потом тишине… Оно больше не стучит… Не справилось, не вынесло боли…
Сердце умерло, но гордость и разум остались. И теперь я буду жить по их законам…
Поэтому я не буду плакать… Поэтому больше не позволю делать мне больно… Не позволю унижать себя…
Я подняла голову, которая с каждым его словом всё ниже и ниже опускалась, посмотрела в его глаза и улыбнулась… Нет это была не наигранная улыбка, даже не издевательская… Это была улыбка облегчения…
Я так устала. Устала искать оправдания. Устала, от того что не понимала причину такого отношения к себе. Устала страдать. Поэтому сейчас я испытала облегчение от того, что всё закончилось и наконец можно ставить точку… Нет больше никаких запятых, знаков вопроса, многоточий… Точка и конец игры…
— Ром, а я рада, что мы поговорили. Что ты мне всё объяснил. А то я металась, не знала, что мне делать, не понимала, что произошло. Но ты расставил все точки над и. Указал мне моё место. И я наконец всё поняла. Спасибо за это и за то, что оставил товар не тронутым.
Я не хотела показывать свои слёзы перед Ветровым. Но последние дни я не могла их контролировать. Глаза уже щипало и мне нужно было уходить, чтобы не быть еще более жалкой перед ним…
Я обогнула парня и направилась к раздевалке, но Ветров схватил за руку…
— Бельчонок…
— Пусти и больше никогда не подходи ко мне. Не бойся, я не потревожу тебя и больше никогда не вернусь в твою жизнь. Но и ты не сунься в мою, потому что в ней нет места тем, для кого я ничего не значу.
Я не смотрела на него, не могла. Гадко и больно…
Выдернула руку и задрав подбородок повыше пошла в раздевалку, а там сдалась…
Потому что я нифига не сильная…
Я спряталась в душевой и позволила себе рыдать в голос, чего никогда раньше не делала. Я скулила, выла белугой, размазывая сопли по лицу, как раньше в туалете детского дома. Только той маленькой девочке это было позволительно, а мне уже нет…
Хотя почему нет? Ведь я хоронила свою любовь и Ветрова вместе с ней. Грубовато, но зато действенно. Нельзя быть с тем, кто умер и пусть только для меня. Можно вспоминать, скучать, любить, но никогда нельзя быть снова вместе.
Глава 4
Рома
Впечатал кулак в стену и ринулся за ней в раздевалку.
Ненавижу ее. Ненавижу до мурашек.
Ненавижу игру, которую она снова затеяла. Решила второй раз подцепить меня поцелуем, подловить на слабости и выиграть. Не выйдет. Я гроссмейстер в таких играх. Я с детства брал уроки унижения и оскорбления, отработал их на себе и преуспел в применении на других.
Богданова, играя в такие игры со мной, ты обязательно проиграешь…
А я выиграю. Только какого чёрта мне так фигово от этой победы. Я добился всего чего хотел: поставил Богданову на место, потешил своё эго, подтвердил репутацию бесчувственного героя-любовника, а главное получил заверение, что она исчезнет из моей жизни. Ведь ради такого результата и затевалось всё… Так почему я не улыбаюсь как она, а стискаю челюсти до скрежета.
Её улыбка — моя боль… Чем шире её улыбка, тем я больше хочу стереть ее, уничтожить вместе с Богдановой. Потому что я болею ее, и вместо ожидаемого исцеления после расставания, я обнаружил только новые симптомы болезни. Раньше я хотел ее, теперь я не хочу никого кроме ее. Раньше я скучал по ней, когда ее не было рядом, теперь я скучаю, даже когда она в шаге от меня. Раньше я улыбался только ей, теперь я не могу улыбнуться вообще. Меня так скрутило, что проще сдохнуть, чем вылечить эту зависимость. Мне нужно держаться от нее на расстоянии, но я слабак. Я понял это сразу. Думал прогоню ее и на этом всё закончится. Надеялся, что выдержу на расстоянии, что обойду ее стороной, лишь бы только она сама не подходила. А чтобы не подходила надо было задеть посильнее. Я предположил, что я с Малиновской на пару справился с этой задачей, но Богданова этим поцелуем всё пошатнула. Нас тянет к друг другу. Тянет, даже когда мы отказались друг от друга. Этот секундный поцелуй взбудоражил меня, раздраконил, оскалил. Я злился на её, и одновременно хотел. Хотел во всех смыслах. Хотел рядом, хотел обнимать, хотел целовать, хотел подмять под себя и сделать своей.
Рванул дверь раздевалки.
Она не улыбалась…
Она плакала…
Я слышал рыдания за дверью душевой, но подойти не мог. Ноги приросли к земле. Не ожидал. Ждал крика, истерики, пощечины, но не этого. Ведь еще мгновение назад она уходила от меня с высоко поднятой головой и улыбкой на устах. Гордая, решительная, равнодушная… А сейчас что…
— Прости меня, Бельчонок, — шептал я набатом. — Прости, маленькая.
Когда всхлипы начали стихать, ушёл. Потому что мне нечего было ей сказать кроме «прости», но мои извинения ничего не изменят, а только ещё больше ранят ее, унизят.
Болело всё до такой степени, что, счесав кулаки в кровь об стену, ничего не почувствовал. На автопилоте сел в машину и рванул. В ушах ее всхлипы, а перед глазами улыбка. Только не эта, а та настоящая нежная, любящая. Пол ночи нарезал круги по городу, а потом припарковал авто у ее общаги. Всё равно не усну, а здесь хоть рядом буду.
Голова гудела от мыслей, а тело трясло от напряжения. Мне нужна помощь, совет, поддержка. От Гора, Стаса и Янчика я могу получить только по морде. Остаётся отец и брат. Но зная отца и его радикальные методы решения проблем с женщинами, выбор сам собой пал на брата. Да и нет у меня никого ближе его.
Была Бельчонок, но сейчас… она так далеко от меня.
Мне хреново. Мне нужна реанимация или я сдохну. Дёма — моя надежда, мой дефибриллятор, который поможет мне заново запустить сердце.
Брат открыл после первого же нажатия на дверной звонок. У нас сегодня по расписанию не было игр по баскетболу. От пар освобождение. Поэтому брат дома, мокрый, в одних спортивных брюках и с полотенцем на плече, наверно только после душа.
— Ром, ты чего здесь? — Дема был растерян, даже ошеломлён.
— Поговорить…
— Дём. Это доставка?
Затрясло. С кухни доносился аромат сырников и голос Бельчонка. Я не настолько свихнулся, чтобы он мне мерещился.
— Дём. Иди быстрее, а то остынет.
Направился
