– Юленька, ты поезжай. Не сама, так хоть Лёника спасёшь. Всё равно, мы здесь не выживаем, а вымираем.
Так Стас узнал, как зовут женщину с дымным огнём в глазах.
– А нас обеих? – неуверенно произнесла Юля.
– Не могу, с трудом выдавил Стас привычные слова. – Я ведь вижу, кого можно довезти, а кто умрёт по дороге. За весь прошлый год я троих перевёз, ты четвёртая.
Юля была в смятении. Она подхватила на руки сына, потом повернулась к подруге, протянула серёжки.
– На, Тамара, тебе нужнее.
Стас вытащил из-под рогожи свёрток с солониной и майонезную баночку мёда.
– Держи. Тут мясо и мёд. Вздумает кто отнять, скажи, что это мой подарок, живо отвяжется.
Со времён приснопамятного нападения прошло не так много времени, но теперь ходоку приписывались такие удивительные свойства, каких у него сроду не бывало.
Тамара скорбно кивнула, принимая выкуп за подругу.
– Письмо напиши, где я…
– Напишу.
Повернувшись к Юлии, Стас подхватил её двумя руками и усадил на передок телеги. Весу в женщине, вместе с сыном и одёжками, было всего ничего.
По толпе пошёл тихий стон, полный зависти и ужаса.
– Сожрут её там, – произнёс чей-то голос. – Или в рабство определят.
– Смотри, как бы тебя не сожрали.
– Меня не сожрут, я невкусный.
Стас тронул лошадь, поехал сквозь раздавшуюся толпу. Возле одной из барахольщиц остановился, приценился к выставленной на продажу женской шубке. Какой зверь поплатился шкурой ради этого изделия, Стас не мог сказать, но шубка была пушистой и даже на взгляд тёплой.
– Мешок картошки дам.
Торговка судорожно кивнула. Цена превосходила самые смелые ожидания.
– Только у меня с собой нет, а шуба сейчас нужна. Картошку послезавтра привезу, ты же меня знаешь.
Видно было, что тётке очень не хочется так просто расставаться с товаром, но и перечить она не смела. Поторгуешься, да и останешься ни с чем.
– Дровишек бы ещё… – наконец выдавила она.
Стас усмехнулся.
– Чёрт с тобой. Привезу малость.
Дальше они ехали, не останавливаясь, да самой границы мёртвой зоны. Людей здесь уже не было, кому охота ходить, рискуя, что вляпаешься неведомо во что, и растечёшься грязной лужей.
Здесь Стас придержал Малыша, спрыгнул на землю, взял и встряхнул купленную шубу.
– Парню твоему сколько лет?
– Лёнечке? Три года на днях будет.
– Жаль. Значит, грудью уже не кормишь?
– Кормлю. Я бы и дальше кормила, только молока уже нет.
– Неважно. Всё равно, замечательно, раз кормишь. Значит, парень от тебя ещё не оторвался, вы с ним единое целое. Нам ведь его тоже надо живым довезти. Быстренько его раздевай и сама тоже раздевайся. Грудь ему дай, неважно, что молока нет, он всё равно вцепится. И ты его в себе прижимай как следует. А чтобы вам не замёрзнуть, я сверху шубу накину.
Юля поспешно принялась раздеваться. Стас отвернулся, чтобы не видеть. Видеть очень хотелось, но не так, не по производственной необходимости.
– Готово? – Стас бережно укутал мехом исхудалое, но бесконечно притягательное тело. – Тогда, поехали.
Мимо тянулись забурьяневшие полисаднички и дома с покосившимися от ветра спутниковыми тарелками, с выбитыми дверями, а порой и с проваленными крышами. Город без людей стремительно превращался в груду развалин.
Миновали место, где растеклась сумасшедшая, не останавливаясь двинулись дальше. Стас, что есть сил прижимался к пушистой шубе, правой рукой обхватив плечи Юлии.
«Ты не посмеешь тронуть ни её, ни ребёнка! – молча, обращался он к судьбе, провидению, к тому, что перевернуло жизнь на Земле и посмело тронуть всех и каждого. – Она мне нужна. Юля, Юлия, Юленька, – катал он на языке имя, которое час назад ничего ему не говорило и вдруг стало самым нужным.
Окончился вымерший частный сектор, проплыли распахнутые ворота автопредприятия, где несколько месяцев существовал крошечный городской аклавчик: десяток слесарей и шофёров, оказавшихся отрезанными от всего мира. Часть из них погибла, пытаясь прорваться в город на двух грузовых автомобилях, куда делись остальные, Стас не знал. Когда анклавчик опустел, Стас заезжал туда, чтобы вывезти остатки бензина, солидол, какие-то запчасти, которые могли пригодиться деревенским умельцам. Теперь мёртвая зона поглотила крошечный островок, где не осталось ничего дельного.
Наконец начался лес, сосновый заповедный бор, который даже в самые разнузданные времена порубливали с опаской. Сейчас вырубленная делянка расширялась с каждым днём, сдерживало её рост только то, что бензопилы давно заглохли, а лучковые пилы имелись далеко не у всех, да и немногие умели ими работать.
Несколько мужиков из Карачарова – второго села, входящего в анклав, – сидели возле штабеля подготовленных к отгрузке кряжей.
– Чой-то ты задержавшись, – приветствовал кто-то Стаса и тут же осёкся: – Ой, да ты, никак, человечка нам привёз.
– Не вам, а нам, – поправил Стас.
– Всё равно, в наши края. И бабонька какая сочная. Не потрогать, так хоть поглядеть.
– Хватит болтать, – недовольно сказал Стас. – Капкан, вот, забирайте и топайте домой. Завтра – выходной, я никуда не поеду, буду гостью на житьё устраивать.
– Па-анятно, – согласились мужики.
Капкан живо сгрузили, Стас, провожаемый любопытными взглядами, поехал дальше. Свернув на просёлок, остановился, сказал:
– Давай Лёню одевай и сама одевайся. Мёртвую зону проехали, а в деревню в таком виде нельзя. Бабушки у нас строгие.
Жилые деревеньки в анклаве сберегались, почти как железные дороги в промышленных районах. Бывало, что и людей подселяли, если совсем уж вымороченным становился хуторок. Понимали люди, что если пропадёт жильё, то надвинется мёртвая зона, меньше станет полей и леса, ближе гибель. Так и шло небытие: на города одним манером на сёла – совсем иначе.
Овдеево – деревня, где Стас был когда-то дачником, а теперь самым, можно сказать, главным жителем, насчитывало десять жилых домов, где спасалось двенадцать живых душ. Елины – нестарая ещё пара со справным хозяйством, у которых, по словам Ваньки, и самогон водился, и самосад. А вот дети Елиных издавна жили в городе, и внуки, приезжавшие на каникулы, тоже успели уехать в школу. Тётка Анна Мурзакова, тоже была в силе, даже корову завела. Была она вдовая, к ней ходил Витька из Федово, но переехать совсем и жить общим хозяйством никак не решался. Ванька Филиппов и Мишка Рукавишников – алкоголики, прежде кормившиеся при бабкиных пенсиях, да и ныне пытающиеся жить старухиными трудами. Остальные жители деревни были бабки разной степени убогости.
А теперь Стас вёз Юлю – молодую женщину с маленьким ребёнком.
При въезде в деревню они встретили Анну, шедшую на луг за коровой. При виде Юли старуха всплеснула руками:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
