— Это можно устроить, — мрачно сказал доктор Моллер.
Он прошел к тому месту, где лежали его упавшие очки, поднял их и надел на лицо мертвеца.
Потом так же быстро схватил свою толстую, узловатую альпийскую палку и описал ею в воздухе дугу. Палка со свистом опустилась на голову мертвеца. Мертвая голова точно дернулась в сторону и мелкие осколки стекла разлетелись по всей комнате.
— Готово, — сказал доктор Моллер, переводя дыхание. — А теперь помогите с костюмом.
Солнце стояло уже высоко, когда доктор Моллер окончил свой туалет. Он натянул шерстяные чулки ручной вязки и зашнуровал тупоносые башмаки. Его пальцы обшарили карманы штанов, обшитых зеленой тесьмой, и смешной тирольской куртки.
Он нашел коробку сигарет, маленькую металлическую пуговку со знаком свастики, похожую на те, что были на куртке, несколько шиллингов, еще не разменянных на марки, и клочок старого билета с дунайского парохода, рейсируюшего между Линцем и Веной.
— Эрих, как вы думаете, они будут очень внимательно следить за мной?
— Вряд ли, если вы только не будете слишком много говорить.
— Я знаю, самое главное — акцент Мондзее. Но и это придет со временем. Надо только напрактиковаться. А теперь еще одно…
Доктор сел за стол, приколол лист бумаги штейнгофского госпиталя к документам больного и написал своим — своим крупным почерком:
— Этот пациент был бы немедленно отпущен, если бы он все еще не страдал бредовыми идеями на почве увлечения нацизмом.
С минуту доктор Моллер помедлил. У него перехватило горло. Оставалось дописать еще только одну строчку — этих слов он больше уже никогда не напишет.
Затем перо его вывело:
— Доктор Карл Моллер.
Доктор промокнул написанное и в последний раз выглянул в окно.
Он видел чистые, белые домики, в которых могли отдыхать люди с больными рассудками… он видел серебряные сосны, которые десять лет тому назад посадила Грета, капеллу с ее цветными стеклами, площадку для прогулок и все, что вообще отличало Штейнгоф.
С сухими глазами он отвернулся от этого давно знакомого, дорогого ему места. Теперь ему предстояло заглянуть в страшное будущее. У ног его лежал труп, ставили доктором Моллером.
— Доктор Моллер был старый дурак, Эрих! — сказал он таинственно.
— Господин доктор… пожалуйста!
Францель говорил тихо. Глаза его светились любовью.
— Нет, Эрих! — поправил его доктор. — Я теперь господин Браун. Моя жизнь зависит теперь от вас, вернее, от вашего языка.
Глава вторая
По ночам Вена была похожа на красивую женщину, неожиданно состарившуюся от ужаса, который принесли с собой завоеватели.
Еще недавно ярко освещенные улицы казались теперь темными провалами, в которых гулко отдавался топот марширующих ног. Веселые, горящие огнями кафе были наводнены грубой пьяной чернью.
Повсюду, где проходили наци, была смерть.
— Писатель Фридель застрелился.
— Канцлер Шушниг заточен в собственном доме.
— Майора Фея и его семью настигли на Рингштрассе подосланные убийцы.
— Известный врач доктор Нобель и его жена покончили с собой, как у них было заранее условлено.
— Президент Миклас давно уже исчез, а сотни сограждан были замучены.
Человек по имени Северин Браун сидел в задней комнате скромного домика на Тейнфальтштрассе, служившего ранее секретным, а теперь официальным штабом штурмовиков.
Он сидел здесь после того, как его привезли из штейнгофского санатория. Тело штейнгофской жертвы было давно уже брошено в грузовик с мусором и его везли сейчас к сосновому лесу в районе Гитцинга, где оно будет выкинуто в яму. Его похоронят ночью при свете фонарей и имя доктора Моллера будет забыто.
Но тонкий, гибкий мозг доктора Моллера останется жив в теле человека, которого зовут Северин Браун.
Благодаря этому новому имени жизнь его должна пойти по новому неизбежному пути.
Он увидел в этом еще одни шанс выполнить то, что он считал своим предначертанием — убить Гитлера.
Как все это быстро произошло!
Сейчас все это вспоминалось уже, как фильм.
В докторский кабинет в Штейнгофе вошел предводитель отряда штурмовиков и, бросив взгляд на труп, спросил Францеля:
— Так вот он, ваш доктор Моллер? Ну что ж! Мы все равно должны были бы прийти за ним рано или поздно.
Смелый верный Францель! Как хорошо он сыграл свою роль!
Предводитель штурмовиков спросил:
— Что же тут произошло?
— Ах, — сказал Францель, великолепно вздрогнув плечами: — бедный парень недооценил своей физической силы. И когда доктор Моллер неосторожно отозвался о фюрере…
— Понятно, — расхохотался штурмовик и этот дикий смех был подхвачен двумя его товарищами. — Понятно! Господину Брауну неприятно было слышать изменнические слова и он расправился с изменником сам. Не правда ли?
— Да, — совершенно верно! — согласился Францель. — Но я решил, что будет лишним обращаться к полиции.
— Вы совершенно правы, господин доктор!
— Я уверен, что господин Браун не намеревался причинить ему какой-нибудь вред. Собственно говоря, он мог бы прекрасно сдержать себя, если бы доктор Моллер не написал несколько неосторожных слов.
— Он написал? Где?
Доктор Францель взял лист бумаги, который был прикреплен к бумагам Брауна.
— Вот… это!..
— Черт побери, — воскликнул штурмовик. — Я не удивляюсь, что тут нельзя было обойтись без насилия. Для арийца (тут штурмовик бросил презрительный взгляд на труп) ваш доктор Моллер был удивительным дураком. Он был еще глупее, чем его еврейка-жена.
При этих словах Браун закивал головой.
В этом движении был почти энтузиазм. Господи! Как может изменить человека жажда мести!
— Я должен сделать вам письменный доклад? — спросил Францель.
— Доклад?
Предводитель штурмовиков хитро подмигнул.
— Нет, мы не делаем докладов о… скажем…. о маленьких делах.
— А тело?
— Мы уберем эту свинью. Об этом не может быть и разговоров.
— А как относительно госпитального штата?
Все еще улыбаясь, штурмовик показал Брауну на дверь:
— Мы позаботимся и об этом. Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер!
Так было замято дело об убийстве. Просто, по-нацистски.
* * *
В ту ночь в маленьком домике кипела жизнь.
Люди в коричневых рубашках входили и выходили разнузданные и пьяные. У многих в руках были золотые и серебряные вещи из разграбленных домов и магазинов.
Повсюду раздавалась знаменитая песня Хорст Весселя:
— Штурмовики, вперед,Взвейте выше ваш флаг!Ряды сжимайте тесней,Равняйте спокойный шаг!
Равняйте спокойный шаг! Какое издевательство!
Эти люди никогда почти не ходили спокойно. Они всегда бежали, и притом за кем-нибудь.
Он много слышал об Отделе Штурмовиков, крошечной армии, созданной капитаном Эрнестом Ремом, чтобы привести Гитлера к власти.
Рем оказался, однако, чересчур честолюбивым и Гитлер уничтожил его. Но партия использовала его идею и ремовцы стали легендарными чудовищами, незаменимыми палачами во всех путчах и погромах.
Северин Браун видел их вблизи.
Однажды, после бесконечного ожидания, он выглянул через загороженное решеткой окно во двор. Он увидел там двух девушек, совершенно обнаженных и распростертых на траве. Их держало с полдюжины сильных рук.
Луна бросала свой свет на эти белые замученные тела. На их коже были пятна от грязи. Но девушки некоторое время лежали тихо. Северин Браун не отвернул глаз от этого зрелища до тех пор, пока в воздухе не блеснули стальные ножи, которые пригвоздили девушек к земле.
Они взмахнули руками, как бабочки крыльями, в предсмертной судороге. Их тела вздрогнули в последний раз, их рты раскрылись, ища воздуха… и последнее их дыханье было унесено шелестящим ветром.
Потом в домик вошли штурмовики и один из них сказал:
— Эти толстые венки ничего не понимают в германской любви!
Несколько минут штурмовики болтали между собой и Браун внимательно прислушивался к их словам, так как тут можно было многое узнать.
Они говорили о нападеньях и разбое. О том, скольким людям они «помогли» покончить с собой.
Они рассказывали друг другу о том, как был разграблен дворец барона Людвига Ротшильда и как они наполнили государственные грузовики ценнейшими произведениями искусства на миллионы марок.
Они хвастались воздушным флотом генерала Геринга, двумя сотнями бомбовозов, которые летали над омраченной Веной, как саранча, имея каждый в своем толстом стальном животе по дюжине штурмовиков.
— Скажи, Гельмут, — осклабился один из коричневорубашечников. — Геринг привез своего льва в Империаль-отель?
— Конечно, нет, — засмеялся тот, кого называли Гельмутом. — Он уже послал в лейпцигский Зоологический сад за новым.
