говорила мать, глядя на кружку. — Боялась нас, ведьм из леса, о которых ей наверняка нашептывали. Боялась, что мы заберём его в какой-то тёмный мир. Но когда я сказала ей о родинке… её страх сменился на растерянность. Она поняла, что я не чужая.
Я добавила про встречу с Сибиллой, и тёплая, уютная атмосфера на кухне на мгновение сгустилась, будто в комнату впустили зимний ветер. Бабушка хмуро хмыкнула.
— Так я и знала. Аисты не приносят детей, а вороны чуют падаль за версту. Она почуяла новую кровь, новую силу для своих игр. — Она тяжело вздохнула. — Ну, ничего. Не впервой. Наша семья переживала и не такое.
Её взгляд с теплотой остановился на Флоре.
— А наша-то хозяюшка молодец. Не сидела сложа руки. Как узнала, что братик будет, так и засуетилась. — Надо, — говорит, — ему комнату приготовить. Чтобы он сразу понял, что его тут ждали и любят.
Флора покраснела от похвалы и потупилась.
— Я просто… вспомнила, как мне было страшно и одиноко, когда мама ушла, — тихо призналась она. — Не хотела, чтобы ему было тоже одиноко.
Мелисса сжала её руку, и по её лицу снова покатились беззвучные слёзы, но теперь это были слёзы исцеления.
— Кровать… — вдруг сказала я, глядя на дверь в горницу. — Ты вернула её?
Бабушка кивнула, её глаза стали серьёзными.
— Да. Велела мужикам из деревни притащить из сарая, отмыть, отреставрировать. Всё, что было выброшено в порыве гнева, всё, что хранилось как память о боли… пора вернуть на круги своя. Прошлое нельзя забывать, но нельзя позволять ему отравлять настоящее. Эта комната — не просто комната. Это белый флаг. Это примирение.
Она обвела взглядом всех нас — свою дочь, вернувшуюся блудницу, двух внучек, прошедших через огонь и воду, и спящего за стеной внука, новое начало их рода.
— Санклоу не сдаются, — произнесла она своё коронное, и в её голосе зазвучала непоколебимая уверенность. — Но они учатся. Учатся прощать. Учатся начинать сначала.
В этот момент из горницы донёсся тихий, сонный писк. Все мы встрепенулись. Мелисса вскочила и бросилась в комнату. Через мгновение она вернулась с Каем на руках. Он проснулся, его зелёные, сонные глазки с любопытством разглядывали новое место, а пухлые кулачки терли заспанное лицо.
Флора, не сдержавшись, осторожно протянула ему ту самую игрушечную лесную кошку.
Кай уставился на неё, потом медленно, неловко ухватился за неё и притянул к себе, говоря что-то невнятное и довольно похрюкивая.
Тишину нарушил тяжёлый, властный стук в дверь. Не тот, что был у Сибиллы — ядовитый и острый, а низкий, уверенный, словно в дверь били не кулаком, а обухом топора. Стук, который я узнала бы из тысячи.
Все мы замерли. Флора инстинктивно прижалась к матери, та обхватила её за плечи, а другой рукой притянула к себе Кая.
Бабушка медленно поднялась, её лицо стало каменной маской готовности. В воздухе снова запахло грозой.
Я первая пришла в себя.
— Это не она, — тихо сказала я, отодвигая скамью. Сердце бешено колотилось, но уже по другой причине. — Это ОН.
Я подошла к двери, чувствуя на себе взгляд семьи. Отодвинула тяжёлую задвижку и распахнула дверь.
На пороге, залитый лунным светом, стоял он. Герцог Талориан Фростхарт. Его плащ был в дорожной пыли, лицо — усталым и суровым, иссечённым новыми морщинами. Но когда его взгляд упал на меня, вся ледяная суровость с него спала, уступив место такому облегчению и такой невысказанной нежности, что у меня перехватило дыхание.
— Раэлла, — произнёс он, и в его голосе, привыкшем отдавать приказы, звучала хриплая, неподдельная усталость. — Наконец-то.
Он сделал шаг вперёд, через порог, не дожидаясь приглашения.
Его присутствие заполнило сени, стало осязаемым, как внезапно нагрянувшая зима. Он обвёл взглядом комнату — испуганную Флору, напряжённую Мелиссу, суровую бабушку, смотрящего на него Кая.
Его взгляд на мгновение задержался на мальчике, и в его глазах мелькнуло что-то сложное — боль, гнев, тень вины дальнего родственника. Но он тут же отвёл глаза.
— Я не к обеду, — резко сказал он, обращаясь ко всем, но глядя на меня. — Слушайте и не перебивайте. В деревне бунт. Не просто ропот — вооружённое восстание. Люди с вилами и факелами. Они идут сюда. Они верят, что вы продали их земли короны ради собственной безопасности. И что вы сговорились со мной.
Он сделал паузу, давая словам достичь цели.
— Сибилла не дремлет. Её агенты подливают масла в огонь, шепчут, раздают оружие. Она хочет выкурить вас из этого гнезда, как лису. Чтобы забрать всё это чисто и без лишнего шума. Через час здесь будет не дом, а пепелище. Вам нужно уходить. Сейчас же.
В доме повисла мёртвая тишина. Было слышно, как трещит огонь в очаге и как учащённо дышит Флора.
— Уходить? — наконец выдохнула бабушка Аурелия, подходя ко мне. — Куда? Это наш дом!
— Дома больше нет, — жёстко парировал герцог. — Есть только земля под ним. И её вы можете отвоевать только живыми. Я приготовил убежище. В старой сторожке на северной границе моих владений. Обещаю, вас там никто не найдёт.
Бабушка молча наблюдала за ним, её стальные глаза изучали каждую черту его лица.
— А ты? — спросила она прямо. — Какую роль ты играешь в этом, Фростхарт? Почему ты здесь?
Он повернулся к ней, и в его взгляде не было ни тени лукавства.
— Я здесь, потому что не могу позволить им уничтожить то, что принадлежит мне. По праву сильного. По праву… — его взгляд снова скользнул по мне, — завоевания.
Затем он снова посмотрел на меня, и его голос смягчился, стал тише, почти интимным, предназначенным только для моих ушей.
— Я скучал по тебе, дикарка. Каждый день. Каждую секунду. И я не позволю никакой сволочи с вилами или ядовитой змее в бархате отнять у меня это снова. Никогда.
В его словах была не просто страсть.
Была первобытная, хищная уверенность зверя, метящего свою территорию. И от этой уверенности по спине побежали мурашки — не от страха, а от признания своей собственной, ответной силы.
Я выпрямилась и кивнула. Решение было принято. Не им. Мной.
— Хорошо, — сказала я твёрдо, обводя взглядом свою семью. — Мы уходим. Собирайте только самое необходимое. Тёплые вещи, еду, целебные травы. У нас есть полчаса.
