– Мои товарищи масаи взрослели. Я пошел в деревню и поговорил с вождем. Сказал, что хочу вместе с ними стать морани. Воином.
Она кивнула.
– Вождь выслушал меня. И ответил, что я не настоящий воин масаи, потому что не обрезан. Он спросил, согласен ли я, чтобы меня обрезал туземный знахарь. Я подумал и отказался.
– И правильно сделал, – сказала Хейзел. – Предпочитаю твой свисток в том виде, в каком его создал Господь.
– Приятно слышать. Но вернемся к истории моей жизни; я обсудил этот отказ с товарищами, и они расстроились почти так же, как я. Мы целыми днями спорили об этом, и в конце концов они решили, что если я и не могу стать подлинным морани, то, убив льва, стану морани более чем наполовину.
– Но тут возникла одна сложность, правда? – напомнила она.
– Сложность заключалась в том, что правительство Кении, в котором масаи почти не представлены, запретила львиную церемонию посвящения в мужчины. По всей стране львов тщательно охраняют.
– Но тут произошло божественное вмешательство, – сказала Хейзел, и Гектор улыбнулся.
– Прямиком с неба, – согласился он. – В национальном парке масаи «Мара», который примыкает к племенным землям, более молодой и сильный соперник изгнал из прайда старого льва. Без львицы, которая гнала бы к нему добычу, тому пришлось покинуть безопасный парк и искать более легкую добычу, чем зебры и дикие звери. И он начал охотиться на стада племени, составлявшие главное богатство масаи. Это было достаточно скверно, но лев убил еще и молодую женщину, которая пошла к источнику за водой для семьи.
К радости и волнению моих друзей-масаи, правительственный департамент живой природы вынужден был выдать лицензию на уничтожение старого разбойника. Благодаря прочным связям с племенем, возникшим за эти годы, и благодаря тому, что я был рослым и сильным и старейшины знали, как много я упражнялся с дубинками и боевым копьем, меня пригласили принять участие в охоте вместе с другими молодыми кандидатами из масаи.
Гектор замолчал, дожидаясь, чтобы сомелье долил красного вина в его бокал и воды «Перье» в стакан Хейзел. Гектор поблагодарил его и пригубил бургундское, прежде чем продолжить.
– Лев целую неделю никого не убивал и не ел, и мы с нетерпением ждали, когда голод заставит его снова начать охоту. На шестой вечер, когда свет уже убывал, в деревню с радостной новостью прибежали двое голых мальчишек, пастухи. Они вели стадо на водопой, и лев подстерег их в засаде. Он прятался в траве у идущей вниз тропы и выскочил примерно в десяти шагах от мальчиков. Прежде чем стадо разбежалось, он прыгнул на спину стельной корове-пятилетке. Он вонзил зубы ей в шею, а когти одной лапы – в морду. Потом, не выпуская шею коровы, что было сил – а было их немало – потянул. С треском лопнули шейные позвонки, и корова мгновенно издохла. Передние ноги ее подогнулись, и она упала мордой вперед, подняв облако пыли. Лев отскочил раньше, чем его придавили бы полторы тысячи фунтов ее туши.
– Никак не могу поверить, что так легко убить большое животное, – со страхом сказала Хейзел.
– Он не просто убил: он схватил тушу своими мощными челюстями и утащил в траву, держа ее так высоко, что по земле волочились только копыта.
– Продолжай! – попросила она. – Не отвлекайся на мои глупые вопросы. Рассказывай.
– Уже стемнело, так что пришлось ждать рассвета. Мы сидели вокруг костра, и старейшины рассказывали, чего нам ждать, когда мы приблизимся к добыче старого льва. Мы не смеялись и разговаривали тихо. Было еще темно, когда мы в предрассветном холоде накинули черные плащи из козьих шкур. Под плащами мы были голые. Вооружились мы щитами из шкур и короткими копьями, которые наточили так, что могли лезвием сбрить волосы на предплечье. Нас было тридцать два человека – тридцать два брата. И на рассвете мы с песней пошли навстречу льву.
– Но лев мог насторожиться и убеждать, – сказала Хейзел.
– Нужно нечто гораздо большее, чтобы отогнать льва от добычи, – ответил Гектор. – Мы пели песню вызова. Вызывали льва на бой. И, конечно, старались укрепить свою храбрость. Мы пели и танцевали, чтобы разогреть кровь. Мы рассекали копьями воздух, чтобы размять мышцы рук. За нами в отдалении шли молодые незамужние девушки: они хотели видеть, кто устоит против льва, а кто обратится в бегство, когда лев во всей его мощи ответит на наш вызов.
Хейзел, десятки раз слышавшая эту историю, так внимательно смотрела на Гектора, словно он рассказывал ее впервые.
– Над горизонтом показалось солнце, яркое, как расплавленный металл из печи. Оно светило нам в лица, слепило. Но мы знали, где найдем нашего льва. Мы видели, как шевелятся верхушки травы, хотя ветра не было, а потом услышали рев. Этот ужасный звук бьет прямо в сердце, в нутро. Ноги у нас подкосились, каждый шаг в танце, пока мы шли навстречу льву, требовал огромных усилий.
И вот перед нами поднялся лев, до того лежавший за тушей коровы. Грива его встала дыбом, образовав величественную корону вокруг головы. Лев, черный, стоял против солнца, и его корона горела золотом. Он словно увеличился вдвое. Лев заревел. Его громовой рык пронесся над нами, и наши голоса на мгновение дрогнули. Но вот мы взяли себя в руки и закричали: выбирай противника, выходи сражаться! Наши фланги начали изгибаться, окружая его, не оставляя возможности для бегства. Он медленно поворачивал голову из стороны в сторону, глядя, как мы приближаемся.
– О боже! – выдохнула Хейзел. – Я знаю, что произойдет, но все равно страшно волнуюсь.
– Но вот он перестал вертеть головой и принялся хлестать хвостом – его черной кисточкой лев бил себя по бокам. Я находился в центре шеренги и достаточно близко, чтобы отчетливо видеть глаза зверя. Они горели желтым и смотрели прямо на меня.
– Почему на тебя, Гектор? Почему на тебя, дорогой?
Она покачала головой, на лице ее появилось выражение ужаса, как будто все это происходило прямо у нее на глазах.
– Бог весть, – пожал он плечами. – Может, потому что я был в центре, но скорее потому, что мое белое тело светилось среди окружавших меня темных тел.
– Продолжай! – потребовала она. – Расскажи, чем все кончилось.
– Лев присел, готовясь к прыжку. Хвост его перестал ходить из стороны в сторону. Он держал его прямо за собой, вытянув и чуть изогнув. Потом хвост дважды дернулся, и лев кинулся прямо ко мне. Он прижимался к земле и двигался быстро, как рыжая полоска солнца, невесомая, но смертоносная.
В эти микросекунды я понял, что такое настоящий ужас. Время замедлилось. Воздух словно стал густым и тяжелым, им трудно было дышать. Я как будто застрял в густой грязи болота. Каждое движение требовало усилий. Я знал, что кричу, но звуки доносились словно откуда-то издалека. Я подобрался, загораживаясь щитом, и поднял острие копья. Солнце, отразившись в металле, светило мне в глаза. Лев рос передо мной, пока не заполнил все поле зрения. Я нацелил копье в центр его раздувавшейся точно кузнечные меха груди. Он оглушал меня своей убийственной яростью, могучими звуками, словно на меня полным ходом летел паровоз.
Я собрался с силами. И в последнее мгновение перед тем, как лев всей тяжестью обрушился на мой щит, я подался вперед и поймал его на острие копья. Всю свою силу, все проворство я вложил в это движение, вогнав копье ему в грудь так глубоко, что не только острие, но и половина древка ушли в тело. Лев уже умирал, когда сшиб меня на землю, навалился и стал когтями рвать щит, ревом выражая гнев и боль.
Хейзел содрогнулась от нарисованной им картины.
– Это ужасно! У меня мурашки бегут по рукам. Но не останавливайся. Продолжай, Гектор. Расскажи, чем все кончилось.
– Внезапно лев застыл и изогнул спину. Широко раскрыв пасть, он выбросил поток сердечной крови прямо на меня, залив голову и всего меня до пояса; потом мои товарищи оттащили его и сотни раз ударили копьями.
– Меня приводит в ужас мысль о том, как еще все это могло закончиться, – сказала Хейзел. – Мы могли никогда не встретиться, не разделить все то, что у нас есть. Расскажи теперь, что сказал твой отец, когда ты в тот день вернулся на ранчо, – потребовала она.
– Я поехал назад, к большому, крытому тростником дому на ранчо, но добрался туда уже после полудня. Наша семья обедала на веранде перед домом. Я привязал лошадь к столбу и медленно поднялся по ступеням веранды. Моя эйфория рассеялась, когда я увидел лица за столом. Я понял, что забыл умыться. Львиная кровь засохла у меня на волосах и на коже. Лицо превратилось в маску из свернувшейся крови. Кровь покрывала мою одежду, от нее почернели руки, она забилась под ногти.
Ужасающее молчание нарушил мой младший брат Тедди. Он хихикнул, как школьница. Тедди часто хихикал. Тут мать заплакала и закрыла лицо руками: она знала, что собирается сказать отец.
Отец встал, выпрямился во все свои шесть футов два дюйма, и лицо его потемнело и исказилось от гнева. Он что-то невнятно пробормотал. Потом его лицо изменилось, и он зловеще сказал:
