По золотым заветным мхам
Прут отовсюду орды к нам —
Быстры, безгласны, безотказны.
1947
ЛЕСА
Вначале чащи были черт-те чем
(Пьеро ди Козимо писал их часто) —
Медведи, львы, нагие толпы тел
И вепри с человеческою пастью
Друг дружку пожирали в глубине,
Бежав неопалимой купины.
Местами став охотничьих забав
Эсквайров из соседних деревенек,
Всё шепчутся, тех игрищ не забыв,
И рады бы спалить весь деревянник,
Но Трон и Церковь, дав им статус рощ,
Мешают взбунтоваться дебрям чащ.
Пусть потаскух уводят в номера,
Где спросят подороже, но немного, —
А здешний дух вовек не умирал, —
И, пав во мху, былая недотрога
Клянет не опрометчивость свою,
А сводника — лесного соловья.
Вам эти птички разве что видны,
А пенье заглушает перебранка
На пикничке. Но как заземлено,
Как второсортно протяженье Ганга
В сравнении с протяжной жизнью в чащах —
Вне духов, вне божеств, вне тещ и мачех.
Здесь древности могильный ареал.
Здесь человек принижен, но не жалок,
Здесь алчность первородную сдержал,
И здесь душою отдохнет филолог —
Среди теней древесности густой,
Не знавших дней словесности пустой.
Здесь перевоспитание ушей:
Морзянка Пана выше расшифровки,
Кукушка по-крестьянски колгошит,
А дикие голубки-полукровки
Туземные акценты привнесли
В уклад цивилизованной семьи.
Здесь гибель не безгласна никогда.
Осенний плод над палою листвою
Умеет объявить свою беду,
А человек, противясь естеству — и
Потерями и старостью объят, —
Звук счастья ловит в вечном шуме вод.
Хороший лес не хуже алтаря:
Ты позабыл, что презираешь ближних.
С самим собой ты бьешься на пари,
Что человек — превыше слов облыжных.
Хороший лес, особенно в глуши,
Двойник народа и его души.
Но рощица, сожженная в золу,
Но гордый дуб с насквозь прогнившей грудью
Гласят, что нашим миром правит зло,
Уродство верх берет над плодородьем.
Хитра культура наша, как лиса,
А все ж не краше, чем ее леса.
1952
РАВНИНЫ
Я запросто себя воображу
На старость лет унылым попрошайкой
В питейном заведении в порту.
Я запросто представлю, как опять,
Подростком став, в углу кропаю вирши,
Чем непроизносимей, тем длинней.
Лишь одного не в силах допустить:
Не дай мне бог стать жителем равнины.
Чудовищно представить эту гладь —
Как будто дождь сровнял с землею горы, —
Лишь каменные фаллосы церквей
Ждут разрушенья, словно пробужденья.
Субстанция пологой пустоты,
Слепая полость в глиняном кувшине,
И гравий — как гранит или асфальт —
Бесполостью калечащий пространство.
А как расти, где все кругом равно?
В предгорьях веришь в горы; в самом нищем
Ущелье — по течению реки
Спуститься можно в поисках сокровищ.
Здесь ничего подобного: орел
И решка — вот для гения весь выбор.
Сдуй фермы с мест — как тучи поплывут.
Того и жди сюда чужого флота!
Любовь? Не в здешнем климате. Амур,
Овидием описанный проказник,
В раю аркадском будь хоть трижды слеп,
Здесь от жары и холода прозреет.
Равнинным несгибаемых матрон
Не распатронить, если не решила
Умножить население страны
Соитьем в темноте, но не вслепую.
Но и чем климат круче здешний Кесарь.
Он аки коршун кружит наверху.
Где горы, там порой сорвется мытарь,
Где лес, порой подстрелят лесника, —
И не ударит молния в смутьяна.
А на равнине стражи тут как тут:
Придут, распнут — и прочь… Но можно выпить.
Поколотить жену. И помолиться.
Из захолустья родом (с островков,
Где жульничество пришлых канонерок
Толковый парень мигом в толк возьмет),
На рандеву с историей выходят
Герои на равнину. Полумесяц
Побит крестом. У мельниц ветряных
Крыла недосчитался император,
А самозванец рухнул в поле ржи.
Будь жителем равнины я — питал бы
Глухую злобу ко всему вокруг, —
От хижин до дворцов, — и к живописцам,
Апостола малюющим с меня,
И к пастырям, пред засухой бессильным.
Будь пахарем я, что б меня влекло,
Как не картина истребленья градов
И мраморов, потопленных рекой?
Лишь в страшном сне — точней, в двух страшных снах,
Я вечно обитаю на равнине:
В одном, гоним гигантским пауком,
Бегу и знаю — он меня догонит;
В другом, с дороги сбившись, под луной
Стою и не отбрасываю тени —
Тарквинием (и столь же одинок
И полн посткоитальною печалью).
Что означает, правда, что страшусь
Себя, а не равнин. Ведь я не против
(Как все) повиноваться и стрелять —
И обитать в пещере с черным ходом.
Оно бы славно… Хоть и не могу
Поэзией наполнить эти долы,
Да дело-то, понятно мне, не в них,
Да и не в ней… Поэзия — другое.
1953
СЛОВА
Сужденья образуют мирозданье,
В котором все послушно их азам.
Лгать может вестник, но не сообщенье.
У слов нет слов, не верящих словам.
Но правила есть в словосочетанье:
Держитесь за сказуемое там,
Где вкривь и вкось пошло соподчиненье,
Внимательными будьте к временам, —
Правдоподобья требуют и сказки.
Но если правду хочешь прошептать
И срифмовать живое без описки,
Тогда не ты — слова пойдут решать
Твою судьбу: так на потешной пляске
Вольно мужланам в рыцарей играть.
1956
ПЛЯСКА СМЕРТИ
Прощайте, гостиных светских уют,
Где профессоров все вопрошанья снуют.
Дипломатов во фраках собранья средь помп:
Всё решается бранью газа и бомб.
Соната для двух фортепьяно, былин
Волшебные феи, герой-исполин,
Трофеи искусства, что едки как соль,
И ветви олив полонят антресоль.
Дьявол нарушил запрет. Из тюрьмы
Лаз обнаружил в мир кутерьмы,
Где Создатель навеки его заточил,
Где ангел-бунтарь зуб на весь свет точил.
Как грипп, в любой забирается дом.
Сосед запирается – ждёт под мостом.
Парит в небесах, как чайка иль гусь.
Из буфета, из-под кровати «кусь-кусь».
Уста разинем! Чтоб скрыть, как азу
Горящую, ненависть в синем глазу
Он может младенцем прикинуться аль
Старушкой в трамвае, закутанной в шаль.
Слесарь, лекарь – его ремесло.
В любой из профессий он – в море весло.
Не щадит икр для танцев, хоккейных игр.
Как растение тих он, свиреп как тигр.
Там, где он царит, милая, да,
Там разверзлись клоаки порока. Туда
Он тебя хотел бы игриво увлечь
И гриву волос прекрасных отсечь.
У убийцы мильоны уже под кирзой,
Сражённые, как голубицы, гюрзой.
Сотни деревьев умолкли с тех пор:
Я — карающий меч, точнее – топор.
Я у планиды за пазухой рос.
Третий сын. Ланиты – подобие роз.
Мне поручено землю – поймав Сатану –
От людей избавить. Кто первый? А-ну!
Кошмар процветает в жилищах людей,
Содома с Гоморрой, древних, лютей.
И на смертном одре в них клубиться разврат.
Я желаний спалить города буду рад.
Рты не дремлют — жуют. Сбыв, оплатив,
Вероломных дум и машин наплодив,
Гордыни своей – сам размером с петит –
Человечек спешит утолить аппетит.
Дьявол мертв. Карать вас стану. Потом –
Жевать с икрой – толстым слоем – батон.
Проживать возведу многокомнатный храм
С пылесосом в подарок ковровым вихрам.
В сером авто позабавлю ездой.
Тафтой лик сверкнет – обернуся звездой.
Бить круглосуточно стану в набат
И по улицам хлыну, как водопад.
Итак, Петер, Пауль, бедный Горас,
