Я слушаю, как чужой человек рассказывает о моей жизни лишенными эмоций словами, сводящими всю историю к перечислению фактов и дат, якобы имеющих значение, но думаю совсем о другом. О неизбежном бегстве.
Соломон кладет руку мне на плечо. Я принимаю это за жест дружеского участия, но он сжимает пальцы, чтобы я взглянул на экран.
Оператор снимает мой дом.
— По словам одного из соседей, — продолжает голос за кадром, — жена и сын Даниеля Лемана покинули свое жилище сегодня рано утром. Что им известно о действиях главы семейства?
— Реми все сделал, — успокаивает меня Соломон. — Они под защитой.
— Убил ли Даниель Леман шейха? — спрашивает комментатор и продолжает нанизывать один вопрос на другой, вызывая у меня головокружение. — Или взял его в заложники? А если так, с какой целью? Вот о чем в данный момент спрашивают себя следователи.
Дальше идет интервью какого-то английского полицейского, но я не слушаю. Выскакиваю из коттеджа и бегу, бегу, бегу. Останавливаюсь, почувствовав капли дождя на лице. Пусть смешаются со слезами и смоют черные мысли, недавнее прошлое и вернут меня в прежнюю, до кошмара, жизнь.
Соломон обмотал мне шею полотенцем и сунул в руку стакан виски.
— Слушай меня, — говорит он, — это к лучшему. Теперь легавые будут защищать твоих.
— Я поставил их в ужасное положение. Они такого не заслужили.
— Брось, Даниель, не рви себе душу. Я уверен, они тобой гордятся… И понимают, почему ты так себя вел, почему неделями не давал о себе знать, зачем сбежал от них. Теперь им точно стало легче.
— Но на какую жизнь я их обрекаю?
— Их защитят. Меня больше волнует, что будет с тобой. Тебе придется затаиться, надолго. Не знаю где, я пока не придумал, но мы все устроим, и вы снова будете вместе. Где-нибудь в другой стране…
Я совершенно растерян, не способен логически мыслить, меня одолевают дурные предчувствия.
— Вот что я предлагаю: пошлем кассету, как и собирались. Потом отвезем шейха подальше и отпустим. Сами останемся в этом доме — на неделю-другую. Скоро парни пришлют на мое имя «до востребования» поддельные документы для тебя. Мы сядем на паром, доберемся до Франции и спрячем тебя, без проблем выдадим за иностранца. Выждешь какое-то время, дело забудется, и мы пришлем к тебе Бетти и Пьера.
План Соломона кажется мне романтическим бредом, слишком уж легко он отметает все препятствия, но я не спорю: пусть мой друг хоть недолго потешится иллюзией счастливого исхода.
Впрочем, он вряд ли обманывается на этот счет.
* * *
— Вы меня отпускаете? — недоверчиво спрашивает шейх.
— Да. Вывезем за несколько километров и освободим, — бросает Соломон.
— Не понимаю.
— Вы правы, мне не хватает мужества убить вас, — цежу я сквозь зубы.
Он на мгновение задумывается, потом спрашивает:
— И на этом все закончится? Я вам не верю.
— Не закончится. Я навсегда лишу вас возможности плести заговоры.
Он хмурится, в глазах мелькает паника.
— Как вам это удастся? Заставите меня поклясться, что я перестану руководить моими людьми?
— Нет, я сделаю так, что вы не сможете к ним вернуться!
Я поворачиваюсь к Соломону. Он включает камеру.
— Мы записали наш последний разговор. И послали копию на ваш адрес. Надеюсь, соратники оценят ее по достоинству.
Шейх меняется в лице:
— Вы бы не посмели… Они вам не поверят. Я скажу… что лгал ради спасения жизни.
— Конечно скажете. Но они станут задавать себе вопросы, начнут копаться в вашем прошлом, возникнут сомнения. Они вам не простят.
— Вы не можете… так поступить! Лучше сразу убейте. Вы понятия не имеете, по каким законам живут эти люди.
— Вы сами выбрали себе друзей и образ жизни, знали, чем рискуете. В худшем случае станете парией. Как я. Ударитесь в бега, будете прятаться. В лучшем — потеряете приверженцев и вернетесь к обычной жизни. Не сможете наслаждаться живительным ощущением власти, станете желчным и умрете в одиночестве. Разве может быть наказание справедливей?
— Вы бредите. Они меня убьют, понимаете, убьют!
— Какая жалость!
— Моя смерть ничего не изменит! — кричит он. — Меня заменит другой, еще более непримиримый лидер.
— Не сомневаюсь.
— Во всем этом нет никакого смысла!
Чтобы прекратить бесполезный и мучительный спор, Соломон затыкает шейху рот кляпом, завязывает ему глаза, выводит на улицу, открывает багажник и заталкивает пленника внутрь. Потом садится за руль и трогается с места. Через час пути он отпустит шейха где-нибудь в чистом поле.
Так есть ли смысл во всей этой истории?
* * *
Я с тревогой жду возвращения Соломона и брожу по дому, прокручивая в голове одни и те же вопросы. Чего я добился? Прав я был или ошибался? Наливаю себе виски и обхожу пустые комнаты. Думаю о Бетти и Пьере. Получили они мое письмо или нет? Возможно, они передадут его полиции, чтобы доказать свою непричастность? Я больше не могу терзаться сомнениями и включаю телевизор.
Я радуюсь возвращению Соломона, но с унынием и тоской справиться не могу.
— Я оставил его на природе километрах в сорока отсюда, — со смехом сообщает он, снимая промокшую куртку. — Покрутился немного, чтобы он поверил, будто мы проехали большое расстояние. Черт возьми, дружище, ты уговорил полбутылки.
Он замечает лихорадочный блеск моих глаз и спохватывается:
— В чем дело? Все прошло хорошо, скоро все закончится.
— Но… вости, — с трудом выговариваю я.
— Что случилось?
— Пресса называет меня безответственным, они взяли сторону шейха. Политикам не терпится меня заклеймить. Я стал дичью, зверем, которого надо загнать и убить.
— А ты чего ждал? Что они выставят тебя героем? Поборником справедливости?
— Нет, конечно, но в их словах чувствуется… страх. Они назначили меня дежурным негодяем не из-за моральной стороны того, что я совершил. Ими движет не возмущение — да как он посмел взять правосудие в свои руки! — а боязнь ответных действий! Они клянутся на всех каналах, что поймают меня и сурово осудят за то, что я якобы подверг огромному риску население… Они уже получают угрозы.
— Но ты же знаешь, как это работает. И исламисты тоже знают и играют на страхах этих кретинов-политиков. Почему ты забываешь о тех, кто тебя поддержал? Об отцах, заявивших, что, окажись они в подобной ситуации, хотели бы обладать твоим мужеством и поступить, как ты? Ты герой для семей жертв терактов, чьи убийцы так и остались безнаказанными. Вот взгляни, я купил французские газеты.
— И многие осмелились заявить подобное? Завтра никто не станет их слушать. Все, что я совершил, лишится смысла.
— Ты меня утомляешь, Дани, выпивка явно не пошла тебе на пользу. — Он вырывает у меня бутылку. — Не будь пессимистом, придурок. У меня хорошие новости, если тебе интересно. Я позвонил Витто из кабины, и он сказал, что с Бетти и Пьером все в порядке. Бетти допросили, но ни в чем не заподозрили и обвинений не выдвинули. Через два дня будут готовы документы. Они решают, как переправить нас во Францию.
— Я всех втянул в историю, — лепечу я, не слушая, что говорит Соломон.
— Даниель, взгляни на вещи позитивно: ты дал Бетти возможность думать не только о смерти Жерома! Разве не это главное? Ладно, ты сейчас не в себе, ложись и поспи.
Он помогает мне встать и укладывает в постель.
* * *
Соломон делает несколько попыток завязать разговор и вывести меня из состояния прострации, вспоминает детство, рассказывает, как живет, спрашивает о моей работе и о том, как я добился столь высокого положения, но мне никак не удается сбросить напряжение, и я отделываюсь односложными ответами и кислыми улыбками.
Утомившийся Соломон укладывается на диван, включает телевизор, достает неизменную пачку сигарет и притворяется, что его страшно интересует футбол.
— Ты беспокоишься? — не выдержав, спрашивает он.
— А ты как думаешь? Мы освободили шейха два дня назад, но ничего не происходит. Куда он провалился? Почему газеты и телевидение не сообщают о его возвращении?
— Возможно, легавые прячут его, — не слишком убежденно предполагает он. — Допрашивают, чтобы собрать информацию и отловить тебя. Хотят использовать эффект неожиданности.
— Не думаю. Если бы полицейские нашли его, они бы немедленно об этом сообщили, чтобы умаслить его разъяренных сторонников.
Соломон пожимает плечами, выражая сомнение: он не верит, что у легавых вообще есть логика.
— В любом случае не стоит дергаться. Мы пробудем здесь еще какое-то время. Несколько дней. Возможно, недель.
Соломон не отделяет свою судьбу от моей. Он даже рассуждает за нас обоих, чему я несказанно рад, поскольку полностью утратил способность думать о будущем, даже о самом ближайшем. У меня кружится голова, я стою на дрожащих ногах на краю пропасти и ничего не могу с собой поделать.
