Жена плотника, жившая в доме напротив, часто находила себе приработок. Муж ее был не десятником, а простым ремесленником, поэтому денег у них не имелось так же, как у нас, и жены дружили. Так вот эта тетенька умела выискать дело, «на котором можно заработать». То она приносила заказ на изготовление искусственных цветов, то они вместе с мамашей вертели клецки в виде цветов для магазинчика Нисии Дайфу. В общем, если мамаша слышала слова «можно заработать», то срывалась с места и буквально бежала на звон монет. Чем только она не занималась!
Конечно, она помогала папаше и в малярном деле. Самое противное было — мыть стены щелоком. Это когда приходилось очищать от копоти буддийские храмы или синтоистские святилища. Сначала надо мыть каустической содой, потом щавелевой кислотой, а потом все протирать мокрыми тряпками. Стоило чуть-чуть ошибиться в количестве химикатов, и вся поверхность становилась словно бы посыпанной белым порошком. Это называлось «расцвели содовые цветы», а оттирать их — ох как непросто. Таким делом обычно занималась вся семья.
Может быть оттого, что муж не приносил зарплату в семью, мамаша привыкла постоянно суетиться и все время работать. Без этого она не чувствовала себя спокойной. А папаня только пил беспробудно, поэтому, конечно, у них не «совпадали мнения» по вопросам воспитания детей и всякой прочей белиберде.
Старик мой был хорошим человеком, но, пожалуй, его стоило назвать малодушным. Что бы ни происходило в семье или на работе, он прикладывался к рюмочке. Когда еще ни у кого из наших соседей не было телевизора, самый старший из моих братьев, пустив в ход все свои связи, договорился о покупке этого чуда техники. В тот день, когда нам должны были привезти телевизор, папаня начал пить с самого утра. И так активно взялся за дело, что к моменту появления долгожданного «ящика» в доме уже лыка не вязал. В голове не укладывается — человек не мог не напиться только оттого, что ему должны были привезти телевизор!
Конечно, мамаша все время выставляла папаню дураком. Хотя, выставляя его дураком, родила ему столько детей, что все-таки, наверное, любовь у них была.
Папаша хотел, чтобы его дети стали ремесленниками. Малярами или штукатурами. А дети один за другим уходили учиться в институты. И папаня все время ворчал на мамашу:
— Какого черта ты заставляешь детей мастерового идти учиться?! Какие у них там будут заработки?
А она огрызалась:
— Сейчас если не окончить институт, не сумеешь прокормить ни себя, ни семью. А вы, простые работяги — полные дураки!
— Сама дура набитая! То-то вы все живете за счет дурака мастерового!
Вот так они и ругались все время.
Всем известно, что у нас в семье три брата — Сигэкадзу, Масару, Такэси — и сестра Ясуко, но на самом деле (я этого не помню, конечно) был еще один брат, вроде бы очень умный. И похоже на то, что он не был сыном Кикудзиро. Скорее всего, он приходился сыном лейтенанту военно-мор-ского флота, с которым мамашу «разлучила смерть».
Сколько раз мне доводилось слышать, каким он был талантливым! Его фотография стояла на домашнем буддийском алтаре, и мамаша каждый раз, зажигая курительные палочки, твердила мне: «Такэси, посмотри, какого умницу родила твоя мамочка! Это ваш самый старший брат. Вот уж у кого была голова!» В этих словах так и слышалось: «А вы все, дети Кикудзиро — полные идиоты». И это ужасно обижало.
«Бедняки без образования ничего собой не представляют», — это был главный курс мамаши, которого она придерживалась в воспитании детей. Возможно, он втемяшился ей в голову из-за той сложной ситуации, что она родила детей от разных отцов.
Все братья, кроме меня, в принципе оправдали ее надежды. Самый старший брат, Сигэкадзу, вообще был выше всяких похвал. Денег на дневное обучение у него не хватало, поэтому он учился в вечернем институте, бегал на краткосрочные курсы английского языка в Аояма, а потом еще ухитрялся преподавать в старших классах школы в районе Хидзирибаси. И это еще не все. Он учился потом и на политехническом факультете университета Тиба, и в Токийском политехническом институте. Я знаю, что у него есть целая куча патентов на изобретение.
Если не принимать во внимание все усилия мамаши, то именно самый старший брат работал на семью и за родителей тоже, поэтому во многом благодаря ему младшие братья смогли, как говорится, проникнуть в стены высших учебный заведений.
* * *
Казалось, прошло совсем немного времени, а поезд уже прибыл в Такасаки. Пассажиры, напоминающие средней руки чиновников, торопливо вышли из вагона, а на их места с шумом начали рассаживаться тетушки средних лет. Да уж, похоже, сегодня у домохозяек появилось много свободного времени. Разве не здорово — мужья вкалывают, а они разъезжают по курортам как туристки.
Как сильно все это отличается от жизни моей семьи! Мне кажется, когда я был маленьким, мать работала без отдыха, а я все время сидел у нее на спине, крепко привязанный, чтобы не упасть. Если покопаться в памяти (хотя помню я не очень много), то вспоминается, как мать через плечо спрашивала: «Ты чей ребенок?» А я ей отвечал: «Я — ребенок американца». Почему я так говорил, и откуда взялся этот «ребенок американца», до сих пор понять не могу. Но кого бы из братьев я потом об этом ни спрашивал, все утверждали, что я именно так себя называл.
Рассказывают, что поэтому все тетушки по соседству называли меня «Америка-сан». Мне и самому это кажется странным. Хотя, может быть, мамаша или кто-то из соседок постоянно пел мне колыбельную о том, как прекрасна Америка. Это, наверное, мне и запомнилось.
Когда я, самый младший сын в семье, появился на свет, мои родители были уже достаточно почтенного возраста. Они вряд ли отдавали себе в этом отчет, но, вне всякого сомнения, оба меня баловали.
Пока я учился в начальной школе, со мной нянчилась бабушка. Это была мать папаши. Она когда-то преподавала женское «гидаю»,[9] и, возвращаясь домой, я частенько издалека слышал звуки сямисэна.[10]
Дом наш состоял из двух комнат и кухни. Папаня обычно спал на полу в кухне. Мамаша, братья, сестра и я спали в одной комнате, расстилая на полу два матраса на всех.
Зимой меня отправляли спать раньше всех. Потом все по очереди, говоря «ох, как хорошо!», забирались под одеяло. Я исполнял роль живой «грелки».
А вот бабушка проживала одна в комнате, находившейся сбоку от кухни. По слухам, в свое время она была любовницей какого-то важного человека, но потом они расстались. Да и постарела она с тех пор сильно, и мамаша забрала ее к нам жить.
Из-за такой предыстории у них не было отношений вроде «теща — невестка», которые обычно не ладят между собой. Наоборот, бабушка плохо уживалась с папаней. При этом она всегда полностью поддерживала мамашу. Бабушка все время говорила: «Укладывайтесь спать, пока этот дурак не явился!», и мы ложились в постель пораньше. Поэтому когда папаня приходил, ему было не с кем словом перемолвиться, и бурча себе что-то под нос, он в одиночестве устраивался спать на кухне.
Сейчас мне говорят: «Вам надо реабилитировать отца» или «Ваш отец в глазах людей долясен быть выдающимся человеком», но в моем прошлом не было идиллической семьи, возглавляемой достойным всяческих похвал отцом.
Во всяком случае главенствующую роль в семье играли женщины, обладавшие более сильным характером. И бабушка, и мамаша все время сквернословили. Сейчас, думая о прошлом, я понимаю, что во мне течет их кровь, и все более ощущаю родство с ними. Но тогда мне казалось, что я гораздо ближе к отцу. Когда я слышал, что мамаша в чем-то его упрекает и раздувается от злости, я думал: «Опять папане влетело, вот бедняга!» и очень ему сочувствовал.
Мои приятели тоясе попадались на ядовитый язычок мамаши. Когда кто-то из друзей звал меня: «Эй, Китано! Пойдем погуляем!», она обязательно останавливала его и говорила: «Если будешь водиться с моим дурачком, тебе тоже будет плохо. Сойдешь с катушек и тоже станешь дураком, как мой пацан. Уходи отсюда!» И отправляла его домой насильно да еще приговаривала: «И не смей сюда больше являться! Дурь передается как болезнь!»
И мне при этом заявляла: «Слышишь, ты! Не смей водиться с этим дураком! У него с головой не все в порядке!»
* * *
Или моя дурь все-таки кому-то передалась, или я ни от кого не подхватил заразу глупости, но, какое-то время поболтавшись без дела после школы, я поступил в институт. И как я уже рассказывал раньше, проучился всего два года и бросил. Причина была в том, что до этого я все время проигрывал в битвах с мамашей, а тут решил — именно сейчас надо одержать победу. Решение-то я принял, но давило это на меня ужасно. Бросить институт — вполне вероятно означало окончательный разрыв всяческих отношений с мамашей. И в дальнейшем прощание со всей предыдущей жизнью. То есть я чувствовал, что хочешь не хочешь, а мне придется вступить в новый, неизвестный и неупорядоченный мир.
