— Можно ли сравнить… У Вас есть жена, которую Вы любите, двадцать лет с ней живете, ссоритесь с ней и живете достаточно счастливо; а эти книги — как любовницы, с которыми Вы жене изменили?
— Условно точное. Потому что Бегемот это тоже Булгаков. Вообще считайте, что у меня гарем, где грани между женой и любовницей не существует.
— Но я не полностью представился. Итак, журналист-переводчик, который 11 лет назад вдруг оказался героем мировой сенсации, суть ее напоминать не буду, предоставляю это Вам. Но следствием явилось то, что примерно с год я входил в категорию людей самых знаменитых — рубрика «People». Эта известность носила двусмысленный, а может и скандальный характер. Как бы «слава с душком» — то ли он украл, то ли у него украли. В последующем я старался доказать, что я на том не кончился, и среди последующих публикаций — а в «Литературной газете» я проработал еще 8 лет — есть такие, которыми я горжусь больше гораздо, чем в ту пору.
— Вы в «Литературную газету» вернулись героем, все оказывали Вам уважение? Или опять нечто с душком?..
— Большая половина пыталась делать вид, что вообще ничего не случилось. В то же время в газете остается и был очень большой процент людей старшего поколения, что кстати является причиной ее теперешнего достаточно плачевного состояния. Люди не могут переступить через себя. И в этом смысле школа сталинского воспитания работала против меня. Ибо, во всяком случае, я вел себя не так, как надлежало бы вести себя в любых обстоятельствах пионеру Павлику Морозову. Я плыл по течению. А из водоворота — любого — можно выплыть лишь по течению — это сказал не я, а мой юрист.
До конца, до последней запятой я и сам в этом не разобрался. Сначала, когда я исчез, освещали в печати сочувственно по отношению ко мне и резко — по отношению к спецслужбам. История эта началась и была неким следствием начала второй холодной войны. Я умудрился прилететь в Италию в тот самый день, когда мы сбили южнокорейский лайнер. И по условиям кинофестиваля я еще целую неделю об этом не знал, а начал узнавать это только тогда, когда резко негативная реакция Запада достигла уже очень…
— Так что именно с Вами случилось?
— Стукнули меня. На затылке шрам… А потом поставили в условия, когда вернуться я уже не мог. Должен сказать, что я с этим смирился, даже и обдумывал, как объединиться с семьей уже там, жил вполне обеспеченно и не было бы «второй серии» моего возвращения домой. На возвращение меня спровоцировали западные спецслужбы, которые стали меня усиленно втягивать в так называемое «Дело Антонова» — о покушении на папу Римского. Что я на самом деле думал, что делал — это мало кого касалось. Если бы в Венеции было хоть советское консульство все было бы иначе. Через двое суток я оказался в Великобритании. Наши не имели никакого отношения ни к похищению, ни к возвращению. Когда я вернулся, они мною очень интересовались. И я думаю, я им помог. В результате процесс-то по делу Антонова был выигран.
— Они предлагали Вам что-нибудь за помощь? Вы, конечно, отказались…
— Не уверен! Если бы как следует мне привернули бы руки к лопаткам, то допускаю. Но гадать, что если бы да кабы… По-человечески словами — это входит в ритуал… Я никогда не знал ни должностей, ни даже фамилий людей, с которыми общался. На Западе визитки в большом ходу, но большой вопрос, соответствует ли фамилия данной человеку при рождении. При каждой операции выдается полный набор документов, в том числе визиток, с фамилией, соответствующей этой операции.
— С какой другой Вы сравните профессию разведчика — по мере отвращения ли, восхищения ею?
— С профессией киноактера, только в титрах имена не упоминаются. А что касается отвращения — не знаю… Те, которые проливали кровь и те, с которыми я имел дело — очень разные люди. Я думаю, что если на карту будет поставлена профессиональная карьера и даже профессиональный успех, то очень многие из не способны ходить по трупам. В принципе я считаю, что эта профессия без далекого будущего. Надеюсь, хотелось бы думать. Побаивался, даже — как бы не случилось и со мной, думаю, помог и возраст. Про некоторых думаю — как же ты такой умный, туда попал — не вырвешься. В то же время они проявили заботу о моем здоровье, обследование закатили по высшей категории; до поры проявляли большое внимание.
— А есть профессия, которая внушает Вам ужас?
— Палач.
— Вы допускаете, что в ближайшие годы их вновь вынудят стать палачами? Возможно это для России?
— В России все возможно, к сожалению. Вся логика истории учит, что нельзя дважды вступить в одну и ту же реку, и сталинщины больше не будет, даже если коммунисты победят на ближайших выборах. «Державники» — эти могут, но пока что не вижу реальных шансов их прихода к власти. В 1985 году таможня изъяла из моей фонотеки всего Окуджаву и Высоцкого. Сейчас — ничего не отбирают.
— Если они все же придут к власти и начнут издавать ужасные законы, Вы уедете или останетесь жить в России?
— Это зависит от очень многих обстоятельств. Однозначного ответа нет.
— Как Вам нравится программа «Времечко»?
— Как правило, целиком ее смотреть не могу, а кусочками — бывает.
— Каким Вам человеком кажется Новоженов?
— Я не так давно печатал интервью с ним, редактировал, и очень боюсь, что чисто личного впечатления не получится — одно наслаивается на другое. Я очень удивился, увидев его в кругу юмористов — человек совершенно не этого типа, скорее, занудный, чем юморной.
— Вам не кажется, что у него маленькая мания, что он считает себя очень умным человеком?
— Я видел очень мало людей, заведомо считающих себя дураками.
— Один из них сидит перед Вами. Вы этого не видите?
— Извините, это поза. То ли постоянная, либо экспромтная, извините, Вы похожи на человека, не уверенного в своих силах и возможностях. И если Вы человек, не уверенный в себе на самом деле — это пройдет. У меня на протяжении нашего общения не возникает к Вам неприязни. И радости, что познакомился с человеком необычайным — тоже нет.
— Назовите, пожалуйста, три имени людей, с которыми Вы через полчаса это почувствовали.
— Понтер Прасс — один из величайших немецких писателей. Генрих Белль, который подкупил меня своей простотой и заинтересованностью в беседе. Георгий Тараторкин. Ему был интереснее другой человек, чем он сам. Впрочем Вашу заинтересованность я тоже чувствую. Но с Тараторкиным мы сидели, немножко пили водку, разговаривали за жизнь, за религию, за искусство. Это была беседа, двух, смею думать, интеллигентных людей. И поэтому элементы некоего самоанализа — как я ему кажусь и т. д. — думаю, взаимно отсутствовали.
— Если Вы еще выдержите 20 минут, то во имя чего?
— Я все-таки верю, что как бы Вы потом ни обрабатывали, сокращали текст — смысла Вы не исказите. Хотя некоторыми своими работами я горжусь больше, чем тем, что будет в Вашей эпопее. Я, например, первый, кто посмел сказать правду о Берлинской стене. Это было за полгода до ее крушения, еще при Хоннекере. Правда, материал в мое отсутствие был сильно порезан (я был в отпуске). Эта стена стояла у меня колом в горле с момента, как я ее увидел. Еще в 1989 году я сумел об этом рассказать и усеченный материал все равно перепечатывался и комментировался. Был чешский журнал (вроде нашего «Вокруг света») — попросили разрешения на перепечатку; я с ними длительно дружил, предложил им полный текст. Поставили в номер полный текст, иллюстрации, датированный в ночь 8–9 ноября; 9 ноября стена рухнула. Представляете?
— Скажите, по Вашему мнению, Бог помогает в равной степени людям выдающимся и обыкновенным, даже вовсе бездарным?
— У меня такое впечатление, что в этом смысле Всевышний поступает со всеми, как азартный игрок. Если дал крупный шанс, должен осадить этого человека в дальнейшем. И наоборот.
— Кому он скорее должен помочь — Вам, выдающейся личности, или мне, человеку незаметному?
— Вам. Вы подтверждаете высказанный мной выше тезис о некоем Вашем комплексе неполноценности. В любом случае важнее, чтобы он поселился в Вашей душе.
— И все-таки Вы надеетесь, что скажете нечто значительное, или уже сказали… слова, выражения, метафора…
— Случайность если только поможет, потому что я сегодня не в форме. С утра я просыпаюсь обычно не сразу и очень медленно встаю. Но бывают хорошие дни когда к середине дня я, что называется, набираю обороты и маховик душевный начинает крутиться ну, как будто это ему не стоит никаких усилий.
— Вы в России знаете каких-нибудь журналистов выдающихся, звезд, которые умеют спрашивать, а Вы испытываете наслаждение?
— Интервьюеры блестящие? Трудно сказать. Очень нравится, как это делает Владимир Познер. Отт — не отдаю ему лавров — он сворачивает в пошлость. Юрий Рост — вот кого бы я назвал, хотя не был свидетелем. У меня жутко напряженный график, особенно на субботу-воскресенье.
