проект, который и не предназначался пока для использования на практике. Зато расчеты проектантов безупречны, чертежи — без единой помарки, хоть на выставку, а руководитель группы Букварев — сама честность. Чего еще надо для успеха? Знал подлец Губин, что делает! А теперь еще поселок на трассе. Вся смета насмарку. Как он на все это сегодня-то пошел? Ведь он уж не студент, а ответственный проектировщик, который оперирует миллионами народных рублей! Непонятно…
Букварев не думал о том, какой приказ по институту будет издан Воробьихинским после совещания. Что будет — то и будет. Передряга, конечно, налицо. Но мало ли их бывало в институте! Теперь вот пришла она и в отдел Букварева. А что из этого? Перемелется, как и другие. И все встанет на свои места. А не встанет — тем лучше. Тогда можно будет принять новое решение, изменить свою жизнь и, конечно же, к лучшему. Потому что ничего хорошего от сотрудничества с Воробьихинским и Губиным ждать в дальнейшем не приходится… А впереди вот — встреча с Надей.
Он энергично потер руки и размял плечи, сбрасывая с них неприятный груз служебных обязанностей и предвосхищая такие близкие радости нового свидания.
Ровно в восемнадцать часов «Волга» подошла к крыльцу Надиной конторы. Букварев надвинул шляпу на глаза и старался выглядеть безразличным, а сам искоса вглядывался в окна конторы, пытаясь угадать, где там рабочий столик Нади. Странно, он не замечал раньше этого дома. Самое обычное деревянное двухэтажное строение. Мимо таких проходят не взглянув. А теперь домик казался Буквареву симпатичным и милым в своей патриархальной непритязательности. Он выглядел доброй старушкой, повязанной платком, сереньким, но чистым и теплым.
«В деревянных домах воздух лучше, чем в нынешних крупноблочных. Для здоровья хорошо», — подумал Букварев о доме и о Наде сразу и попытался представить, какого цвета там обои, есть ли у Нади настольная лампа. От таких дум на душе становилось ровнее и теплее. Дом влек его к себе, но Буквареву было ясно, что он ни за что не осмелится перешагнуть его порог и ощутить на себе вопросительные взгляды Надиных сотрудниц. Сразу обо всем догадаются эти сотрудницы, и каждая, конечно, по-своему оценит Букварева; некоторые, наверное, узнают его в лицо; каждая изобразит свою улыбку, а что они после наговорят Наде — даже представить трудно. Все уши ей прожужжат, все чистое высмеют, все перемножат на мещанский показатель, всю жизнь отравят…
«Фу, черт, до чего я дошел! — едва не вслух ругнулся Букварев. — Вконец распустилось воображение. Никто же в этой конторе ничего не знает. Надо держать себя в руках, чтобы не выдать, самому не выставить на посмешище себя. О реальности надо помнить, а не мнить…»
Надя появилась неожиданно и не одна. Она выглядела оживленной и чуть не приплясывала от какой-то радости, а рядом с ней деревянно шагала высокая, спортивного вида девица, которая первой ухватилась за ручку автомобильной дверцы.
Девушки шумно взгромоздились на заднее сиденье, позаглядывали в зеркальце у лобового стекла, поправляли прически, платья на коленях и только после этого притихли. Букварев дал знак шоферу.
— Сегодня мы едем в кино, — тотчас заявила Надя. — На днях мы смотрели первую серию, а сегодня последний день вторая. Кинотеатр «Родина».
— Конечно, надо досмотреть до конца, — бодро согласился Букварев и загрустил. Такая перспектива на вечер его явно разочаровывала. Во-первых, в кинотеатре его с Надей мог увидеть кто-нибудь из знакомых, а это вовсе ни к чему. Во-вторых, раздражала Надина спутница, у которой к тому же оказался грубый, почти мужской голос.
«Значит, не так уж одинока Надя в этом городе, — с неудовольствием думал Букварев. — Уже на третий день появляется какая-то полувульгарная подруга. Обычно девчонки шепчутся меж собой, а с этакой Наде, наверное, приходится объясняться только вслух и громко. Да и один факт, что едут они в кино втроем, означает конец букваревской тайны. Для чего поступила так Надя? Ведь на свидание-то она была приглашена одна!» — Букварев хмурился, сердился и ревновал Надю к сослуживице. И Надина контора виделась теперь Буквареву не милой старушкой в опрятном сером платке, а хитрой, насмешливой и коварной бабой. Хорошо еще, что билеты он успел купить как раз перед первым звонком, в фойе ждать не пришлось ни минуты, и никто не видел, как он одаривал своих спутниц мороженым. Оттого и настроение у него окончательно не испортилось.
В затемненном зале, чувствуя плечо Нади и легко перебирая ее пальцы, Букварев немного пришел в себя от наплывавшего раздражения. События, разворачивающиеся на огромном цветном экране, его поначалу не захватывали, он не мог уловить их связи с первой серией, которую не видел. Поэтому он безрадостно думал о том, что предложить девчонкам после сеанса, оставит ли их одних Надина подружка, или Надя специально прихватила ее с собой, потому что боится еще раз остаться с ним наедине и этим прозрачно предупреждает или наказывает его за дерзости двух первых встреч? Ему было совершенно непонятно, что могло быть общего между этими двумя девчонками, между ангелом и пугалом: то ли они просто вместе смотрели первую серию и оттого вместе договорились смотреть вторую, то ли это очередной Надин каприз, то ли девица с мужским голосом — единственная близкая Наде сослуживица?.. Вопросов было много, а ответов — ни одного, кроме того, что девчонки, конечно, — антиподы.
…И на экране два антипода, а кажется, вполне доверчивы по отношению друг к другу. Только здесь два царских генерала. И становится понятно, что оба они изгоняются из России в ходе гражданской войны. Один из генералов, попросту говоря, рубаха-парень, на все машет рукой, выпивоха и балагур, немножечко циник, и отчаянная голова. Второй — тоже говорит все открыто, но балагуром его никак не назовешь. Молчун он, и молчун тяжелый, и в любом редком своем слове не врет. Первый в каком-то архалуке с алым бархатом и чуть ли не с кистями, в домашнем колпаке, второй — высоченный и худой, в офицерской шинели с поднятым воротником и непокрытой головой. Первый — круглолицый с брюшком жизнелюб легко удаляется в теплые страны, а второй остался один на чужом берегу, сидит на камне и долго молча глядит в сторону родины. Он мучается. И он, когда-то всесильный, теперь не может сделать абсолютно ничего. Он невыразимо одинок. На чужбине ждет его смерть от тоски по родине
