— А какие цвета?
— Пурпурные и бирюзовые вопросительные знаки по белому полю, бирюзовые рукава, красное кепи.
— Очень красиво, — улыбнулся я. — Теперь буду следить за ним на скачках.
Гарри сообщил, что тренер планирует провести Эгоцентрика еще через один тур соревнований до начала скачек на Золотой кубок. Может быть, тогда я и увижу лошадь.
— Может быть, — согласился я, и тут Гейл внесла чай.
Гарри и Сара торопливо осушили по три чашки, одновременно взглянули на часы и сообщили, что пора собираться на коктейль.
— Я, пожалуй, не пойду, — проговорила Гейл. — Вы извинитесь перед ними, но мне надо поработать. Могу заехать за вами, если хотите. Позвоните, когда соберетесь домой.
— Прежде чем мы попрощаемся, — сказал я, — мне хотелось бы взглянуть на все газетные вырезки, какие у вас есть. И фотографии.
— Ради Бога, ради Бога... — забормотал Гарри. — Гейл вам все покажет. Ладно, милочка? А сейчас надо бежать. Старина Марроу, заметьте себе, не кто-нибудь, а президент гольф-клуба... Рад был познакомиться. Надеюсь, вы узнали все, что необходимо... Звоните, если возникнут еще вопросы.
— Спасибо, — ответил я, но он уже исчез. Они поднялись наверх, потом спустились в холл, входная дверь хлопнула, от дома отъехал автомобиль. Дом погрузился в тишину.
— Они не то чтобы пьяницы, — произнесла Гейл. — Просто живут от одной выпивки до другой.
Очередь Гейл объяснять. Однако в ее тоне я не уловил ни малейшего желания оправдываться, не то что у Сары.
— Наслаждаются жизнью, — откликнулся я.
Гейл приподняла брови.
— Правда? Да, пожалуй. Мне и в голову не приходило.
«Эгоистична, — подумал я. — Холодна. Бесчувственна... Все, что я ненавижу в женщинах. Все, что мне необходимо в женщине. Слишком соблазнительна».
— Посмотрите фотографии? — спросила она.
— Да, пожалуйста.
Она принесла альбом в дорогой коже, и мы перелистали его. Все газетные вырезки я знал. Ни одна из фотографий не оказалась достаточно изысканной для «Тэлли». Я сказал, что придется заехать еще раз с фотографом. Гейл отложила альбом и встала.
— Они позвонят от Марроу часа через два, не раньше. Может, останетесь и выпьете чего-нибудь?
Я взглянул на часы. Поезда ходили через каждые тридцать минут. Ну, допустим, на следующий я не успею... Там была Элизабет. А здесь — Гейл. И времени всего час.
— Хорошо, — сказал я. — Остаюсь.
Она налила мне пива. И сама взяла стакан. Я снова сел на диван, а она грациозно опустилась на огромный бархатный пуф.
— Вы, конечно, женаты?
— Да.
— Все интересные мужчины обычно женаты.
— А вы почему не выходите замуж?
В улыбке блеснули белые влажные зубы.
— А-а... С этим можно подождать.
— И долго ждать?
— Ну, думаю, пока не встречу человека, расставания с которым не смогу перенести.
— А вы уже расстались с несколькими?
— Да, с несколькими. — Она кивнула, глотнула пива и вызывающе посмотрела на меня. — А вы? Вы не изменяете жене?
Я заморгал. И ответил осторожно:
— Почти нет.
— А иногда?
— Нечасто.
Выдержав долгую задумчивую паузу, она коротко произнесла:
— Хорошо.
— Это что же, прикажете рассматривать как философское замечание или как конкретное предложение?
Она рассмеялась:
— Просто хочу четко представлять ситуацию.
— Чтобы знать, на что рассчитывать.
— Ненавижу всяческую неразбериху, — кивнула она.
— Особенно, наверное, эмоциональную неразбериху.
— Вы правы.
«Она никогда не любила, — подумал я. — В ее жизни был секс, но любви не было. Как раз то, что мне нужно». Я поборол коварный внутренний голос и задал типично журналистский вопрос о работе.
— Работа как работа. — Она пожала плечами. — Из ста студентов, может быть, один по-настоящему талантлив. По большей части амбиций у них в пять раз больше, чем идей.
— А сами вы занимаетесь моделированием?
— Почти нет. Придумываю иногда что-нибудь для себя или для Сары. Мне нравится преподавать. Доводить художественное невежество до уровня подлинного мастерства.
— И замечать потом отголоски своих идей по всей Оксфорд-стрит?
Она кивнула, глаза ее блестели и улыбались.
— Сейчас на пяти крупнейших фабриках готового платья работают мои ученики. Стиль одного из них настолько индивидуален, что, глядя на витрину, можно безошибочно отличить его работы от других.
— Я вижу, вам нравится осознавать свою власть?
— А кому-то не нравится?
— Как сказать...
— Власть всегда разлагает? — Голос ее звучал саркастически.
— Каждого в своей мере. Интересно знать, в чем Ваша слабость?
Она засмеялась:
— Деньги, я думаю. Преподавателям их вечно не хватает.
— Но зато у вас есть власть.
— Надо же иметь хоть что-нибудь, раз нельзя получить все.
Я опустил голову, чувствуя, как исказилось мое лицо. Трудно подобрать более точные слова для обрисовки положения, в котором я пребывал вот уже одиннадцать лет.
— О чем задумались? — спросила Гейл.
— О том, как бы заполучить вас в постель.
Она, казалось, онемела от возмущения. Я поднял глаза, готовый к любым проявлениям женского самолюбия. Ведь я мог и ошибиться в ней.
Но я не ошибся. Она смеялась. Польщенная.
— Весьма откровенно.
— Ага.
Я поставил стакан на стол и поднялся, улыбаясь:
— Опаздываю на поезд.
— Уходить? После таких-то откровений?
— Именно после таких.
Вместо ответа она приблизилась, взяла меня за руку и вложила пальцы в золотое кольцо, венчавшее застежку «молнию» у нее на платье.
— Иди сюда.
— Но мы знакомы всего три часа, — запротестовал я.
— Однако раскусил ты меня через три минуты.
Я отрицательно помотал головой:
— Три секунды.
Зубы ее блеснули.
— Мне нравятся незнакомцы.
Я потянул кольцо вниз и понял, что именно этого она и ждала.
* * *
Мы лежали рядом на белом пушистом ковре. Казалось, весь мир отлетел куда-то на миллион световых лет, и я не торопил его возвращение.
— А что, твоя жена тебя не слишком балует?
«Элизабет, — подумал я, — о Господи, Элизабет! Но иногда, хотя бы иногда...»
Столь хорошо знакомое ощущение вины захлестнуло меня горячей волной. Мир снова придвинулся вплотную.
Я сидел, слепо всматриваясь в темнеющую комнату. Гейл, видимо, поняла, что допустила бестактность, со вздохом поднялась и не сказала больше ни слова.
«В горе и радости, — с болью думал я. — В бедности и богатстве. В болезни и благополучии буду с тобой, только с тобой, пока не разлучит нас смерть».
Так я поклялся. В ту пору клятвы давать было легко. Но я не сдержал слова. Гейл была четвертой за одиннадцать лет. И первой почти за три года.
— Будешь так сидеть и дальше, опоздаешь на поезд, — прозаически заметила она.
Я взглянул на часы: оставалось пятнадцать минут.
Она вздохнула:
— Так и быть, подвезу тебя до станции.
Мы успели с запасом. Я вышел из машины и вежливо поблагодарил.
— Еще увидимся? — спросила она. Без всякой заинтересованности в голосе. Ей просто нужна была информация.
Как далека и холодна была она по сравнению с той женщиной на белом ковре! Включилась, выключилась. Как раз это меня и устраивало.
— Не знаю, — нерешительно пробормотал я. Светофор на краю платформы загорелся зеленым.
— До свидания, — спокойно сказала она.
— А что, Гарри и Сара всегда играют в гольф по воскресеньям? — осторожно спросил я.
— Всегда.
— Тогда, может быть...
— Может, позвонишь, а может, нет, — кивнула она. — Что ж, по крайней мере, это честно. А я, может, буду дома, а может, нет. — Отчужденно улыбаясь, она смотрела на меня через опущенное боковое стекло.
О, такая не зарыдает, если я не появлюсь! Но если приеду — примет.
Она подняла стекло и отъехала. Не махнув рукой, не обернувшись.
Зеленая гусеница электропоезда тихо подползла к станции, чтобы унести меня домой. Сорок минут до вокзала Ватерлоо, потом на метро до Кингс-кросс. И три четверти мили пешком.
* * *
— Вы опоздали, — произнесла мать Элизабет с заранее рассчитанной долей раздражения.
— Извините.
Я наблюдал, как она сердито, рывками, натягивает перчатки. Пальто и шляпа были уже на ней.
— Поразительная беззаботность! Пока доберусь до дома, будет почти одиннадцать.
Я промолчал.
— Эгоист. Все мужчины эгоисты.
С ней не было смысла ни соглашаться, ни спорить. Неудачное и кратковременное замужество оставило в ее душе незаживающие раны, которые она усердно демонстрировала перед единственной дочерью. Когда я познакомился с Элизабет, та панически боялась мужчин.
— Мы ужинали, — сказала теща. — Посуду я оставила миссис Вудворд.
Не было ничего радостнее для миссис Вудворд, как обнаружить в понедельник утром груду грязных тарелок с застывшим на них жиром.
— Прекрасно, — ответил я, фальшиво улыбаясь.
