– Следующий пункт – дом вашей матери. – Он водружает на нос очки для чтения и ищет в документе нужный раздел. – «Дом один-тринадцать по Астор-стрит, как и все его содержимое, должно оставаться неприкосновенным в последующие двенадцать месяцев. Ни само строение, ни имущество не может сдаваться в аренду или быть продано в течение этого времени. Мои дети могут проживать в доме не более тридцати дней и имеют право использовать все предметы домашнего обихода для личных нужд».
– Серьезно? – Джоад удивленно смотрит на мистера Мидара. – У нас у всех свое жилье. Зачем нам содержать ее дом?
Чувствую, как загораются щеки, и начинаю нарочито внимательно разглядывать ногти. Разумеется, мои братья уверены, что я совладелица квартиры Эндрю. Несмотря на то что я живу в ней с того самого момента, как он приобрел ее три года назад, и вложила в нее больше денег, чем мой друг, право собственности мне не принадлежит. По всем бумагам квартирой владеет Эндрю.
– Это мамина воля, брат, – говорит Джей обычным добродушным тоном. – Надо уважать ее желания.
Джоад качает головой:
– Конечно, но это же ерунда. Еще двенадцать месяцев сумасшедших налогов. И я не говорю о поддержании в порядке этих старых стен.
Печально киваю. Характером Джоад пошел в отца – решительный, прагматичный и лишенный сентиментальности. Его бесчувственная натура может оказаться очень полезной, так было, например, на прошлой неделе, когда пришлось заниматься организацией похорон. Но сейчас его поведение скорее проявление неуважения. Если дать ему волю действовать по собственному усмотрению, он к концу дня вывесит на доме табличку: «Продается» и поставит у дверей мусорный контейнер. Вместо этого, у нас появилось время перебрать все мамины вещи и спокойно попрощаться с некоторыми из них навсегда. По мнению Эндрю, это было бы слишком консервативно, но я уверена, один из моих братьев может даже принять решение оставить себе что-то из маминой мебели.
В тот год, когда я поступила в Северо-Западный университет, мама приобрела старый дом, не выкупленный по закладной. Отец бранил ее невероятно, говорил, что глупо ввязываться в такой чудовищный проект. Но к тому времени он стал уже бывшим маминым мужем, и она была вольна принимать решения самостоятельно.
Запах прогнивших потолков и старых ковров казался ей волшебным. Потребовались годы тяжелого труда и самопожертвования, чтобы в итоге проницательность и терпение победили. В наши дни особняк на Золотом берегу в Чикаго стал редким музейным экспонатом. Моя мама, дочь сталелитейщика, представляла, что она, как Луиза Джефферсон, «идет вверх», переехав из городка Гэри в штате Индиана. Жаль, что отец не прожил достаточно долго, чтобы увидеть чудесное преобразование дома – и женщины, – так и оставшегося недооцененным им.
– Вы уверены, что она была в здравом уме, когда это писала? – спрашивает Джоад, прерывая мои размышления.
Что-то заговорщицкое появляется в улыбке молодого юриста.
– Разумеется, она была в своем уме. Позвольте вас уверить, ваша мама отлично знала, что делает. Откровенно говоря, никогда не видел столь тщательно выверенного завещания.
– Продолжим, – произносит Кэтрин тоном руководителя. – Домом займемся в надлежащее время.
Мистер Мидар опять откашливается.
– Хорошо, тогда переходим к «Боулингер косметик»?
Голова едва не лопается от напряжения и ощущения пристально смотрящих на меня четырех пар глаз. Вспоминаю вчерашнее происшествие и холодею от охватившей меня паники. Какой президент компании может себе позволить напиться в день похорон матери? Я определенно не заслужила чести занять этот пост. Однако уже поздно. Как актриса, номинированная на премию Американской киноакадемии, стараюсь придать лицу ес тественное выражение. Кэтрин сидит с ручкой наготове, ожидая момента, когда придет пора начать записывать все до последней детали делового предложения. Лучше к этому сразу привыкнуть. В качестве подчиненной или нет, эта женщина будет следить за мной до конца моей карьеры.
– «Мои акции в «Боулингер косметик», а также место главного исполнительного директора компании передаю моей…»
Держаться естественно. Не смотреть на Кэтрин.
– «…невестке, – кажется, у меня слуховые галлюцинации, – Кэтрин Гамфриз-Боулингер».
Глава 2
– Какого черта? – громко вскрикиваю, понимая, что осталась без долгожданного «Оскара». Даже не стараюсь быть хоть немного вежливой. Более того, я откровенно грублю.
Мидар смотрит на меня поверх роговой оправы.
– Простите? Хотите, чтобы я что-то повторил?
– Д-да, – заикаюсь и перевожу взгляд с одного члена моей семьи на другого, надеясь обрести поддержку.
Джей смотрит на меня с сочувствием, а Джоад не смот рит вовсе. Он делает пометки в блокноте, челюсть его при этом странно подергивается. А Кэтрин… что ж, она могла бы стать хорошей актрисой, удивление на лице кажется вполне правдоподобным. Мистер Мидар наклоняется и произносит отчетливо, словно я старая бабка:
– Акции вашей матери в «Боулингер косметик» переходят к жене вашего брата, Кэтрин. – Протягивает мне документ. – Каждый из вас получит копию, а сейчас можете просмотреть мою.
Скривившись, я отмахиваюсь от него, из последних сил стараясь дышать ровно.
– Нет. Благодарю. – Я справлюсь. – Продолжайте, пожалуйста. Извините.
Вжимаюсь в стул и начинаю кусать губы, чтобы не было видно, как они дрожат. Должно быть, произошла ошибка. Я… я так много работала. Хотела, чтобы она мной гордилась. Кэтрин меня подставила? Нет, она не могла поступить так жестоко.
– На этом мы прервемся, – сообщает Мидар. – Теперь мне надо переговорить с Брет. Конфиденциально. – Он поворачивается ко мне: – У вас есть время, или лучше перенесем встречу?
Перед глазами туман, в котором необходимо найти дорогу.
– Можно сегодня, – произносит голос, похожий на мой.
– Отлично. – Мидар обводит присутствующих взглядом. – Будут ко мне вопросы?
– Нам все ясно, – отвечает Джоад и направляется к двери с видом заключенного, отпущенного на волю. Кэтрин берет свой «Блекбери» и просматривает входящие сообщения. Джей бросается к Мидару, преисполненный благодарности. Он мельком ловит мой взгляд и сразу опускает глаза. Братья чувствуют себя виноватыми, это видно. Мне становится совсем плохо. Только лицо Шелли с лучистыми серыми глазами, обрамленное темными кудряшками, выглядит дружелюбным. Она раскидывает руки в стороны и принимает меня в объятия. Но даже Шелли не знает, что сказать мне в эту минуту.
По очереди мои родственники пожимают руку мистеру Мидару, пока я сижу на своем месте, как провинившийся ученик, оставленный после урока. Наконец все уходят, и мистер Мидар закрывает дверь. Становится так тихо, что я слышу, как кровь бежит по моим жилам и ударяет в виски. Он возвращается на свое место во главе стола. Лицо его гладкое и загорелое. Мягкий взгляд плохо сочетается с резкими чертами.
– Вы в порядке? – спрашивает он, словно действительно хочет услышать ответ. Видимо, у него почасовая оплата.
– В порядке, – говорю я. Нищая, без матери, униженная, но в порядке. В полном.
– Ваша мама переживала, что в этот день вам будет особенно тяжело.
– Правда? – Слегка усмехаюсь. – Она думала, меня расстроит, что я не упомянута в завещании?
Он накрывает ладонью мою руку.
– Это не совсем так.
– Единственная дочь, и не получает ничего. Ничего. Даже символического подарка. Черт возьми, я ведь ее единственная дочь.
Вырываю руку и кладу на колени. Опускаю голову, взгляд падает на кольцо с изумрудом, часы «Ролекс», браслет от Картье. Поднимаю глаза и замечаю на милом лице мистера Мидара нечто похожее на отвращение.
– Я знаю, о чем вы думаете. Считаете меня испорченной эгоисткой. Думаете, что все это из-за денег. – Горло сжимается. – Вчера все, что мне было нужно, – полежать на ее кровати. Все. Ничего больше. Я мечтала добраться до ее старой антикварной кровати, – украдкой потираю горло, – чтобы свернуться калачиком и ощутить ее присутствие…
К своему ужасу, понимаю, что начинаю плакать. Тихое поскуливание постепенно превращается в неистовые рыдания. Мидар бросается за салфетками. Он протягивает мне одну и гладит по спине, пока я стараюсь прийти в себя.
– Простите, – хриплю я. – Все так… тяжело.
– Понимаю вас. – Тень, промелькнувшая на лице, дает право сделать вывод, что он действительно понимает.
Промокаю глаза салфеткой. Глубокий вдох. Еще один.
– Ладно. – Всхлипываю, почуяв шаткое равновесие в душе. – Вы сказали, вам надо что-то обсудить.
Он достает из портфеля еще одну тонкую папку и кладет на стол передо мной.
– У Элизабет были на ваш счет несколько иные планы.
Он открывает папку и протягивает мне желтый листок из школьной тетради с глубокими заломами, и это подсказывает мне, что когда-то он был смят в тугой ком.
