Евразийство проникнуто теософским пафосом безусловного ценения территориальной необъятности России как явления, не только укрепляющего мировой вес и обаяние ее, не только основывающего на непобедимости родных пространств возможность отстоять евразийский мир от вожделений со стороны насильнических элементов Запада, но и исполненного своеобразного, онтологически и эстетически значительного очарования. Евразийство прозревает и осмысливает внутреннюю сущность и сверхисторическое значение соединения в лике России частей, внешне столь разнородных, но связанных необъяснимой, далеко не сводимой на одни внешние или корыстные интересы, взаимной тягой. Этим оно преодолевает не только жалкие, сфабрикованные домыслы воинствующего сепаратизма западничествующих полуинтеллигентов, но и несравненно более опасное ослабление в деморализованном, заблудившемся между трех сосен общерусском «правящем слое» ценения, вкуса и веры в органическую цельность России как внешнюю плоть и оболочку ее имманентного великодержавия, свободного от европейских соблазнов насильнической и корыстной экспансии, но тем более решительно и действенно утверждающего свою охранительную роль по отношению к своеобразию и самодовлению евразийского мира.
Было, без сомнения, нечто пренебрежительное и насмешливое в отношении бюрократических канцелярий старого чиновного Петербурга к разнохарактерным и разноплеменным окраинам государства; и если есть некая крупица правды в жалобах и претензиях современных сепаратистов, то именно здесь ее следует искать. Конечно, утверждения самостийников о существовавшей среди населения окраин потребности в творчестве самостоятельных культурных форм крупного масштаба из недр местных особенностей и языков — представляют собой тенденциозно-утопические, задним числом изобретенные выдумки; но несомненно также, что и истинные культурные вклады окраин в общеимперскую сокровищницу во многих случаях не встречали должного уважения и ценения со стороны правящих кругов, исполненных всякого рода культурных предубеждений и административных навыков западнического происхождения и видевших в факте разноплеменности и пестроты окраин досадную помеху на пути к превращению государства в классический «монолит» англо-французского образца.
Катастрофические события революции с предельной ясностью показали, насколько малоосновательна была эта подозрительность и недоверчивость столичных бюрократов, насколько недооценивался факт органического единства многоплеменной и многоверной России. Не только объем территорий, ныне оказавшихся вне пределов современного СССР, оказался незначительным, но и обнаружилась в населении отторгнутых окраин свободная и интенсивная тяга к России, к великой досаде европейских покровителей и идеологов раздела тех областей, по которым пролегает пока еще проблематическая, неуловимая государственная и культурная граница европейского и евразийского миров.
Для всякого, кто умеет и усиливается за наброшенными на лик России коммунистическими пеленами казенного, лживого словоблуда власти нынешнего дня, прозреть накопление на родине огромных потенциально-творческих энергий, — не может остаться незамеченным факт все возрастающего укрепления связей между отдельными областями и народами современного СССР и параллельно с ним — все возрастающего значения местных культурных и экономических центров, роста самодеятельности и самоценения областей. Все эти явления ничего общего не имеют с диктуемой сверху и питаемой сепаратистскими элементами провинциальной полуинтеллигенции делением на мнимо самостийные республики, коммуны и т. п. и развиваются по совершенно иным линиям и направлениям[28].
То онтологическое обнажение изначальных и коренных смыслов вещей и отношений, которое принесено было морозным вихрем нашей бедственной и кроваво-разгульной революции в атмосферу упадочничества, затемненности и опутанности всяких явлений нравственного и политического мира густой паутиной лжи и предрассудков, — не минуло и сложного комплекса междуобластных и междуплеменных отношений. И вопреки всем малодушным и паникерам, изверившимся в грядущих судьбах России, с одной стороны, и всем тем, с другой стороны, кто сознательно поставил свою политическую карту на будущее разрушение и распад государства, евразийство в своих политических прогнозах и построениях ныне исходит из того факта, что в процессе революции, в котором смешалось столько насильственно пролитой крови разных племен и народов, заканчиваемся, в главных и существеннейших чертах, формирование материально-демотического субстрата Евразии как некоего единого духовного и культурно-бытового супранационального целого, прочность и органичность которого уже явлена в великом огненном испытании наших дней.
Для нас, евреев, во всем этом процессе усиления и роста значения окраин в общеимперской (общесоюзной) культурно-государственной экономии имеет особое значение увеличившееся внимание к национальным и политическим проблемам русского Юго-Запада, толчок к которому дали в период революции австро-германская оккупация, гражданская война, махинации самостийных атаманов и батек, захват иноземцами Волыни и Бессарабии и возникшие отсюда территориальные проблемы и т. д. Понадобились ужасы войны, революции, нашествий и гражданских усобиц, чтобы было оценено по достоинству первостепенное значение для всей России, в самых разнообразных отношениях, всей обширной, богатейшей, многолюдной и многоплеменной области, тяготевшей культурно и экономически к Киеву и Одессе. В наше время на юго-западной окраине доуральской России, в условиях жестокого гнета, разрозненные и деморализованные окраинные племена, и между ними не на последнем месте вечно обижаемые и заушаемые еще старой властью евреи, в одиночестве, лишенные притока свежих культурных и политических сил с Востока, отгороженного непроницаемой стеной, — в меру своих слабых сил отстаивают дело России и русской культуры, хотя бы и в киевском и одесском ее «акцентуированном» виде.
Именно от евразийского строя будущей России наши юго-западные окраины вправе ожидать должного ценения прошлой и будущей роли их в общей экономии великой страны, понесенных ими жертв и усилий в борьбе за свою русскость и грядущего огромного значения их в предстоящей оборонительной борьбе против Запада. Но кроме всего этого, именно евразийство наиболее способно было бы обеспечить и охранить развитие местных национальных и культурных особенностей, не ставя его под подозрение в сепаратизме, по примеру прежней мнительной и бездарной бюрократии (грехи которой, впрочем, многократно и заведомо облыжно преувеличиваются в шаблонных писаниях современных сепаратистов), и не прибегая к европейским трафаретам уравнительно-смесительной ассимиляции.
XVIIЕвразийство возносит на величайшую высоту постижения и ценения исполненность высокими религиозно-мистическими и нравственными началами, проявляющуюся не только в основной этнической толще единобожески верующих народов России, но и в духовной настроенности и потенциальных устремлениях их передовых слоев; оно видит некое обратно отраженное проявление этих начал, в искаженном и ублюдочном виде, даже в хлыстовском изуверстве исторического и современного общероссийского богоборства. Оно считает этот первичный и самоочевидный факт, подтверждаемый самым поверхностным наблюдением и в особенности подкрепляемый зрелищем духовной жизни современного пресыщенного мнимым знанием Запада, основоположным и лежащим во главе угла всяких возможных идеологических построений и чаяний о судьбах России и ее вселенском призвании. Уже в порядке простого наблюдения исторической эмпирии евразийство не может упустить из поля зрения сосредоточенность на западной окраине Евразии, в месте, где пролегает столь проблематическая, чреватая возможностями трагически-грандиозной борьбы граница ее с Западом, — основной массы народа израильского, впервые в истории рода человеческого осознавшего и мистически прочувствовавшего смысл своего земного назначения в категориях мессианского призвания перед лицом Божиим. На этот поразительный факт совпадения области расселения восточноеврейского народа с территорией, промежуточной между географическими обиталищами народов русского и польского, искони борцов за идеи православной и католической теократии, указывав свыше 40 лет назад Вл. Соловьев. С тех пор много воды утекло; соотношение материально-политических сил России и Польши радикально изменилось в пользу последней; и передовые слои народа Товянского, Мицкевича и Крусинского оказались не только глухи и слепы к мировому смыслу русской трагедии, гораздо более глубокой и сложной, чем та, которую вызвало территориальное растерзание Польши в 1794 г.; у них оказалось слишком много элементарного и неразборчивого злорадства по отношению к историческому врагу, проявляемого в формах, унижающих национально-государственную мысль великого западно-славянского народа до уровня сепаратистского самостийничества. Для приверженца идей демократического самоопределения эта зачастую мелочная, недостойная ненависть вполне объяснима как реакция угнетенных против угнетавшего их режима «царского кнута» и т. п.; но для того, кто помнит, что застарелая традиция польской ненависти к России испытала явственный перерыв в последние десятилетия русского владычества в Польше, теперешний внезапный эмоциональный взрыв в польских сердцах должен быть изъят из сферы причинно-следственных зависимостей в рационалистическом смысле и отнесен к области онтологической, извечной вражды западных и восточных начал.
