несомненно, английское имя.
Но одна вещь потрясла его в тысячи раз больше всего остального: вчерашние слова незнакомца (возможно, это кузен, о котором упоминал доктор?) относительно несчастного случая. «Твоя машина врезалась в грузовик со щебенкой».
Поразительная вещь, сплошные противоречия: он знает, что такое автомобиль и что такое грузовик. И не помнит, как вел машину и как произошло столкновение… ничего не помнит после того, как сидел в палатке после Лоди…[1] но… но каким образом изображение автомобиля с бензиновым двигателем возникло в его сознании? Ведь раньше он никогда не слышал ни о чем подобном.
Произошло какое-то безумное смешение двух миров. Мир, в котором он прожил двадцать семь лет, мир, в котором он родился двадцать семь лет назад, 15 августа 1769 года, на Корсике. Мир, в котором заснул — как ему казалось прошлой ночью — в палатке под Лоди, в должности генерала итальянской армии после своей первой значительной победы.
И — этот беспокойный белый мир, в котором он проснулся, белый мир, где все разговаривают по-английски, который (теперь, когда у него появилась возможность подумать, он понял это) сильно отличается от английского, слышанного им в Валенсии и Тулоне, но который он прекрасно понимал и не сомневался, что сможет на нем говорить, как только срастется челюсть. Мир, где люди называли его Джорджем Вайном и произносили слова, ему неизвестные, но порождавшие в его сознании определенные картины.
Автомобиль, грузовик. Разные виды машин — слово само всплыло в сознании. Он сосредоточился на том, что такое машина и как она работает, и тут же наткнулся на соответствующую информацию. Блок цилиндров, поршни, которые приводятся в движение взрывами паров бензина при помощи электрической искры от генератора…
Электричество. Он открыл глаза, посмотрел вверх, на озаренный отраженным светом потолок, и понял, что знает: это электрический свет — и в целом даже понимает, что такое электричество.
Итальянец Гальвани… да, он читал об экспериментах Гальвани, но от них не было никакой практической пользы, например такого яркого света. Глядя на отраженный свет, он представил себе мощь генератора водяных электростанций, бесконечные мили проводов, двигатели, приводящие в движение генераторы. Он затаил дыхание — новые понятия пришли к нему из глубин собственного мозга.
Первые неуверенные эксперименты Гальвани со слабыми токами и дергающимися лягушачьими лапками едва ли могли предвещать создание удивительного света, потерявшего всю свою таинственность, — и это самое странное. Часть его сознания находила свет невероятным, а другая относилась к нему как к чему-то естественному и понимала общие принципы его существования.
«Что ж, — подумал он, — сейчас прикинем: электрический свет изобретен Томасом Алвой Эдисоном примерно…» Смешно, он собирался сказать «около 1900 года», но сейчас ведь 1796-й!
А потом ему в голову пришла еще более ужасная мысль, и он попытался сесть, но помешали жгучая боль и гипс. 1900 год давно прошел, подсказала ему память, и Эдисон умер в 1931-м, а человек по имени Наполеон Бонапарт умер за сто десять лет до этого — в 1821 году.
Вот тогда он едва не сошел с ума.
Так или иначе, но тот факт, что он не мог говорить, спас его от сумасшедшего дома. У него появилось время все обдумать и понять, что он должен имитировать амнезию, сделать вид, что ничего не помнит о своей жизни до катастрофы. Из-за амнезии человека не сажают в сумасшедший дом. Ему рассказывают, кто он такой, а потом разрешают вернуться к прежней жизни. И у него появляется шанс связать все концы, сплести их в единую нить, бесконечно повторяя попытки вспомнить прошлое.
Три года назад он сумел это сделать. А завтра намерен пойти к психиатру и заявить, что он — Наполеон!
III
Солнце приближалось к горизонту. Над головой, словно огромная птица, пролетел самолет. Он поднял глаза к небу, не выдержал и рассмеялся, но его смех прозвучал тихо и совсем не походил на смех безумца. Просто ему стало ужасно смешно, когда он представил себе, как Наполеон Бонапарт летит на таком самолете, — сама идея показалась чудовищной.
Он никогда не летал на самолете, во всяком случае воспоминаний у него не сохранилось. Возможно, Джордж Вайн летал; за двадцать семь прожитых лет — почему бы и нет? Но значит ли это, что он летал? Еще один вопрос, на который нет ответа.
Он встал и зашагал дальше. Почти пять часов, скоро Чарли Дорр отправится домой обедать. Наверное, лучше позвонить ему сейчас и договориться о встрече.
Зайдя в ближайший бар, он позвонил, и ему удалось поймать Чарли.
— Это Джордж. Ты вечером будешь дома?
— Конечно, Джордж. Я собирался поиграть в покер, но все отменил, когда узнал, что ты придешь.
— Когда ты узнал… А, тебе звонил Кэндлер?
— Да. Послушай, я не знал, что ты позвонишь, иначе я бы позвал Марджи. Может, сходим куда-нибудь пообедать? Она наверняка не станет возражать; я ей позвоню, если ты не против.
— Лучше не стоит, Чарли. Я уже договорился относительно обеда. Да и покер тебе не нужно отменять. Я зайду около семи и не отниму у тебя много времени. Мне хватит часа. Ты ведь никуда не уйдешь до восьми, верно?
— Не беспокойся, сегодня мне и самому не очень хотелось играть в карты. К тому же ты давно ко мне не заходил. Жду тебя в семь.
Подойдя к стойке, он заказал пива. Почему он отказался от приглашения на обед? Наверное, ему хотелось еще пару часов провести в одиночестве перед разговором с кем бы то ни было, даже с Чарли и Марджи.
Он неторопливо потягивал пиво, решив, что сегодня это будет единственная кружка: необходимо сохранить трезвую голову. Еще не поздно отказаться, он ведь оставил себе лазейку. Утром он зайдет к Кэндлеру и скажет, что передумал.
Поверх края кружки он смотрел на себя в зеркало на задней стене бара. Маленький, рыжеволосый, с веснушками на носу, коренастый. Маленький и коренастый вполне подходило, но все остальное! Ни малейшего сходства.
Он медленно выпил еще одну кружку и в половине шестого вышел из бара.
И вновь пошел пешком — теперь в сторону центра. Миновал здание «Блейд» и посмотрел на окно третьего этажа, откуда разглядывал улицу, когда Кэндлер его вызвал. Интересно, доведется ли ему еще когда-нибудь сидеть возле окна и глазеть на залитую утренним солнцем улицу?
Возможно. А может быть, и нет.
Он подумал о Клэр. Хочет ли он встретиться с ней сегодня вечером?
Если быть честным с самим
