– Сидит вроде. А может, вышел уже. Не знаю, – равнодушно поморщилась дочь.
– Значит, ты в папика такая пошла?
– Я же не виновата, если во мне мужские гены и хромосомы! – призналась Ермошина, и Цаца в очередной раз подивился богатству ее лексики.
– Так сделай себе операцию! – лениво посоветовал он. – Пусть тебе доктора елду пришьют!
– А чем я работать буду?
– Ртом. Кстати, есть возможность и по-другому заработать. Столько, сколько я тебе хочу предложить, ты не заработаешь, если весь наш город обминетишь. Так что пока ты не нажравшись, давай по-серьезному перетрем. Лида, тебе деньги нужны?
– Спрашиваешь! В начале августа рожать… А что я должна делать? – готовно спросила Мандавошка, упираясь тугим животом в барную стойку.
– Смотри. Твой лучший дружбан, бывший мент Голенков…
– …никакой он мне не дружбан! – попыталась перебить Ермошина, однако Цаца не дал ей закончить:
– …возвращается с зоны и сразу становится директором крутющего ресторана. Как ты думаешь, почему?
– А хрен его знает!
– У него появляется лавэ, мобила, тачка, пусть и убитая… и много-много «рыжья». Я про червонцы. Откуда?
– Он мне не докладывал.
– А что он вообще про червонцы сказал? Ну, когда вы в Седневе у секонд-хенда встретились?
– Сразу съехал с темы, – сообщила Лида, подумав. – У него на жопе во-от такое кровавое пятно было! Так он, бедный, аж места себе не находил!
– Про пятно я уже слышал… Червонцев-то у него хоть много было?
– Десятка четыре. А может, и больше. Я не считала.
– Значит, он просто так, за здорово живешь, носит в кармане целое состояние… Может, старушку какую грохнул, у которой «рыжье» в чугунке было закопано? – задумчиво предположил Гена.
– Не знаю… Слышь, возьми мне еще «отвертки»!
– Сейчас, сейчас… Послушай, про Жулика все время спросить забываю… Это ведь Голенков подучил тебя в мусорню заяву кинуть? Чтобы со старухи Сазоновой бабла побольше скачать?
– Ну да… Только этот пацан меня в натуре трахнул!
– Ну, так уж и трахнул. Ладно, мне это без надобности… Расскажи мне все про Голенкова. Чем дышит, чего боится, как живет. Кореша, телки, слабости и все такое. Ну?
– А как насчет заработать? – напомнила Ермошина.
– Когда ты мне про этого мусора по честняку расскажешь, тогда конкретно и поговорим, – пообещал Цаца веско. – Только не вздумай по ушам ездить! Мы-то не менты, а крутая охранная фирма, проверим твои слова. И если что не сойдется…
Если у Мандавошки и были какие-то сомнения относительно искренности Зацаренного, то теперь, после второго стакана халявной «отвертки», они улетучились окончательно. Сомневаться в порядочности собеседника не приходилось: ведь Цаца не развел ее на лавэ, хотя и действительно мог… Наоборот – сам «смотрящий» с его подачи отгрузил барышне лишнюю сотку гринов! А вот Эдик последнее время вел себя вызывающе: он стал надменен, высокомерен и груб. Конечно, в глубине души Лида очень надеялась получить с бывшего мусора обещанные пятьсот долларов. Однако благородный красавец-бандит Цаца вызывал у нее куда больше доверия.
Рассказ Ермошиной не принес ничего нового, и Зацаренный приуныл. Однако последняя фраза заставила его насторожиться.
– …очень уж за своей Танькой ссыт! – сообщила Мандавошка.
– За дочкой, что ли? – прищурился Гена и сразу же сделал стойку: – Ну-ка, ну-ка…
– Эдика по жизни только ротвейлер интересует… Да дочь. Танька мне не только подруга, но и типа домработницы. Мне-то самой за домом смотреть некогда. Ну, малого из садика забрать, в квартире убрать, за покупками сходить, за бухим дедом присмотреть. А я ей за все плачу…
…Разговор в «Трех семерках» выдался долгим. Интонации Зацаренного поощряли дружелюбием. Малолетка, влив в себя еще три «отвертки», к полуночи окончательно утратила чувство реальности и принялась безбожно врать. С ее слов выходило, что скоро одна старуха-миллионерша перепишет на нее свой родовой особняк из белого мрамора и что в этом особняке у нее будет не одна, а дюжина домработниц.
– Ладно, – нетерпеливо перебил ее Цаца. – Значит, говоришь, Таньку свою любит? Это хорошо. А теперь о главном, насчет «заработать». Мусорила этот… Голенков. Тебе в натуре доверяет?
– Как родной!
– Вот и хорошо. Давай сделаем так. С завтрашнего дня ты становишься моими глазами и ушами. Постарайся встречаться с Голенковым как можно чаще. Под любым предлогом. Следи – кто к нему приезжает, с кем он по телефону трет, сколько и с кем бухает, какие у него слабости. Если конкретно выяснишь, откуда у твоего милицейского друга червонцы, – я тебя не обижу. Сколько, говоришь, твой друг-мусор маме Сазонова за заяву зарядил? Десять тонн баксов?
– Ну да. А мне пока только пятьсот гринов отсыпал!.. А когда попросила еще хоть сотку подкинуть, так на хрен меня послал! – наябедничала на благодетеля «жертва изнасилования».
– Вот ты эти десять тонн и получишь. Или родовой особняк Жулика… ну, тот самый, из белого мрамора, – жестко улыбнулся Гена. – А мы уж в натуре поможем, не ссы. Сама посуди: зачем тебе с каким-то мусорилой делиться? Ведь это ты залетела от Жулика, а не Голенков!
Мандавошка прониклась справедливостью этих слов за долю секунды. Осознав значимость суммы, она шмыгнула носом, сглотнула и по-собачьи посмотрела на собеседника.
– Только одна ты с этой старухи лавэ ни в жисть не скачаешь. А мы тебе поможем, бля буду, – осторожно гнул свою линию Цаца. – И от Голенкова отмажем, если чего.
– Не кинешь?
– А разве я тебя когда-нибудь кинул? Но смотри: если обманешь – порву, как Тузик грелку. У нас не ментура, – вновь напомнил Гена и, наклонившись к уху собеседницы, продолжил: – А теперь побазарим о главном. Слушай меня внимательно…
* * *
Белый «Опель»-пикап с влажным шелестом несся по ночным улицам, проскакивая на желтый и кренясь на виражах. Город был пустынен и темен – лишь центральный проспект редко перечеркивали неоновые вывески, да у дверей круглосуточных магазинов шатались подвыпившие мужички. На подъезде к сортировочной станции «Опель» замедлил ход и, свернув на проселок частного сектора, неторопливо покатил в сторону речки.
Голенков выглядел на удивление спокойно. Еще по дороге он прикинул, что лучшее место для имитации несчастного случая – железнодорожный переезд в районе речного моста. Место это всегда пользовалось в городе недоброй славой: на переезде почти ежегодно гибли люди. К тому же поблизости действительно жила Наташина подруга, к которой выставленная из дому блядь вполне могла отправиться на ночь…
Грунтовка пересекала рельсы под прямым углом. Ущербная луна освещала полосатый шлагбаум, грязно-мазутные цистерны на запасном пути, безразмерный бетонный забор за переездом. Лунный свет серебрился на проводах, протянутых между высоковольтными мачтами. В холодном свете прожекторов блестели нити раскатанных рельсов.
Людей поблизости не было, но Голенков на всякий случай выключил фары. Автоматический шлагбаум был уже опущен, а это означало, что через минуту-другую тут должен был пройти поезд. Осмотревшись, Эдик не обнаружил ничего подозрительного и, загнав машину за кусты акации, натужно вывалил наземь огромную сумку. Вжикнув замком-«молнией», он поднял тело и невольно поймал себя на мысли, что оно еще не успело остыть.
– В машине нагрелось… – растерянно пробормотал убийца и, подтащив труп к насыпи, аккуратно положил его на путях по ходу движения поезда.
По гулу рельсов он определил: поезд уже где-то рядом. И действительно – по ажурному речному мосту за поворотом световой очередью летела электричка, и фермы отзывались тяжелой чугунной вибрацией.
Бросив прощальный взгляд на Наташу, убийца уселся за руль и, не включая фар, медленно покатил по грунтовке частного сектора. Доехал до речного берега, вытащил клетчатую сумку и, набив ее камнями, сбросил с обрыва. Так что теперь улик не было никаких…
…Домой Эдик ехал неторопливо. Угрызения совести ни разу не кольнули его – несмотря на восемнадцать лет, прожитые с женой. Наследник вьетнамских сокровищ давно уже понял, что с этой сучкой ему не по пути.
Бывшего опера занимал лишь один вопрос: все ли он сделал правильно?
Проанализировав свои действия, Эдик похвалил себя за хладнокровие: он действовал быстро, грамотно и расчетливо.
Дальнейший план выкристаллизовался еще по дороге к переезду. Завтра утром, не дождавшись Наташи, обеспокоенный супруг начнет названивать подругам – мол, а моя мерзавка у вас не ночевала? Затем съездит к ней на работу. И лишь после этого появится в райотделе с соответствующим заявлением. Труп к этому времени наверняка будет обнаружен, выпотрошен, зашит и задокументирован, и потому заявителя сразу же повезут в морг на опознание. Тут главное не переиграть: несчастному мужу следует изобразить приличествующую моменту скорбь, но без мелодраматических обмороков и пафосного трагизма.
