Дик Фрэнсис
Перелом
пер.А.И.Ганько
Вступление
Сложные отношения отца и сына занимают меня до такой степени, что это навело книжных обозревателей на размышления о моем личном опыте, высказывались даже предположения, что у меня было очень трудное детство. В связи с этим заявляю: на самом деле у меня был любящий, доброжелательный, преданный семье отец, который ценил женское общество и - вместе с матерью - воспитывал нас с братом в подобающей, но не бессмысленной строгости, абсолютно исключив наказания. Между отцом и мной никогда ни в чем не возникало затяжных обид и нерешаемых противоречий. У меня было счастливое детство, и я попытался дать такое же воспитание двоим моим сыновьям, вполне оправдавшим затраченные на них усилия: сейчас они уже зрелые люди.
Действительно, если бы мои собственные отцовско-сыновние связи в том или другом поколении были болезненными или напряженными, я не смог бы писать о них книги. Я их вообразил и только поэтому смог описать жестокость и деспотизм родителей по отношению к своим детям.
«Перелом» посвящен двум отцам, у каждого из них по сыну, и отношениям внутри всей четверки, когда один из отцов борется за полную власть над обоими сыновьями.
Это вечная тема, ее можно разукрашивать какими угодно подробностями и помещать в любой век, любую страну. Я решил, пусть будет здесь и сейчас, в Ньюмаркете, на фоне скачек, разукрасил сцену сломанной бандитами костью и дал им полную волю в их старании вторгнуться, завоевать и уничтожить солидные, уважаемые скаковые конюшни.
Рассказчик, Нейл Гриффон, один из сыновей. Он у меня занимается бизнесом, не скачками, при этом наделен нежной, тонко чувствующей душой - прямая противоположность откровенному злу в образе завоевателя. Гриффон одерживает верх над неприкрытой агрессией, отвечая вовсе не так, как от него ожидали, а разыскав запасной выход для разрешения дилеммы.
Подводные течения и скрытые мотивы борьбы отцов и детей захватили меня целиком во время работы над «Переломом», я чувствовал это даже на тех страницах, когда описывал действие, опасность и великолепных лошадей.
Глава 1
Они оба натянули тонкие резиновые маски. Одинаковые.
Я смотрел на два одинаково безликих лица с некоторым недоверием. Все же я не из тех, к кому за двадцать минут до полуночи являются субъекты в резиновых масках: какая им выгода? Мне тридцать четыре года, я обычный, трезво мыслящий деловой человек и в данный момент спокойно проверял книги отцовских конюшен для тренировки скаковых лошадей в Нью-маркете.
Круг света от настольной лампы освещал меня и работу, которой я занимался, а бледные лица-маски неясно перемещались вдоль почти черных панелей темной комнаты, как чуждые луны, надвигающиеся на солнце. Я вскинул глаза, едва услышав щелчок замка, а они уже были тут, призрачные фигуры, бесшумно вошедшие из холла большого дома; мелькнув силуэтом в слабом свете позади, они сразу исчезли на фоне панелей, когда закрыли за собой дверь. Без малейшего скрипа или шороха они двигались по натертому полу, во всем черном с головы до пят, кроме этих нечеловеческих лиц.
Я поднял телефонную трубку и набрал первую из трех девяток.
Один рванулся ко мне, взмахнул рукой и ударил по аппарату. Я успел дотронуться до девятки второй раз, а в третий это уже не удалось бы никому. Рука в черной перчатке, не проявляя излишней спешки, высвободила тяжелую полицейскую дубинку из-под обломков бывшей собственности министерства связи.
- И украсть нечего, - заметил я.
Второй приблизился к столу. Он остановился с дальней стороны лицом ко мне, глядя сверху вниз на кресло, в котором я все еще сидел. Достав револьвер без глушителя, он недрогнувшей рукой направил его мне в переносицу. Я мог заглянуть в ствол.
- Пойдешь с нами, - сказал он.
У него был какой-то плоский, невыразительный голос. Акцента я не определил, но не англичанин, точно.
- Зачем?
- Ты пойдешь.
- Куда?
- Ты пойдешь.
- Сам знаешь, не пойду, - сказал я доброжелательно, протянул руку и нажал кнопку настольной лампы.
Внезапно наступившая кромешная тьма дала мне преимущество в две секунды, как раз чтобы вскочить, поднять тяжелую угловатую лампу, крутануться и двинуть ее основанием в сторону говорившей маски. Раздался глухой стук и хрюканье. Повреждение, понял я, но не нокаут.
Весь в заботах о полицейской дубинке, находившейся где-то слева, я отскочил от стола и совершил короткий спринт к двери. Но мой противник не терял времени, тыча в темноту дубинкой в надежде попасть в меня. Луч фонаря вырвался'из его руки, пробежал по комнате, заслепил мне лицо и подпрыгнул, когда бандит бросился за мной.
Я увернулся, но с прямой дороги к двери пришлось уйти, и тут я увидел, что резиновое лицо, которое ударил лампой, уже совсем рядом.
Луч фонаря заметался по стенам и замер на выключателе у двери. Прежде чем я успел бы добежать до нее, рука в черной перчатке скользнула вниз и включила пять двойных настенных светильников, десять лампочек в форме свечей без абажуров холодно озарили квадратную, обшитую деревянными панелями комнату.
В ней было два окна с зелеными, до полу, шторами. Один ковер из Стамбула. Три разнокалиберных кресла.
Один дубовый сундук шестнадцатого века. Один стол орехового дерева. Больше ничего. Суровое место, отражающее столь же суровую, спартанскую душу моего отца.
Я всегда соглашался с теорией, что лучше всего бороться с похитителями в самый момент похищения: будет больно, но сразу тебя не убьют, потом - да, но не в начале, и если ты не рискуешь безопасностью своих близких, то глупо сдаваться без борьбы.
Что ж, я боролся.
Я отчаянно боролся еще полторы минуты, но за это время мне не удалось ни выключить свет, ни удрать за дверь или с грохотом сокрушить окно. У меня были только руки, а этого маловато против дубинки и револьвера. Одинаковые резиновые лица, начисто лишенные человеческого выражения, уже действовали на нервы, и, когда они надвинулись на меня, я попытался, пусть и вопреки здравому смыслу, сорвать чью-то маску, но пальцы только скользнули по плотной гладкой поверхности.
Они преуспели в ближнем бою, пригвоздив свою жертву к стене. Поскольку их было двое и они явно знали толк в своем деле, эти девяносто секунд показались мне вечностью, и больше я уже не хотел проверять на «практике свою теорию противостояния похитителям.
Все закончилось ударом кулаком в живот и револьвером по лицу, так что деревянная панель треснула под затылком, а полицейская дубиика поставила точку, обрушившись на голову за правым ухом. Несомненно, прошло какое-то время, прежде чем я получил новые ощущения. Иначе как бы могло показаться, что я лежу лицом вниз на заднем сиденье едущей машины с крепко связанными за спиной руками.
Довольно долго я думал, что это все во сне. Затем мозг пробудился, и стало ясно, что нет, какой там сон. Чувствовал я себя отвратительно и окоченел вдобавок, все-таки тонкий свитерок, в. котором я сидел в комнате, был слабоват против морозной ночи. Боль в голове пульсировала молотом. Бум, бум, бум.
Не хватало сил даже разозлиться, что дал себя так провести. Все, на что было способно спутанное сознание, - это тупо удивляться, с чего бы меня похищать, совершенно я для такой игры не подходил.
Нельзя много требовать от человека, когда он не владеет ни разумом своим, ни телом. Как это там по-латыни… в здоровом теле? Э, нет, в побитом теле такой же дух. Перепутав все на свете, я чуть было не улыбнулся, но только мысленно, губы не участвовали, тем более что мой рот был прижат к обивке из искусственной кожи, пропахшей псиной. Говорят, что многие взрослые мужчины в предсмертные минуты сначала зовут маму, а потом уповают на Бога. Но у меня не было матери с двух лет, а про Бога я до семи лет думал, что это такой тип, который сбежал с ней и они где-то живут в свое удовольствие («Бог забрал к себе твою маму, дорогой, потому что ему она нужнее, чем тебе»), и это не внушало мне любви к нему. Да и вообще, никаких предсмертных минут. Просто сотрясение мозга, множественные ушибы и, вполне вероятно, паршивое будущее в конце поездки. Поездка же пока продолжалась. Лучше мне не стало. Прошло сколько-то лет, и машина вдруг резко тормознула и остановилась. Я чуть не свалился с сиденья. От внезапного толчка мозг заработал, а тело потребовало, чтобы его не трогали.
Возникла парочка с резиновыми лицами, выволокла меня из машины и буквально внесла по ступенькам в дом. Один держал меня под мышки, а другой за ноги. Мои сто шестьдесят фунтов, похоже, не показались им чересчур тяжелыми.
Свет за дверью просто ослеплял, и каждый счел бы это убедительной причиной, чтобы закрыть глаза. Я их закрыл. Паровой молот ни на минуту не переставал стучать в голове.
Тут они решили разгрузиться, и я свалился боком на деревянный пол. Гладко отполированный. Чувствовался запах мастики. Совершенно отвратительный. Я приоткрыл глаза и удостоверился. Мелкий паркет, выложенный квадратами, современный. Березовый шпон, тонкие пластинки. Так, ерунда обычная. Где-то рядом заговорил человек, у него в голосе проснулась, росла и с трудом сдерживалась ярость:
