Юсуф ибн Айюб ожидал приезда берберского эмира Фесы — вождя одного из самых многочисленных разбойничье-кочевых племен, что зимой выпасают свой скот от Египта и до Магриба, а летом примыкают к любому военачальнику, который разрешает им безнаказанно грабить всех, кто попадется им на пути. Часы ожидания султан скрашивал в беседе с персидским астрономом и математиком, достопочтенным устамом ал-Битруджи, который, направляясь из Толедо в Багдад, осчастливил своим присутствием его полевую ставку.
О делах военных султан особо не беспокоился: сдача аль-Кудса, который назареи упорно именовали на иудейский манер Ершалаимом, уже была оговорена в мелочах и более не занимала мысли султана. Главное, неверные согласились на то, что армия Ислама войдет в город именно двадцать седьмого раджаба, то есть в годовщину того дня, когда Пророк, посетив во сне этот город, был вознесен отсюда на Небеса. Андалузийский ученый, любезно согласившийся разделить с султаном обед, добравшись до Багдада, непременно расскажет об этом халифу…
Гораздо важнее было договориться с Фесой. Этот полудикий эмир, удачливый, щедрый и невероятно хитрый, имел огромное влияние у всех кочевников. Во избежание будущих осложнений его следовало либо по-тихому убить, либо, на худой конец, приручить, дав высокий придворный пост.
От приятных размышлений о том, как он обведет вокруг пальца бербера, а своими победами в священной войне в очередной раз утрет нос Багдадскому халифу, Юсуфа оторвал начальник личной охраны Дауд.
— Мы поймали ассасина, светлейший султан!
Двое мамелюков из внешней цепи охраны затащили в шатер крепко связанного и сильно избитого человека.
— В платье богомольца он затерялся в толпе и направил на тебя посох, светлейший, — пояснил Дауд. — Он держал свою палку так, словно целил из арбалета в шатер, поэтому мы решили…
— Вы правильно решили. Он уже рассказал хоть что-то?
— Нет, светлейший. Мы еще не проводили допрос. Пока его не связали, он, действуя одними лишь кулаками, сумел лишить сознания четверых.
— Если это посланник Старца Горы, то он ничего не скажет. Еще ни один пойманный ассасин не произнес ни слова. Покажите-ка мне его…
Охранники подтянули ассасина поближе к султану. Один из мамелюков, отвесив пленному подзатыльник, схватил его сзади за волосы, вынуждая поднять лицо.
— Но это же франк! — удивлению султана не было предела. — У него волосы мерзко-соломенного цвета и голубые глаза. Старец Горы не берет к себе франков!
— Нужно поглядеть, обрезан он или нет, — рассудительно заметил Дауд. — Ты позволишь, светлейший?
Султан кивнул. Юсуф скомандовал. Охранники задрали одежду пленного и подняли его за ноги.
— Не обрезан, — удивился Дауд. — Но поглядите, какой красавец! — Его глаза сально блеснули.
Султан нахмурился. Ему хорошо было известно, что пятидесятилетний араб держит гарем лишь для виду, однако его личная преданность и деловая хватка пока что позволяли закрыть глаза на то, что всем радостям жизни Дауд предпочитает любовные утехи со статными красавцами. При этом выступая отнюдь не в роли мужчины…
— Это точно не ассасин, — облизывая губу, продолжил Дауд. — Он крепко сложен, хорошо кормлен и весьма приятен лицом. К тому же в его глазах нет безумия, которое отличает всех ассасинов, употребляющих без меры гашиш. Позволь, о светлейший, допросить его лично.
— Оружие у него нашли?
— Нет, светлейший. При нем был только посох, который мы сломали и выбросили…
Султан прищурил глаза, решая судьбу странного пленника. Избитый франк что-то залопотал, но на него уже не обращали внимания, потому что открытую площадку перед шатром заполнило несколько десятков одногорбых верблюдов. Управляли ими вооруженные до зубов всадники в запыленных одеждах, чьи лица по самые глаза были укрыты куфиями в темно-синюю клетку. Один из всадников, ловко действуя заостренной короткой палкой, заставил животное опуститься на передние ноги и ловко выпрыгнул из седла, закрепленного на горбу. Приблизившись к султану, он сдернул с лица защищающую от пыли повязку и коротко поклонился, прижав руку к сердцу.
— Эмир Феса прибыл к тебе, светлейший султан, чтобы присоединиться к джихаду! Позволь вручить тебе наш подарок — белого верблюда, который приучен ходить в седле. Он приносит удачу. И еще. — Эмир, сверкая зубами, махнул рукой в сторону прибывших с ним джигитов, и те свалили на землю какой-то куль. — Неподалеку от лагеря, — пояснил Фесу, — мы поймали нубийского колдуна. Укрывшись в ложбине, он расставил какой-то треножник и шаманил в сторону твоего шатра.
Колдун-нубиец поднял уродливое лицо, стараниями пленителей превращенное в сплошной, различимый даже на черной коже синяк, разглядел ожидающего своей участи ассасина и, попытавшись вскинуться, что-то ему проблеял. Ассасин охнул, разинул щербатый рот и, сплевывая кровавые сгустки, что-то быстро залопотал в ответ.
— Чтоб меня дэвы сожрали! Похоже, эти двое знают друг друга!!! — удивленно вскричал Дауд. — Позволь мне, светлейший, продолжить допрос!
— Нубиец-колдун и франк-богомолец? — покачал головой Фесу. — Но где они могли сговориться? Разве что на Сицилии, где живут и те и другие.
Нубиец, теперь уже обращаясь к султану, начал быстро и путано говорить на каком-то незнакомом наречии. Франк попытался его оборвать, но не смог, ругнулся, плюнул кровью на землю и замолчал. Нубиец, не обращая ни на кого внимания, высвободил правую руку и начал лихорадочно чертить пальцем в пыли. Он нарисовал несколько вложенных друг в друга кругов, потом на внешних линиях начал изображать кружки поменьше.
— Колдует! — сказал Дауд, положив руку на рукоять сабли. — Я бы не рисковал, светлейший…
Султан собрался было кивнуть, но ему помешал дикий вопль, который вдруг издал астроном аль-Битруджи:
— Клянусь сандалиями Пророка! О, великий султан, этот черный язычник не колдун, а ученый. Он только что изобразил картину мироздания, которую я, тридцать лет изучая математику и астрономию, опираясь на труды самых выдающихся умов, едва-едва нащупал и начал описывать в своем новом трактате. Подари мне его, о светлейший, да продлит Аллах годы твоей драгоценной жизни!
— Пусть он сперва расскажет, откуда ему известен этот франк и что они вдвоем замышляли, — проявил упорство начальник стражи.
— Допрашивай! — махнул рукой Саладин. — Только где-нибудь в другом месте. Сейчас я желаю угостить за своим столом уважаемого эмира… Устам аль-Битруджи может, если у него есть желание, присутствовать на допросе.
* * *
В этот же день светлейший султан, приняв берберского эмира Фесу, изволил насладиться двумя наложницами, выслушать жалобу жителей деревни Зария, которую разграбили джигиты из Хамы, и самолично допросить по просьбе устама аль-Битруджи двух странных пленников. Помимо прочего те утверждали, что они посланы из огромной страны, лежащей по ту сторону Эфиопского моря в тысяче фарсахов к западу от берегов Магриба. Выслушав пленников и переговорив с андалузским астрономом и начальником стражи Даудом, светлейший приказал вызвать к себе находящегося при лагере мастера Александрийской верфи. На вопрос, в силах ли тот построить корабль, способный плыть три месяца, не имея связи с берегом, тот сказал: александрийские корабли способны двигаться в открытом море и давно уже по кратчайшему пути достигают берегов Индии. Главной трудностью такого плавания является не надежность самого судна, а невозможность пополнять запасы скоропортящейся пресной воды.
* * *
«Настоящим спешу сообщить Вашему святейшеству о том, что, возвратившись в Каир и покончив с самыми неотложными делами, Саладин приказал отправить в город Рабат, что лежит на берегу Эфиопского моря, пять двухмачтовых багалл, не боящихся шторма, каждая из которых могла взять на борт пятьсот человек. Из Рабата флот, приняв на борт огромное количество разнообразных припасов, отправился на Запад, в сторону открытого моря. Доверенный человек из числа приближенных к Саладину утверждает, что адмиралу Балаху Ма-Алла, чье прозвище переводится как „Голубь, несущий в себе Аллаха“ или Коломбо Христофоро, султан лично приказал отыскать неведомую землю, о существовании которой ему известно доподлинно…».
* * *
Гортанные крики матросов перекликались с воплями выпрашивающих угощение чаек. Двое, эфиоп и франк, в дорогих одеждах важных сановников стояли на кормовой надстройке и разглядывали тающие вдали серые кубики, окруженные со всех сторон песчаными дюнами.
— Опять стонешь, Лаки? — фыркнул бывший морпех, а ныне визирь дивана. — Что у тебя не так? Ты — ученик главного математика. Я — глава мамелюков, личной гвардии султана Дауда. Мы плывем в Америку во главе огромного флота, на борту которого все трахнутое племя этого бербера Фесы. Шесть, твою мать, тысяч арабов, которые прижмут к ногтю индейцев и выйдут к Тихому океану за какие-то шесть-семь лет. Если ты до сих пор считаешь нас предателями, то пора бы и успокоиться. Миссия выполнена, Саладина я прикончил своей собственной саблей — и это был не дворцовый переворот, а отлично подготовленная антитеррористическая операция! Ну а в том, что это случилось в иное время и в ином месте, не наша с тобой вина. Кстати, как там поживает твой почтенный учитель?
