— У нас пять дней. Нужно, чтобы ты начал говорить. Или хотя бы смог шевелить пальцами… если, конечно, не хочешь продолжить жизнь в цифровой оболочке.
— Хр-рв-р…
— Полный, — вздохнул Кахрай. — А чулки ничего такими были, да… тебе бы тоже понравились.
Глава 22
Корабль медленно разворачивался, позволяя всем желающим полюбоваться панорамой. И если с левого борта открывался вид на трехъярусную станцию, меж ажурными опорами которой деловито сновали корабли спецслужб, то слева расстилалась бездна.
Светило, спрятавшись за вереницу планет, пылало алым, и тонкие нити протуберанцев казались почти ненастоящими. Чуть дальше, смазанные, скрытые дымкой псевдоатмосферы, плыли планеты второго кольца, а уже за ними, почти неразличимый глазом, — хотя, конечно, индивидуальные панели оставляли возможность увеличения, буде возникнет у кого желание, — начинался пояс астероидов. Лотта мысленно прикинула плотность его, сама себе кивнула, подтверждая, что отказ от участия в выработке был верным, пусть и разведка утверждала, что камни богаты редкоземельными элементами, но расположение, близость жилого мира и потенциально годных для экспансии планет, вкупе с дальнесрочными планами терроформирования Каира накладывали слишком большое количество ограничений. Да и всегда оставалась опасность, что правила в очередной раз ужесточат, разработку признают потенциально опасной и закроют.
Она обняла себя.
И отвернулась.
Смотреть за работой станции было куда скучнее. Взгляд подмечал и тяжелые туши грузовых кораблей, застывших в дальней зоне. На их фоне пассажирские казались до несерьезности небольшими, а суда технического обслуживания и вовсе крохотными.
Надо было решаться.
Сейчас.
Или… через пять минут. За пять минут ничего-то не случится, разве что лайнер развернут. Он и сам оживал. Дважды огромное тело его пошло мелкой дрожью, от которой экраны мигнули и на долю мгновенья погас свет, впрочем, сразу же включился, а дрожь успокоилась и ощущалась лишь, если положить ладонь на стену.
Лотта положила.
До точки входа на струну еще пару часов при благоприятных условиях, но сам портал откроют глубокой ночью, когда большинство пассажиров будут спать.
— Проклятье, — раздалось рядом. Обернувшись, Лотта увидела, как седовласый господин того благообразного вида, который сразу внушает подозрение, пытается стряхнуть капли с пиджака. — Я буду жаловаться…
Впрочем, сказал он это самому себе.
Под ногами суетился робот-уборщик и тонкие трубки его норовили дотянуться до чашки кофе, кофе из которой медленно растекался по подставке. Стало быть, крен есть, а Лотта убедила себя, что ей кажется. Странно, на судне подобных размеров и с активированными щитами крена быть не должно в принципе, тем паче такого явного.
Она покачала головой.
Чем дальше, тем меньше все это нравилось. И будь Лотта более мнительной, она бы решила, что за всем снова стоит родня. Но мнительной она не была, ко всему уже имела дело с тем, что социологи осторожно именуют естественным следствием старения коллектива.
Расхлябанность.
Коллективная безответственность.
И вынужденная взаимовыручка, когда одни закрывают глаза на промахи других, чтобы те в свою очередь не обратили внимания на промахи первых. И все накапливается, пока не достигает той точки, за которой наступает кризис. И что-то подсказывала Лотте, что здешняя точка весьма близка.
Она все-таки бросила последний взгляд на панораму и решилась.
Обошла робота.
И мрачного вида блондинку, окруженную знакомыми девицами, наперебой ее утешавшими. Блондинка всхлипывала и жаловалась. Подруги ее слушали. Кивали. Совали конфеты и бокалы, в то же время обменивались тоскливыми взглядами.
Лотта раскланялась с толстым физиком.
А тот произнес:
— Рисунок неправильный.
— Простите? — это прозвучало так, будто человек говорил сам с собой, но Лотта привыкла быть вежливой.
— Рисунок, — он вскинул руку, указывая куда-то вдаль экрана. — Или это запись, или рисунок неправильный. Видите, вон там?
Лотта кивнула.
Там она видела. Пусть даже не понимала, что именно нужно было разглядеть.
— Вон там… точка… ага, это Шемета, она должна находиться чуть левее. Исходя из оптимального курса. А вот Кольца Траты и вовсе не должно быть видно. Извините, — он робко улыбнулся и тут же смутился. — Я, наверное, ошибаюсь. Я часто ошибаюсь… хотя не в том, что касается звезд.
— И каково отклонение?
— Три с половиной градуса. Я знаю, что допуск идет в пределах трех градусов.
Но это верхняя граница, которая гарантирует, что корабль сумеет встать на струну.
— Конечно, может статься, что тонкая настройка будет осуществлена по достижении точки отправки… — толстяк неловко пожал плечами. — И вообще… это ведь не первое их путешествие, да? Волноваться не о чем.
— Я тоже так думаю, — кивнула Лотта, убеждая себя же, что все будет именно так.
И вправду ведь не первый полет.
И не десятый.
И даже не сотый. И предыдущие сто семьдесят три проходили без происшествий. Курс давно прошит в искусственных нейронах искина, а навигаторские программы просто не позволят отступить от него больше, чем на те же безопасные три градуса. И все остальное — просто ощущения отдельного человека. А на Лотту слишком много всего навалилось, вот она и нервничает.
Да еще разговор предстоящий.
Она вздохнула.
Обняла себя.
Нет, ей случалось нанимать людей и проводить собеседования, но… с теми, кто изначально хотел работать на Корпорацию. А что-то подсказывало, Кахрай предложению не обрадуется. У него ведь обязательства. И даже если Лотта перекроет контракт, а она предложит вдвое или втрое, и вообще столько, сколько он скажет, но ведь что делать с ученым? С беспомощным по сути своей человеком, для которого Кахрай, возможно, был единственной связью с миром?
Ученого было жаль.
Себя еще жальче. Совесть вежливо молчала, позволяя Лотте самой разбираться. А разум нашептывал, что Лотта вполне может компенсировать все неудобства. Например, нанять сиделку.
Двух.
Да хоть передвижной госпиталь организовать… но совесть ехидно помалкивала.
Оказавшись в коридоре перед каютой, Лотта велела себе успокоиться. Даже если Кахрай не согласится, он ведь не съест ее.
Впрочем, спустя минуту Лотта уже не была так уверена. Кахрай возвышался над ней, как сигнальная башня над волнами. И руки на груди сложил.
Нахмурился.
— Добрый день, — сказала Лотта, чувствуя, что немеют колени. Прежде с ней подобного не случалось, но вряд ли следовало считать это онемение признаком большой любви. От любви заикания не появляется. И язык не присыхает к нёбу. — Точнее вечер. Почти ночь.
— Добрый, — согласился Кахрай.
— А… я к вам.
— Заметил.
Издевается он, что ли?
— Мне с вами нужно поговорить, — она сделала вдох и выпалила. — Сколько вы стоите?
— Что? — брови сошлись над переносицей.
— Я хочу вас нанять, — Лотта поняла, что предыдущее ее высказывание прозвучало донельзя двусмысленно. — На время. Ничего такого… мне просто нужно сопровождение надежного человека.
— Меня?
— Вы выглядите надежным.
— И человеком являюсь.
Определенно, издевается. Лотта вздохнула и сказала:
— Может, впустите?
— А вы с чулками?
— В каком смысле? — чулки она как раз и не надела, потому как климат на корабле был стабильным, да и новые брючки сами по себе были хороши, безо всяких чулок.
— Ни в каком. Забудьте, — он посторонился, но не отступил, и Лотте пришлось протискиваться мимо, так близко, как никогда-то прежде она не стояла к другому человеку.
Не считая доктора.
И, быть может, старого бабушкиного приятеля, с которым Лотте позволялось танцевать. Но тот, сухонький старичок, знающий все о птицах Старого света и правильных манерах, был безопасен. А здесь… здесь Лотта почувствовала, что сердце ее самым пошлым образом рухнуло в желудок, а потом вернулось в грудную клетку, как и положено приличному органу.
