правда, стало легче, когда я закрыла сделку и отдала ключи, но, похоже, это была лишь иллюзия.
И я так люблю обманываться.
— Блин, я чуть не заблудилась по пути к уборной.
Диана громким и восторженным голоском предупреждает, что вернулась и что если есть желание сказать лишнего, то лучше промолчать. Садится под бочок к Герману. Смотрит на терелку с моей пастой, потом на меня и хмурится:
— Невкусно?
Хочется съязвить на тему, что она может доесть за мной объедки, ведь ей не привыкать, и до боли щипаю себя за запястье под столешницей.
