рухнуло: этот момент времени был поврежден, как, впрочем, и место – точка в лесу, где в 1912 году Эдвин Сент-Эндрю смотрел вверх на ветви, где в 1994 году я прятался под папоротником, наблюдая за Винсент Смит. За приближающимся человеком клубилась странная волна тьмы, искажающая свет. Оливия Ллевеллин встала как вкопанная. Я увидел себя на коленях в 1994 году и Эдвина Сент-Эндрю точно в том месте – мы напластовались друг на друга, и в придачу – тринадцатилетняя Винсент Смит с камерой в руке.
Рядом в порту взлетело воздушное судно – вот откуда этот безошибочно узнаваемый свист, и призраки испарились. Время опять потекло размеренно. Увечный файл исцелял себя; симуляция заштопывала нитями прореху вокруг нас, и Гаспери-Жак Робертс, мое молодое подобие, новобранец и удручающе незадачливый дознаватель из Института Времени, ничего этого не заметил. Все произошло за его спиной. Он оглянулся через плечо, но – я помнил этот момент – отнес свой провал за счет нервозности.
Я закрыл глаза. Все это время виновником был один лишь я. Винсент и Эдвин видели аномалию, потому что я был рядом с ними в лесу. Я, должно быть, находился недостаточно близко к Эдвину, чтобы самому все увидеть в первый раз в 1912 году. Я закончил играть колыбельную и услышал аплодисменты Гаспери.
Он стоял передо мной, угловато хлопая в ладоши. Мне стало так неловко за него – за себя? за нас? – что я не мог посмотреть ему в глаза, но справился с этим. Хорошо, что мой пес проспал несостоятельность моей молодой версии.
– Здравствуйте, – сказал он, просияв, с вопиюще неправильным акцентом. – Меня зовут Гаспери-Жак Робертс. Я провожу опрос для одного историка музыки и хотел бы спросить, могу ли я угостить вас обедом.
13
– Как бы я описал свою жизнь? – переспросил я, затягивая время. – Видишь ли, сынок, это объемистый вопрос. Не знаю, что тебе сказать.
– Может, вы расскажете немного, как проходит ваш день. Если не возражаете. Кстати, я еще не включил диктофон. Мы просто беседуем.
Я кивнул. Буду сбивать его с толку. Цитировать Шекспира, зная, что он еще не читал Шекспира. Обращаться к нему «сынок», потому что это обращение его раздражает и будет отвлекать. Буду говорить о своей покойной жене, потому что он подавлен своим неудачным браком. Буду создавать ему неудобство из-за акцента, потому что акценты и диалекты труднее всего давались ему во время учебы. Но сперва я усыплю его бдительность рассказами о своей умиротворенной жизни.
– Ну, – сказал я. – Я стою здесь по несколько часов в день, играя на скрипке, а моя собака дремлет у моих ног. Пассажиры мимоходом бросают мелочь. Они перемещаются с нечеловеческой скоростью, эти пассажиры. Я не сразу к этому привык.
– Вы из этих мест? – спросил дознаватель.
– С фермы в окрестностях города. Я прожил здесь всю жизнь. Но, послушай, сынок, когда ферма досталась мне, мелкое фермерство свелось главным образом к присмотру. Ты наблюдаешь за роботами в поле. Иногда делаешь наладку-настройку, но они хорошего качества и сами приспосабливаются, особо во мне не нуждаясь. А я играю в поле на скрипке, чтобы чем-то себя занять. Издалека кажется, что воздушные суда взлетают со скоростью светлячков, но вблизи они стремительнее.
Когда я играл на скрипке в терминале, то иногда думал, что воздушные суда падают вверх вопреки силе тяготения. Они несут груз безликих пассажиров, затем уносятся в небо. Пассажиры порой смотрят на меня, бросая монеты в мою шляпу. Я наблюдал, как корабли уносят их навстречу раннему утру, на работу в Лос-Анджелес, Найроби, Эдинбург, Пекин. Я думал об их душах, стремительно летящих в утреннем небе.
– Когда скончалась моя жена, – говорил я дознавателю, – то позанимался фермой еще год, а потом решил, черт с ней.
Он кивал, делая вид, что ему интересно, стараясь не нервничать и убедить себя, что хорошо справляется со своей работой. Но вот что я ему не сказал: я чувствовал, будто без Талии я могу исчезнуть, испариться. Лишь я, пес да роботы изо дня в день. Одиночество – недостаточно сильное слово. Опустошение. По ночам я сидел на веранде с собакой, избегая безмолвного дома. Играл в детские игры – щурился на Луну, почти убеждая себя, что яркие пятна – это колонии. Вдалеке, за полями – огни города.
– Можно включить диктофон? – спросил он.
– Пожалуйста.
– Итак, включено. Благодарю вас за то, что уделили время для беседы.
– Не за что. Спасибо за угощение.
– Просто в интересах записи: вы скрипач, – сказал мой ранний вариант.
Я последовал сценарию.
– Да, – подтвердил я. – Я играю в терминале.
Когда я не играл на скрипке в терминале, мне нравилось выгуливать собаку по улицам между башнями. На тех улицах все ходят быстрее меня, но они не догадываются, что я уже прошагал слишком быстро и зашел слишком далеко, и мне больше не хочется. В последнее время я много думаю о времени и движении, о том, чтобы стать непо- движной точкой в непрестанной толчее.
Примечания и слова признательности автора
Цитата на странице 75 «Жизнь прекрасна, если ты не слабак» взята из романа Джона Бюкана «Мистер Стендфаст» (1919).
Рефрен в первой главе «Последнее книжное турне на Земле»: «Зло возвращается туда, откуда пришло, словно курочки на насест. Только это не хорошие курочки, а скверные» на странице 102 – это перефразированные слова американского поэта Кея Райана, произнесенные во время литературного фестиваля, на котором мы были вместе в 2015 году. Но мои записки на фестивальной программке того периода содержат фразу «нехорошие курочки», так что приношу извинения за неточность.
Цитата в той же главе из римского полководца и историка II века Аммиана Марцеллина об «антониновой чуме» взята из XXIII тома его увлекательных сочинений, доступных в сети.
Я признательна книгам «Плавания «Колумбии» (под редакцией Фредерика В. Хауэя) и «Негодяи, мечтатели, младшие сыновья: британцы, жившие на родительское пособие в Западной Канаде», Марка Зюлке.
Я благодарю своего агента Катрину Фоссет и ее коллег из агентства «Кертис Браун»; моих редакторов – Дженнифер Джексон из издательства «Кнопф» в Нью-Йорке, Софи Джонатан из издательства «Пикадор» в Лондоне и Дженнифер Ламберт из издательства «Харпер Коллинз Канада» в Торонто, а также их коллег; Анну Вебер – моего агента в Соединенном Королевстве и ее коллег из агентства «Юнайтед эйджентс»; Кевина Мандела, Рейчел Фершлейзер и Семи Челлас за вычитку и комментирование первых вариантов рукописи; и Мишель Джонс – няню моей дочери за заботу о ней в то время, когда я
