Пресыщенные женской лаской
и умиротворенные лестью,
сразу начинали изнывать от скуки.
Но должна ли яма для зерна
Означать голодный год?
А отсутствие монет
за какой-то период предполагает
глобальную катастрофу?
Может быть. Может быть.
Фрески и статуи
дают намек на то,
чему поклонялись наши Отцы,
но кто объяснит,
отчего Они краснели
или пожимали плечами?
Поэты донесли до нас их мифы,
но Те - от кого их взяли?
Вопрос неразрешимый.
А норманны, услышав грохот грома,
Неужто верили они ,
Что это молот Тора?
И я готов побиться об заклад,
что люди мифом развлекались,
словно сказкой
и подоплека их наивной веры
лишь в том, чтобы найти предлог
для ритуальных действий.
Поскольку лишь в обрядах можем мы
отречься от чудачеств
и обрести утраченную цельность.
Не то, чтоб всем подобным ритуалам
должны мы равно доверять,
иные омерзительны и вряд ли
одобрил бы Распятый,
скажем, бойню,
чтоб ублажить Его, затеянную нами.
/Эпилог./
Из Археологии, по крайней мере,
одну мораль извлечь нам предстоит.
А именно, что все
Учебники безбожно лгут.
То, что Историей они зовут,
той, что негоже нам гордиться,
была сотворена такой, какая есть,
преступником, живущим в нас извечно.
И лишь Добро - вне времени и тела.
ПАМЯТИ У.Б.ЙЕЙТСА (УМЕРШЕГО В ЯНВАРЕ 1939 ГОДА)
I
Он растворился в смерти, как в зиме,
Замерз ручей, пусты аэропорты,
Неразличимы были статуи под снегом,
У гибнущего дня во рту тонула ртуть,
О, всем согласно измерительным приборам,
День его смерти был и холоден, и мрачен.
Вдали от мучавшей его болезни
Бежали волки через лес вечнозеленый,
Крестьянская речушка превзмогла соблазн нарядной набережной;
И языки скорбящих о поэте
Смерть отделили от его стихов.
Но для него то был последний, как и сам он, день,
День медсестер и слухов;
Переферии тела подняли мятеж,
На площадях сознанья было пусто,
И в пригороды вторглась тишина,
Остановились токи чувств:
Он стал одним из почитателей своих.
Теперь рассеян он по сотне городов
И отдан незнакомым ощущеньям,
Чтоб счастье обрести в иных лесах,
И быть наказаным по коду чести чужеземцев.
Слова умершего
Теперь воплощены в наитие живущих.
Но в шуме и значительности Завтра,
Где в залах Биржи брокеры ревут, как звери,
Где бедняки так свыклись со страданьем,
И каждый, в клетке самого себя, почти уверен в собственной свободе,
Об этом дне припомнит тысяча-другая,
Как чем-то необычный в жизни день.
О, всем согласно измерительным приборам,
День его смерти был и холоден, и мрачен.
II
Ты глуп был, как и мы: все пережил твой дар;
Богатых прихожанок, физический распад,
Себя; Ирландия, сошедшая с ума, тебя низвергла в стихотворство.
Теперь в Ирландии погода и безумие ее все те же,
С поэзией в порядке все: она пребудет
В долинах своих слов, куда чиновники
не вздумают совать свой нос; она течет на юг
От пастбищ одиночества, где заняты все горем,
В сырые города, которым верим, умирая; она переживет
возникновения источник - рот.
III
Прими, Земля, достойно гостя,
Уильям Йейтс сложил здесь кости:
Упокой ирландца тут,
Выпитый стихов сосуд.
Время, что так нетерпимо
К душам смелым и невинным,
Чье недолго уваженье
К красоте телосложенья,
Чтит язык лишь, всем прощая,
кем он жив и насыщаем;
Даже трусам и убогим
Честь свою кладет под ноги.
В своем странном снисхожденье
Киплингу простит воззренья
И Клоделю, под предлогом,
тем, что пишет дивным слогом.
Ужасы во тьме витают,
Псы по всей Европе лают,
Прячась в ненависть, народ,
затаившись, что-то ждет;
Тупость расцвела на роже
В каждом встречном и прохожем.
Скованным лежит во льдах
Море жалости в глазах.
Так держать, поэт, пусть прочат
Путь твой к самой бездне ночи.
Убеди непринужденно
Жизни радоваться денно;
Вырасти на поле строф
Виноградник бранных слов.
О несчастье пой в экстазе
Горя, бедствия и грязи;
Пусть из сердца - из пустыни
Жизнь фонтаном бьет отныне.
Научи из стен темницы -
Как свободному молиться.
Февраль 1939
ТОТ, КТО ЛЮБИТ БОЛЬШЕ
Гляжу я на звезды и знаю прекрасно,
Что сгинь я - они будут также бесстрастны.
Из зол, равнодушие меркнет, поверь,
Пред тем, чем страшит человек или зверь.
Что скажем мы звездам, дарующим пламя
Любви безответной, немыми устами?
Так если взаимной любви нет, то пусть
Быть любящим больше мне выпадет грусть.
Смешной воздыхатель, я знаю отлично,
Что если звезда так ко мне безразлична,
Я вряд ли скажу, что ловлю ее тень
И жутко скучаю за нею весь день.
А если случится всем звездам исчезнуть,
Привыкну я видеть пустующей бездну,
И тьмы торжество я учую душой,
Хоть это и требует срок небольшой.
Сентябрь 1957?
ВОЛЬТЕР В ФЕРНЕ
Он, оглядев имение, был счастлив в этот миг:
Изгнанник-часовщик взглянул неуловимо,
Знакомый столяр шел на стройку мимо,
Туда, где госпиталь, как саженец всходил.
Почти все принялись - садовник известил.
Сверкали Альпы белизной. И было лето. И был он так велик.
В Париже желчью изошли враги,
Ругая нравственность сидящей в грозном кресле
Слепой старухи, ждущей смерти и письма.
Он рек: "Нет слаще жизни!" Так ли? Да, весьма.
Борьба за правду, справедливость стоит жизни, если
Добавить садоводство к ней и острые мозги.
Лесть, брань, интриги... Будучи умней,
Он, все же, предпочел иные средства
В войне с посредственностью, например, смиренность,
По надобности, хитрость - атрибуты детства,
Двусмысленный ответ, порой, неоткровенность.
И терпеливо ждал паденья их Помпей.
Не сомневался он, как Д'Аламбер, что победит.
Один Паскаль - достойный враг, другие ж, Боже,
Отравленные крысы; а впереди еще так много дел ,
Рассчитывать придется на себя - таков удел.
Дидро - тот просто глуп и делает что может,
Руссо всплакнет и первенство простит.
В ночи ему вдруг вспомнились подруги. Вожделенье -
Великий педагог; Паскаль - дурак.
Эмилию влекли и звезды, и постель. Пимпетта - клад,
Его любила так же, как скандал, и он был рад.
Отдав Иерусалиму скорби дань: итак -
Несправедливым ненавистно наслажденье.
Ему не спится, будто часовому. Покоя нет
В ночи. Землетрясенья, казни: смерть тоже на часах.
По всей Европе нянечкам-вампирам
Не терпится сварить своих детей. И только лира
Его их остановит. За работу! А звезды в небесах,
Не ведая забот, слагали песнь, бесстрастную, как свет.
Февраль 1939
СОНЕТЫ ИЗ КИТАЯ
1
Дары валились -- выше головы,
Вцеплялся тут же в лучший каждый год:
И улей счастлив под десницею пчелы,
Форель всегда форель, а персик -- сочный плод.
Успешным был уже их первый шаг,
Хоть вся наука -- руки повитух,
Согласие с собой им укрепляло дух,
И каждый знал зачем, и что, куда и как.
Пока, в конце концов, не вылупилась тварь,
Года в нее вгрызались, как в букварь,
