Верю, что наша публикация его маленького “избранного”, включающего в себя и стихи последнего года, поможет — по слову Баратынского — отыскать ценителя стихов Виктора Чубарова еще в нынешнем читательском “потомстве”, по которому он очень скучал.
Павел Крючков .
Из стихов 1978 — 2006 гг.
* *
*
Букашёнок ползет по стене.
Задней ножкой колотит.
Поумерилось прыти во мне.
Поубавилось плоти.
Испаряюсь почти наяву.
Ну да как-нибудь переживу.
Тело — тлен. Все равно не грешу,
как иные святоши.
Тупорылые туфли ношу
на свинцовой подошве.
Одолел я немного дорог.
Но следы — точно ямы.
Пусть считают — прошел носорог.
Величавый.
Упрямый.
* *
*
Все, что в голову вбивалось,
почему-то забывалось.
Расползалось, расплывалось
жизни светлое пятно.
Споря с облаком отвесным,
стал я олухом небесным.
Стать мужчиной интересным
мне уже не суждено.
* *
*
Замирает встречное движение.
Безупречен карточный расклад.
Нас настигли наши достижения.
Оттого и звездочки горят.
Ты надела праздничное платьице.
Я надел гороховый картуз.
Есть у нас веселое занятьице —
лихолетье пробовать на вкус.
Пусть таят руины и развалины
то, о чем догадывалась ты...
В чистом поле, где с тобой гуляли мы,
все еще встречаются цветы.
* *
*
Завтра, завтра, не сегодня
снизойдет, искрясь, Господня
благодать, и станет всем
людям радостно совсем.
А пока не вешай носа.
Не смотри на небо косо.
Небо знает, что творит.
Не живое — не болит.
* *
*
Я узнал из надежных книг,
что у каждого есть двойник.
Огляделся по сторонам —
никого не заметил там.
Значит, этот двойник во мне.
Оттого он подлец вдвойне.
* *
*
Выцветшее дно.
Выжатая хвоя.
Я искал одно —
а нашел другое.
Федор Сологуб,
ласточка в конверте.
Любит — однолюб —
размышлять о смерти.
Эко повело
чертовы качели!
Чует помело
оторопь капели.
Я искал одно, а нашел
что надо:
терпкое вино
в кущах винограда.
Электричка в шесть.
Самолет в ноль восемь.
У Николы есть
то, о чем не просим.
Из последних стихов
* *
*
Из общин кто,
Кто из сект,
Всех сегодня —
С легким паром.
Мы закончили проект
Под названием Чубаров.
* *
*
Нетрезвым,
Неопрятным
По городу бродил.
Но женщинам приятным
Был почему-то мил.
Они меня любили
За мой небритый вид.
Но пальчиком грозили
И ставили на вид.
Я с ними пил какао
И кофе по утрам.
А с той, что ускакала,
На посошок — сто грамм.
Живет моя кручина
В высоком терему.
Бегут по лбу морщины
Неведомо к чему.
* *
*
Я каждый день
Пишу шедевры.
На них уходят
Жизнь и нервы.
* *
*
Чем меньше
Пушкина читаю,
Тем больше
Нравится он мне.
* *
*
В противотанковом пру состоянии.
Вижу предметы я на расстоянии.
Вижу. Но не обращаю внимания.
Ибо предметы не есть понимание.
* *
*
Микроскопический русский поэт
Норку покинул на старости лет.
Перекрестился и снова нырнул,
Чтобы не слышать империи гул.
* *
*
Поскользнулся — не беда.
Промахнулся — не беда.
Не очнулся — не беда.
Все бывает иногда.
Девки на станции
Данилов Дмитрий Алексеевич родился в 1969 году. Автор книг прозы “Черный и зеленый” и “Дом десять”. Это — вторая публикация автора в “Новом мире”. (Первая — 2007, № 10.) Живет в Москве.
Вдруг выяснилось, что надо ехать в командировку.
В один из сонных летних дней с косыми пыльными лучами сквозь мутные стекла и знойным тягучим бездельем Тапова вызвал начальник, древний, полуразрушенный академик с распадающимся на части дряблым лицом. Академик был кем-то вроде генерального директора в небольшой полуфирме-полуинституте, в который (которую) Тапов изредка забредал, чтобы заняться несложными арифметическими вычислениями. В учредительных документах фирмы-института в качестве вида деятельности было указано: “Адаптация новейших достижений фундаментальной науки для коммерческого использования”.
— Съездий, Петь, съездий, подрастрясись, — плюясь, гыкая и показывая в расплывающейся усмешке раскрошившиеся зубы, шамкал-хрипелакадемик. — А то сидишь тут, два плюс восемь, квадратный корень из шестнадцати. Заодно, — закашлялся, трясясь, — Митрофана проведаешь, а тоон там небось... — Совсем закашлялся, закрыл глаза, замахал рукой. —Иди, иди, поезжай.
Тапов поплелся в бухгалтерию. Нелли Петровна встретила его как родного. Посчитала что-то на компьютере: “Пять восемьсот”, — и выдала Тапову через окошко кучку денег. Нелли Петровна была настроена лирически. “Лучшие отели, рестораны, ночные клубы, — ворковала она, — Петр Николаевич, ни в чем себе не отказывайте”. Тапов издал неопределенный звук согласия — нечто среднее между “у” и “м-м”. Окошко с грохотом захлопнулось.
Тапов двигался по темному коридору. “Надо за билетами, потом домой, завтра с утра ехать”, — ворочалось в голове. Навстречу почти вприпрыжку скакал Бондаренко, заместитель академика, тоже вроде бы академик или почетный член чего-то или еще кто-то в этом духе.
— Слышал, Петь, академик-то того, все. Царствие небесное, — с оживленно-заговорщицким трагизмом сообщил Бондаренко.
Тапов опять издал нечто среднее между “у” и “м-м”, подтверждающее, что, мол, сообщение принял, конец связи. Так он реагировал почти на все доходившие до него известия, не угрожающие его жизни. Бондаренко ускакал дальше по коридору — принимать дела у мертвого тела.
Ехать предстояло в город, название которого — стертое, не выходящее ни за какие рамки, чем-то похожее на фамилию Тапова — трудно запомнить с первого раза. Но если это название все-таки запомнить, оно поселится внутри головы и будет точить и разъедать мозг своей леденящей, кристальной обыденностью — медленно, незаметно, день за днем, до самого конца, до самой смерти. От Москвы — примерно триста километров.
Ранним утром Тапов блуждал по квартире, слегка заторможенно глядя то на рассветное небо, то на висящую на стене картину (репродукцию). На картине был изображен мост через, видимо, реку, по которому шел человек, а на заднем плане — еще один мост, тоже, скорее всего, через реку, и по нему тоже шел человек, наверное, в ту же сторону, что и первый человек, а может быть, в противоположную, непонятно было, потому что второй человек был на заднем плане, далеко, и не видно толком лица, да и первый человек тоже какой-то смазанный, и может быть, он даже и не шел никуда, а просто стоял и даже, кажется, плевал с моста в проплывающие внизу лодки, бревна и какие-то ошметки и иногда попадал — так временами казалось Тапову в утренней полудреме-бодрствовании.
