Мы выпали из реальности. Люди шейха и английская полиция наверняка уже вышли на тропу войны, а мы вспоминаем прошлое, рассказываем друг другу о том, как живем, и радуемся, как дети, что снова сумели объединить силы и умения и выйти победителями из рискованной ситуации. Нас возбуждает эйфория момента, мы дали выход давно сдерживаемому возбуждению и стрессу. Мы снова стали шайкой молодых негодяев, вернувшихся с удачного ограбления и радующихся своей дружбе и близости.
Время словно бы остановилось во время этой простой трапезы. Прошлое и будущее встретились и слились.
Мы никогда не расставались.
Мой сын не погиб.
Жан
В этот час кабинеты пустовали. Эрик приложил бедж к электронному турникету и вошел в здание. Он страдал бессонницей и часто приходил на работу первым. Коллеги видели в этом проявление профессионализма. На самом деле так он боролся со своими страхами и тревогами. Он взял кофе в автомате, пошел по длинному коридору и вдруг заметил свет под дверью ньюс-рум и услышал, что кто-то работает на компьютере. Это была Клара.
— Привет, — бросил он.
Журналистка обернулась и улыбнулась ему:
— Здравствуй, Эрик, я слышала, что ты пришел.
— Что ты здесь делаешь так рано?
— Могу спросить тебя о том же.
— Я часто прихожу ни свет ни заря.
— Знаю. Возможно, потому и опередила тебя. — Она сопроводила эту странную фразу загадочным взглядом.
— Ты хотела со мной поговорить?
Эрик сел рядом с девушкой и глотнул кофе. Его голос все еще звучал сипло, понадобится несколько чашек горячего питья, чтобы расслабить голосовые связки.
— Да… в общем, нет, — смущенно пробормотала Клара.
— Какой-то непонятный вышел ответ, — усмехнулся Эрик.
Молодая женщина скорчила сконфуженную детскую гримаску.
— Думаешь, с тобой легко разговаривать? Ты такой неуловимый. Мне нужно сказать тебе кучу вещей. Сколько раз я хотела с тобой поговорить, но не средь бела дня, когда вокруг полно народу… Я просто не решалась.
— Хочешь, чтобы я взял у тебя интервью? Клара хихикнула, стараясь справиться со страхом:
— Нет, сама справлюсь… Я об этом наверняка пожалею, но мне плевать.
Она сделала глубокий вдох.
— Во-первых… хочу, чтобы ты знал: я безмерно тобой восхищаюсь. Ты был для меня… образцом, когда я только начинала учиться профессии.
— Хорошенький способ объяснить мне, какой я старый журналюга, — пошутил Сюма.
— Прошу тебя, не перебивай. Мне и так непросто.
Она опустила глаза, как будто искала точные слова, но тут же вскинула голову и взглянула в лицо Эрику.
— Я считаю тебя замечательным профессионалом. То, как ты работаешь, как принимаешь решения, говоришь со зрителями… как справляешься со сложными ситуациями и подаешь сюжеты… Работать с тобой — невероятная удача.
— Внешность обманчива, Клара.
— Я сужу не по внешности. Мне кажется, что я сумела заглянуть за маску уверенного в себе профессионала и увидела твое настоящее лицо.
Сюма поднял бровь и пристально посмотрел на Клару. Красота девушки, ее страстность и смущение тронули его сердце. Он никогда не пытался ухаживать за ней всерьез, считая, что слишком стар для любовных игр, да и не совсем свободен.
Он флиртовал с Кларой, делал ей комплименты, но дальше не заходил. Возможно, из опасения получить отказ и потерять остатки мужского самолюбия.
— И каково оно, это лицо? — спросил он.
— Это лицо очень чувствительного, раненного жизнью человека. Профессия тебя не пощадила. Думаю, что и личная жизнь этого человека легкой не была.
Эрик набычился. Дело было не во вторжении в его личную жизнь, а в том, что сопливая девчонка вычислила его слабости и посмела о них заговорить.
— Мне не нравится ход нашего разговора, — пробурчал он. — Не знаю, чего ты добиваешься, но я в твоем участии не нуждаюсь, — раздраженно добавил он, вставая.
Его слова задели Клару.
— Это не участие, — пролепетала она. — Я просто пытаюсь объяснить, что уважаю тебя не только как профессионала, но и как человека. То есть… это не уважение… а чувства…
Эрик напрягся, ища в лице Клары подтверждение ее словам.
Они услышали, как открылись двери лифта.
— Я пошел, — тихо сказал Эрик.
— Может, как-нибудь вечером продолжим разговор? — спросила Клара.
— Может, и продолжим, — бросил он.
— Как насчет сегодня? — предложила Клара.
Сюма не ответил.
— Я зайду за тобой в семь, — решительно сообщила Клара.
Она застала его врасплох, и Эрик, не зная, как себя вести, просто махнул рукой и наконец ушел. Впервые за много лет его душа встрепенулась.
Даниель
Ночь окутала старый дом с окнами-эркерами. Мои друзья дремлют вокруг стола, устроившись на диванчике и в креслах. Я стою у окна, вглядываясь в окрестности, и пытаюсь уцепиться за реальность. Мне почти удалось раствориться в сумерках английского луга, но тут подходит Соломон с зажатой в зубах сигаретой. Он стоит у меня за спиной и смотрит на отражение на стекле.
— Чертов проклятый день! — бормочет он.
— Знаешь, я хотел тебя поблагодарить, я…
— Брось, проехали.
Я умолкаю.
— Что ты сделаешь с шейхом? — спрашивает он, не дав мне опомниться.
— Убью его.
Я вижу, как он качает головой, бросает окурок и затаптывает его.
— Чушь! Ты не убийца. Мы были веселой шпаной, настоящими задирами. Но убийство — другое дело.
— Я знаю, что такое убийство. Узнал на собственной шкуре.
— Не смешивай все в одну кучу, Даниель. И не притворяйся, что не понимаешь. Твое горе — только твое, но, если бы я потерял ребенка, действовал бы так же, правда по горячим следам. Я бы не стал выжидать столько времени, сидеть в засаде, надеяться, умирать от тоски и страха. И я бы уж точно не бросил семью. Только что, в горячке схватки, я мог бы убить, чтобы спасти свою жизнь или ваши, но мне становилось не по себе от одной лишь мысли об этом. Я наблюдал, как ты прячешься в номере гостиницы, готовясь нанести удар, как ломаешь комедию, и не узнавал тебя, Даниель. Я не вмешивался — был уверен, что ты опомнишься, сядешь в самолет и вернешься к своим, чтобы вместе пережить горе. Ты всегда был самым решительным из нас, что и говорить, но я с трудом представляю, как ты входишь в подвал, поднимаешь пистолет, целишься в лицо тому типу, смотришь ему прямо в глаза и нажимаешь на спуск. Только не ты, Даниель.
— Я так и не увидел тела сына после взрыва… следователи попросили описать одежду, в которой был Жером, отдать им зубную карту. Только так они смогли опознать некоторые… останки. Все поместилось в ящик. Его мы и похоронили. И я… даже не уверен, что все куски плоти принадлежали моему сыну.
— Я знаю, Даниель.
— Нет, ты не знаешь.
— Но хотел бы знать.
— Он был славный мальчик. Я очень им гордился.
— У тебя остался еще один сын. Ты что, гордишься им меньше и отказываешься быть его отцом?
Его слова действуют как удар.
— Я никем не смогу быть, если не убью этого человека.
— Сможешь. Жертвой. Человеком, который оплакивает смерть ребенка.
Он хочет обнять меня за плечо, замечает, что я плачу, и из деликатности опускает руку.
— Поговорим завтра. Сегодня все слишком устали.
* * *
Мы привязали пленника к кровати, бросили на пол матрас, и они по очереди караулили его. Меня отстранили — сказали, что я должен отдохнуть. Это был только предлог, они боятся, что я доведу дело до конца, но надеются, что убивать шейха я все-таки не стану. Они завязали пленнику глаза, чтобы тот не видел их лиц.
Я не спал. Или почти не спал. Фазы быстрого сна и бодрствования смешивались, не давая отличить сны от пережитых наяву невероятных событий. Но в этом-то состоянии отупения я наконец придумал решение, после чего встал, принял душ и сварил кофе.
На кухне появился Витто с влажными волосами и полотенцем на бедрах. Схватил чашку, закурил, уселся напротив меня и улыбнулся.
— Помолодел лет на двадцать, — пошутил он.
Мы немного помолчали, просто смотрели друг на друга и улыбались, потом я спросил, чтобы сгладить неловкость момента:
— Кто его сторожит?
— Набиль. Заступил час назад. Хоть это и ни к чему. Куда он денется, твой террорист?
В этот момент входит Реми — хмурый, непричесанный и явно не расположенный к беседе.
— Знаем-знаем, как ты любишь рано вставать, — поддевает его Витто. — Не боись, разговорами мы тебя утомлять не станем.
Из-за двери комнаты, где заперт шейх, внезапно раздается громкий голос, и мы кидаемся туда.
Набиль расхаживает из угла в угол, наставив указательный палец на Фейсала, а тот что-то говорит ему по-арабски.
— Не обращайся ко мне на арабском, — кричит Набиль. — Я ведь уже сказал, что не понимаю! И не нуждаюсь в твоих моральных наставлениях! Я такой же мусульманин, как ты, я молюсь, но ты явно читал другой Коран. В моей Книге написано о любви, к которой Пророк призывает всех правоверных, а твой экземпляр залит кровью!
