Он едва мог есть. Вся еда, которую он когда-либо пробовал, напоминала ему пепел и сырое, гниющее мясо — он сам так и сказал Киллиану. Он почти не спал, потому что каждый раз, стоило ему уснуть по-настоящему, он видел кошмары, которых и врагу не пожелаешь. Он совсем не поминал того самого Третьего, который был любим ребнезарским двором и который мог очаровать своими знаниями и манерами любого.
— Как ты себя чувствуешь?
Третий настороженно покосился на него и, немного подумав, ответил:
— Лучше, чем мог бы.
— Это из-за Силы?
— Скорее всего.
Киллиана никогда не устраивали односложные ответы, особенно со стороны Третьего. Ему было нужно больше информации, с которой он мог бы работать. Больше возможностей, которые он мог обернуть в пользу сальватора, Омаги и всех Диких Земель. Но Третий, упрямый мальчишка, отчаянно цеплявшийся за другого сальватора, вновь ограждался от всех, будто не осознавал, сколько трудностей это создаёт.
— Тебе следует отдохнуть.
Третий криво усмехнулся, демонстрируя скол на левом клыке.
— Я достаточно отдохнул за неделю, которую провёл в Икасовой крепости.
— Но она использовала твоё Время, чтобы открыть портал. Разве это никак не сказалось на тебе?
Они оба знали, что сказалось, но Третий, как и всегда, предпочёл об этом умолчать. Он был готов говорить о чём угодно, кроме своего паршивого состояния, длящегося уже не один месяц.
Третий смертельно устал — об этом знали только его кертцзериз, Джинн и сам Киллиан, разумеется. Он не хотел заниматься ничем, кроме бессмысленного шатания по дворцу и улицам Омаги. Он редко пил, но Киллиан стал всё чаще видеть его с бутылкой вина — сальватор топил свою ненависть к себе и всем мирам, за которые он был ответственен, в алкоголе, который совсем не заменял полноценной еды и свежей воды. Третий выполнял свои обязанности так, будто его дёргали за ниточки, и не выказывал никакого интереса к предложениям по улучшению его планов, которые поступали от советников, послов, лордов и леди. Он был настолько раздавлен всем и ничем одновременно, что Киллиан сильно удивился, когда Третий сорвался с места и покинул Омагу, никого не предупредив, забрав только своих кертцзериз и трёх лошадей. Ни записки, ни предостережения. Третий не оставил ничего, кроме Нотунга, пострадавшего во время стычки с наиболее сильной тварью, плевавшейся ядом, и стойкого запаха самоненависти, что Киллиан уловил в его покоях. Этого запаха не осталось даже на любимом жеребце Третьего, который смиренно ждал в конюшнях момента, когда глубокая рана, полученная пару недель назад, затянется.
— Я чувствую себя гораздо лучше, чем мог бы, — терпеливо повторил Третий, однако Киллиан отчётливо слышал в его словах предостережение. — Магия восстанавливается в привычном темпе, и это главное. Не вижу смысла в дальнейших расспросах.
— Ты стал живее.
Третий замер, нечитаемым взглядом уставился на Киллиана.
— Объяснись, — потребовал он.
Раньше Третий редко что-то требовал таким тоном — всё-таки, Киллиан был братом королевы Жозефины и главой рода Дасмальто. У него была власть, против которой могли выступить только законные и полноправные правители Ребнезара. Раньше за подобную дерзость ему могли отрезать язык, вот только они давно не жили по законам прошлого мира.
— Я жду ответа, — напомнил Третий спустя жалкую секунду, сверля Киллиана пустым взглядом.
— Ты стараешься больше, чем за последние месяцы. Делаешь то, чего от тебя никто не просит, и пытаешься казаться куда лучше. Раньше тебя совсем не заботило, если о тебе скверно думали.
— Меня и сейчас не заботит.
— Разве? Отчего ты так стараешься показать, будто обладаешь всеми дарами мира?
— Арне сказал… — он замялся, будто вдруг почувствовал неуверенность в самом себе, и Киллиан с удивлением заметил, как на его щеках проступил лёгкий румянец. Не лихорадочный, как поначалу подумал Киллиан, но если учесть, что Третьего невозможно смутить вот так, то оставался только один ответ: он действительно чем-то болен. — Арне сказал, что во Втором мире жизнь Пайпер была… более привлекательной чем та, что хотя бы временно будет здесь. Ей могли предоставить роскошь, знания, помощь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— А ты этого не можешь?
Третий склонил голову набок.
— Я хуже, чем люди Второго мира, — едва слышно напомнил он. — Ты же знаешь, что я делал.
— В таком случае найди способ как можно скорее вернуть её домой. Если ты действительно считаешь себя чудовищем и думаешь, что Первая заслужила лучшего общества, найди способ создать Переход для неё.
Для Третьего слова Киллиана были сродни удару, ломающему кости. Сам Киллиан знал это, но извиняться не собирался. Только он мог образумить Третьего, вывалив на него всю правду. И, возможно, это могла сделать Клаудия — всё-таки, она была первой, кого Третий встретил в Диких Землях, и она провела с ним достаточно времени, прежде чем они нашли Киллиана. Но Клаудия, разумеется, знала Третьего исключительно как Третьего, а не как великана, который ранее приветствовал Киллиана после долго плавания и с девяти лет просил, чтобы его взяли на борт «Эдельвейса».
— Ты эгоистичен, — произнёс Киллиан, когда Третий, не найдясь с ответом, беспомощно уставился на него. Вновь девятилетний мальчишка, который хотел вырваться из бешеного круговорота жизни во дворце, прошерстить всю библиотеку в поисках какого-нибудь интересного приключенческого романа или на спор забраться на спину самого крупного и свирепого жеребца в конюшнях. — Это хорошо. Будь эгоистом…
Киллиан запнулся. Он так хотел обратиться к Третьему по имени, чтобы подчеркнуть, что быть эгоистом — это не так уж плохо, и его сердце болезненно сжалось, когда он понял, что просто не может сделать этого.
— Я не могу, — замотал головой Третий. — Слишком много дел, за которыми нужно уследить и… Её ранили, а целители мне даже не сообщили. Я стал слишком слабым, раз не почувствовал этого сам. Лерайе мне этого не простит.
— Как Стефан называл чувство, что связывает сальваторов?
— Филия, — тут же ответил Третий, даже не подумав.
— Откуда оно пришло и что означает?
Третий, казалось, на секунду почувствовал подвох, но затем его лицо расслабилось и он произнёс со слабым намёком на улыбку, поддавшись воспоминаниям:
— Стефан говорил, что во Втором мире когда-то давно существовала страна, где люди делили любовь на несколько видов. Филия — это любовь-дружба, которой он и характеризовал нас четверых. Он говорил, что мы — семья иного рода, и что…
— Ах да, вспомнил, — Киллиан качнулся на стуле, постучал по краю стола кончиками пальцев и продолжил: — Выходит, между тобой и твоими кертцзериз — филия?
— Если верить знаниям Стефана.
— Тогда получается, что между Алебастром и Марией было что-то иное… Как же это называлось? Этос?
— Эрос, — исправил Третий.
— А между королём Роландом и моей сестрой?
— Вероятнее всего, сторге.
— Как интересно. Ты помнишь слова из культуры древней страны иного мира, о которых тебе говорил Стефан, но не помнишь, что когда-то не считал себя чудовищем.
До Третьего наконец дошло, ради чего Киллиан завёл этот глупый разговор. Сальватор поднял голову, вперившись в него посветлевшими из-за магии глазами, и стал беспокойно крутить перстень на пальце.
— Моя память совершенна, — отозвался он спустя несколько секунд.
— Это не так, — возразил Киллиан. — Ты забываешь, что достаточно умён, чтобы справиться со всем, с чем сталкивают тебя жестокие и беспощадные боги. И забываешь, что ты — не просто сальватор. Ты…
— Не надо, — судорожно выдохнув, перебил Третий. — Я прекрасно знаю, кто я.
— Глупец, лжец, предатель, клятвопреступник, — начал перечислять Киллиан, загибая пальцы. На каждое из слов Третий хмурился всё сильнее, пока мужчина не закончил: — Эгоист. С каких это пор я говорю тебе, что следует стать более открытым? Почему я пытаюсь подтолкнуть тебя к тому, чтобы ты делал то, что когда-то делала Йоннет? Я был бы совсем не против, если бы Пайпер исчезла из этого мира.
