Восемь утра: время пункта первого. Эрван решился и пошел к капитану. Прокаленное солнцем лицо, фосфоресцирующие глаза, морщины и бесчисленные шрамы. Ни тутси, ни хуту, ни луба, и ни одного слова. Он стоял на вершине, в рулевой рубке, в окружении речных карт XIX века, бортового журнала и своих фетишей. Из этой клетки он вылезал исключительно для того, чтобы сплюнуть за борт слюной, черной, как сливы. Эрван расстался с несколькими банкнотами, но в обмен получил только туманное обещание: капитан сделает, что сможет, чтобы причалить в Лонтано, но при малейшем неблагоприятном признаке пройдет мимо, сразу к следующей остановке.
На данный момент в серо-розовом воздухе Эрван просматривал свои заметки – плод ночных размышлений, – но никак не мог сосредоточиться. С самого рассвета его мысли неотвязно возвращались к другой теме: к Софии. Никаких известий от нее после отъезда. По правде говоря, не обязательно было отправляться на другой край света, чтобы столкнуться с ее молчанием: весь последний месяц они вообще не общались. Он поклялся, что по возвращении позвонит ей. Сказав это себе, Эрван с ужасом понял, что решение подсознательно опиралось на другое внутреннее убеждение: он по-настоящему не верил в свое возвращение…
Громкий скрежет вырвал его из размышлений.
Капитан свернул в приток реки, наверняка чтобы избежать препятствия или стремнины. Теперь они скользили по туннелю из ветвей и лиан. Свет стал совершенно безумным, как в калейдоскопе, словно солнце разбилось на тысячи крохотных частиц, высверкивающих сквозь верхушки деревьев. Ветки цеплялись за борта барж, мели по палубе, задевая людей и животных своими когтями. Несколько коз упали за борт, тут же пропав в иле цвета какао. Ни у кого не было времени ни вскрикнуть, ни пожаловаться. «Вентимилья» уже вытолкнула свои баржи под ослепительный утренний свет. Все опять расселись по местам, готовясь к безнадежному сражению с наступающим днем: черная плоть против белого солнца.
Эрван снова погрузился в свои мысли, но вдруг осознал, что его окружает ненормальная тишина. Ничего исключительного в этом не было: иногда, без всяких видимых причин, весь лес замолкал. Но на этот раз с палубы исходил легкий ропот. Все взгляды были обращены к правому борту.
Они были здесь.
В густой растительности на берегу стояли бойцы, неподвижные, как каменные часовые, сжимая в руках «калаши». Эрван приложил ко лбу руку козырьком: впервые он видел солдат в деле, а не пьяными или сонными, как на пропускных пунктах. Этим было не больше двадцати лет. Сливаясь с окружением, они казались порождением мангровых лесов, кусочками растительного пазла.
– Кадогас, шеф. Остается только молиться.
Эрван прочел кучу книг и статей о детях-солдатах. В Конго первых из них набрал в свою армию Лоран-Дезире Кабила, а позже они же его и убили. Во время второй конголезской войны их использовали систематически. Разные милиции похищали детей в деревнях, вынуждали их убить своих родителей или братьев и сестер в качестве боевого крещения, а потом – вперед, шагом марш! Под наркотиками, пьяные с утра до вечера, они только и слышали, как им твердят одно: отныне их единственная семья – собственный «калаш». Безграмотные, аморальные, они жили с голодным желудком, разрушенным мозгом и проходили период созревания путем изнасилований и убийств. Дожив до зрелости, они становились затаившимися призраками, еще более потерянными в те моменты, когда война затихала.
Они стояли там, у берега, наполовину погрузившись в воду; на некоторых были резиновые перчатки. Эрван вгляделся. Ударами мачете они кромсали трупы, плавающие вокруг них.
– Что они делают?
– Вскрывают им животы, – глухим голосом ответил Сальво.
– Зачем?
– Чтобы те пошли ко дну и больше не всплывали.
– А жертвы, они кто?
– Жители деревни, конечно же. Люди, у которых они украли женщин и урожай.
В ужасе Эрван смотрел на мальчишек, вырывающих органы из распоротых животов. Их лица напоминали черные кожаные маски. Даже на таком расстоянии были слышны крики младенца, оставшегося привязанным к обезглавленному телу матери.
– А почему им так надо, чтобы трупы исчезли? Разве им не плевать?
– Они опасаются рейдов ООН, «голубые каски» время от времени патрулируют в этих местах на вертолетах. Единственное, что нагоняет на них страх, – это Гаага.
– А резиновые перчатки зачем?
– Боятся подцепить СПИД.
Пока он приходил в себя от шока, баржи уже проплыли мимо. Ни одного выстрела: они дешево отделались. Сальво рассказывал, что иногда кадогас стреляют по кораблям – просто чтобы потренироваться или на спор.
Эрван насквозь промок от пота, но это проступала наружу сама здешняя атмосфера. Собиралась гроза. Уже прикидывали, как будут сушить зерно. Все забились под навесы. От стрельбы ушли, от дождя не уйдешь. Раздался гром, но с неба не упало ни капли. Кстати, раскаты звучали не как обычно. Казалось, они вырываются из-под земли и растекаются по поверхности равнины долгой дрожью.
Все вглядывались в даль, где, в самой дальней оконечности реки, заметили вспышки света на черном фоне, контрапунктом к раскатам. Расстояние скрывало детали, но речь шла об одном и том же явлении. Не гроза. Минометы тутси. А может, это регулярная армия решила, что не станет уходить не простившись.
В качестве подтверждения откуда-то донеслось стрекотание – короткие очереди, сухие и мерные, – бесперебойно работающая смерть. Общий переполох, кто упал ничком на палубу, кто бросился прятаться в редких укрытиях.
Эрван не сдвинулся с места: он уже понял, что стрельба идет далеко – как минимум в нескольких километрах.
– Кто атакует? – спросил он бесстрастно.
– Откуда мне знать, но про Лонтано можешь рррреально забыть.
49– Твой брат предупреждал: ты действительно заноза в заднице.
– Не надо так со мной разговаривать.
– А как ты могла мне такое устроить? Я что, неясно выразилась?
После своей эскапады на кладбище Гаэль позвонила Одри. Приняли ее без рукоплесканий. Первым делом сыщица связалась с Карлом и Ортизом – из корпоративной солидарности, – а потом вызвала Гаэль на встречу в ресторанчике «Приют дальнобойщика», рядом с управлением, якобы позавтракать. Само местечко, мезонин с бирюзовыми банкетками, совершенно не походило на классический бар, облюбованный полицейскими, – скорее уж оно напоминало гнездышко богемных вегетарианцев. В меню: взбучка и горячий кофе.
Гаэль пережидала грозу. Главным для нее было узнать результаты первого поиска в полицейской картотеке – пока она добиралась до Нового моста, у Одри было время сделать запросы на Филиппа Усено.
– Нечто прямо обратное Кацу, – наконец заявила та, открывая ноутбук. – Вычислили без проблем. Он даже пользовался известностью в своей области.
– В какой?
– Психиатрия и нейробиология.
Гаэль взяла еще один круассан. Она ощущала себя в шкуре любителя дальних прогулок, который покрыл двадцать километров до завтрака.
– Родился в 1959-м в Вене, – излагала суть Одри. – Бывший интерн в «Hôpitaux de Paris»[62]. Бывший глава факультетской клиники в Лионе. Окончил интернатуру в восьмидесятых. Я нашла его следы в больнице Сен-Жан-де-Дьё в Лионе, потом в клинике Дессо в Монпелье. В конце девяностых у него свой кабинет и он практикует как психиатр. Потом открывает собственную клинику в Шату, специализируется на лечении депрессий и вредных привычек. В то же время является экспертом суда высшей инстанции в Нантере.
Гаэль прервала ее:
– Как называлась его клиника?
– «Фельятинки». Знакомо?
– Я там лежала недолго, в сентябре.
Обе замолчали. Случайность? Тайная связь? Единственное, о чем вспомнила Гаэль: отец тоже когда-то там лежал.
– От чего он умер? – снова заговорила она.
– Несчастный случай на дороге. Разбился вместе со своими двумя детьми на каникулах в Греции.
– Откуда ты знаешь?
– Просто позвонила в Шату.
– У тебя есть фотография?
Одри развернула экран своего ноутбука: крупная квадратная голова, пронзительный взгляд, открытая улыбка. Ничего общего с Эриком Кацем, утонченным и двусмысленным. Не вдаваясь в психологию поведения, можно было сразу сказать, что эти двое мужчин совершенно несочетаемы. Теория любовников не выдерживала никакой критики.
– Пока я не смогла отыскать его бывшую супругу, – продолжила Одри, будто желая окончательно похоронить беспочвенные предположения Гаэль. – Тут что-то неясное. Усено был разведен, но нет никакой возможности получить хоть минимум информации о мадам.
– А через отдел записей гражданского состояния?
– Ничего.
– Выписки из свидетельства о рождении детей? Свидетельств о смерти?
– И с этого бока ничего.
– Думаешь, все данные об оставшихся членах семьи были засекречены?
– Слишком рано об этом говорить.
Все свое детство Гаэль слышала рассказы о неофициальных расследованиях, касающихся «деликатных» областей или личностей. В таких случаях ни у кого не было доступа к данным, имеющимся в деле.
